Она была высокая, примерно одного с ним роста, длинноногая, с хорошей фигурой. Стройную талию подхватывал широкий черный ремень с золотистой пряжкой, круглые серьги окаймляли красивое лицо, загадочная улыбка таилась в уголках чуть полных губ. Легкий ветерок шевелил полы её короткого летнего платья.

Прощаясь, Андрей пожелал ей удачно сдать экзамены, меньше нервничать, меньше курить, и меньше есть сладкого. Розовая от смущения, опустив глаза, она ответила с шикарной улыбкой, что от обещанной пачки сигарет ему все равно не отвертеться.

Бережно сжимая листок, на котором Мариам написала номер своего домашнего телефона, Андрей возвращался на работу. Впервые за шесть лет брезгливо поморщился, почувствовав запах этого учреждения. Тогда, устраиваясь на работу, он две недели привыкал к нему. Сейчас его чуть не стошнило. Метрах в пятидесяти от здания СМЭ, в тени высоких тополей, стоял темно-зеленый джип. Андрей остановился, чтобы попросить у водителя зажигалку. Закуривая, краем глаза заметил худую, как жердь, девочку лет двенадцати. Она водила в кусты братика лет четырех, и теперь они возвращались в машину.

– Где папа? – спросил мальчуган.

– Мама сказала, теперь у него другая жизнь, – ответила девочка.

– Как это?

– Мама сказала, чтобы ты сидел в машине и не болтал! – строго ответила девочка, заталкивая брата в машину.

Ветер растрепал её светло-каштановые волосы, она неожиданно посмотрела в сторону Андрея. Это был взгляд испуганной дикой кошки, готовой выпустить коготки. Забравшись в машину, она с силой хлопнула дверью. Андрей почувствовал, как к его горлу подкатывается комок. Он их узнал – это были дети, изображенные на фотографии из бумажника Кондаурова.

В регистратуре Валентина Самойлова, сменившая перед грозными посетителями тон заводской вахтерши на более дружелюбный, терпеливо объясняла, почему не может выдать личные вещи покойного. Перед ней стояли двое из тех, что были на вскрытии Кондаурова, и его вдова – миловидная женщина сорока лет в черном платье и черном платке.

Андрей собирался пройти мимо регистратуры и подняться на второй этаж, в санитарскую, но вдруг передумал. Он дождался, пока посетители получат то, что следователь разрешил забрать и выйдут, и, кивнув одному из них, отозвал его в коридор.

Они встали у окна. Юрий Солодовников, высокий, худой, с ежиком седых волос и жестким пронизывающим взглядом серо-стальных глаз, был одет, как вдова, во всё чёрное, в руках он держал свидетельство о смерти. Андрей скользнул взглядом по его рукам, испещренным татуировками, на правой руке отметил массивную, как кастет, печатку сразу на три пальца. Он спросил, какие вещи им нужны. Открыв дверь, ведущую из коридора в вестибюль, Солодовников негромко позвал женщину:

– Арина!

Женщина вышла в коридор, и Солодовников сообщил ей, что санитар готов помочь. Она остановила свой остекленевший взгляд на лице Андрея и сказала, что ей нужны ключи и пропуск. Андрей сообщил об утреннем звонке следователя и спросил, какие ключи ей нужны в первую очередь.

– Маленький желтый ключик и пропуск, – ответила она.

– Следователь знