СТОЛЕТНЯЯ ВОЙНА - III

Судья Роллингс оказался в сложном положении - но честно старался не доводить дело до кровопролития. Все попытки разрешить дело миром до начала процесса провалились. А любое судебное решение - даже провести границу ровно посередине спорного острова - во-первых, давало повод для затяжной вендетты, во-вторых, создавало судье могущественных врагов.

Пока Роллингс ломал себе голову, судебный процесс начался. Главными свидетелями на нем выступали лодочники, плотогоны и лоцманы с Клайд-Ривер. Тем из них, кто носил фамилию Монлезье (вернее, первую часть фамилии - чтобы не путаться, многочисленные иллинойские ответвления клана именовались Монлезье-Нуар и Монлезье-Бланш, Монлезье-Дюбуа и Монлезье-Деривьер и т. д и т. п.) - словом, всем этим Монлезье-Имярек адвокаты Кэппула мгновенно давали отвод. В результате независимые речники разделились на три примерно равных части. Одни утверждали, что фарватер проходит слева от острова. Другие - что справа. Третьи говорили, что рукава реки равны между собой…

Тогда Роллингс попытался извернуться с ловкостью, достойной известного библейского царя, совмещавшего в своем лице исполнительную и судебную власть. Он, не мудрствуя лукаво, назначил судебный эксперимент. Стороны, каждая из которых была уверена в своей правоте, согласились признать его результаты. Признать без апелляций и попыток свести счеты.

Великой сложностью опыт по определению фарватера не отличался. В миле от спорного острова, выше по течению, где река текла ровно и спокойно, в воду опустили бочонок из-под виски, для балласта нагруженный камнями. Опустили ровнехонько посередине реки - точку, равноудаленную от берегов, вычисляли долго и тщательно…

Покачиваясь, бочонок медленно плыл по течению. Берега, несмотря на ранний час, были усыпаны зрителями: Монлезье на левом, Кэппулы на правом. Публика вела себя шумно, то подбадривая бочонок, то обращаясь к нему с угрозами, - словно он действительно мог отреагировать на их слова…

А начавшийся на рассвете легкий восточный ветер крепчал - почти незаметно. По крайней мере, бочонок, торчавший из воды едва на шестую часть своей высоты, ветром пока не сносило. Плыл себе и плыл - казалось, по идеально прямой линии. Судья, стоявший на острове, всерьез задумался: что делать, если бочкотару не унесет в один из рукавов, но прибьет к берегу ровно посередине, ему под ноги, - на стрелку острова? Может, действительно разделить спорный участок пополам и предложить французу продать свою половину Кэппулу?

Ярдах в пятидесяти от острова бочонок попал в образованную течением «мертвую зону» и закачался на воде неподвижно. Время шло, минута за минутой тянулись липко и медленно. Зрители смолкли, затаив дыхание. А ветерок все крепчал…

Через какое-то время судья Роллингс понял, кто победил. Зрители со своих берегов еще не могли увидеть, что бочонок медленно, дюйм за дюймом, отклоняется к западу. И Кэппулы, и Монлезье продолжали надеяться на победу… Но судья уже понял всё.

Несколько минут спустя правый берег разразился ликующими воплями, на левом повисло тяжелое молчание. Бочонок, все более ускоряясь, заскользил в левую протоку, оставляя спорное владение Кэппулам… Из толпы Монлезье послышался громкий крик: «Нечестно! Ветер!» Судье показалось, что он узнал голос мсье Робера…

… Робер-Мари-Жюльен Монлезье пережил убитого им Илайю Кэппула менее чем на месяц - на двадцать девять дней. Пал он от руки старшего сына полковника, Джезайи, - того самого, которого прочили в женихи одной из подрастающих дочерей мсье Робера. Однажды ночью Джезайя Кэппул с двумя младшими братьями переплыл на левую сторону Клайда и устроил засаду на дороге, по которой Робер Монлезье почти ежедневно ездил осматривать свои маисовые поля…

Но долго гордиться убийством несостоявшегося тестя Джезайе не пришлось. Дважды уцелев в отчаянных стычках с родственниками убитого, осенью 1822 года он случайно столкнулся на улице Спрингфилда, столицы штата, с шестнадцатилетним Монлезье-Грие. Мальчишка успел выдернуть пистолет и взвести курок чуть раньше…

Столетняя война разгоралась.

Кстати: мост, снесенный весенним половодьем 1822 года, был восстановлен лишь шесть десятилетий спустя.

Рассказ о победах и поражениях своих предков Монлезье-Луер продолжил утром, когда поезд въехал в пределы округа Ост-Кемпен. Как мы узнали, с 1830 года единый ранее округ Кемпен распочковался на два - фактически по границам владений и зон влияния Монлезье и Кэппулов. И теперь рассказы профессора обрели наглядность и весомость - Столетняя война помаленьку превращалась для нас с Кеннеди в нечто вполне зримое, реально существующее, лишь затаившееся… В конце концов - и в той, настоящей войне, тоже случались многолетние перемирия.

– Видите, во-о-он ту трансформаторную будку? - говорил профессор. - Нет, левее, у рощицы. Примерно на ее месте стояла хижина, из которой мой троюродный пра-пра-прадед Роже Монлезье-Гош в 1843 году целый день отстреливался от шестерых Кэппулов! От шестерых, господа! И троих из них унесли домой на носилках! Он же продержался до темноты и ушел на своих ногах. Правда, через три года все же не уберегся: попал в засаду, переправляясь через Медуэй-Крик, - эту речушку мы будем еще пересекать. Был тяжело ранен и через месяц скончался…

Надо отметить, что в рассказах профессора именно Монлезье чаще всего совершали чудеса храбрости - а если и гибли, то в засадах и от руки численно превосходящего врага. Я подумала, что у Кэппулов наверняка имеется своя версия давних событий.

Кеннеди удивляло другое:

– Мне непонятны две вещи, профессор. Во-первых, отчего в многолетнюю бойню не вмешивались власти? Все-таки Иллинойс - не Дикий Запад… Во-вторых, если ваши предки и Кэппулы с такой интенсивностью истребляли друг друга - то почему вендетта тянулась так долго? Оба рода - при всей своей многочисленности - должны были, извините за выражение, закончиться гораздо раньше.

– Очевидно, мистер Кеннеди, на основе моего рассказа у вас сложилось несколько превратное мнение о событиях… Монлезье и Кэппулы отнюдь не занимались тем, что каждый день палили друг в друга. Засады, о которых я говорил, были, скорее, исключением, чем правилом - оттого так они и запомнились. Обычно стычки происходили чисто случайно, при неожиданных встречах, - как в истории с молодым Монлезье-Грие и Джезайей Кэппулом. К тому же существовал определенный кодекс кровной мести, от которого стороны старались не отступать. Нельзя было, например, убить противника в его доме, или в церкви, или на кладбище, или когда он находился в обществе женщины или ребенка. Негласные перемирия вступали в силу на время праздников, войн или стихийных бедствий… Кроме того, имелся еще один момент: когда в вендетту начали втягиваться дальние родственники, у них уже не было столь горячего стремления дырявить головы людям, которых они до того в глаза не видели. Родовая честь обязывала - но желания не было. И они, и их противники старались сделать так, чтобы возможностей для случайных встреч стало как можно меньше. А власти, надо сказать, в конце концов все-таки вмешались - после того как в 1851 году в законодательном собрании штата депутаты-Монлезье затеяли перестрелку с депутатами-Кэппулами, попутно убив и ранив полтора десятка никак не замешанных в кровной мести людей… В результате в тот год - как раз к тридцатилетнему юбилею начала войны кланов - в наших краях появился Тейлор Блэкстон, человек жесткий и решительный. И заявил, что вендетты здесь больше не будет - даже если ему собственноручно придется перестрелять для этого оба рода вплоть до самых дальних родственников. А у Тейлора слова с делом никогда не расходились…

– Кем же он был, этот решительный Тейлор? - полюбопытствовала я.

Рассказать профессор не успел. В купе просунул голову проводник, объявил: «Ост-Кемпен! Стоянка три минуты!» - и продолжал буравить нас взглядом, явно ожидая чаевых за столь бесценную информацию. Пришлось сунуть вымогателю доллар, хотя крупные буквы вывески, украшавшие здание вокзала, мог прочесть даже близорукий и малограмотный. Вы не поверите, но при виде долларовой купюры этот хам еще и презрительно скривился…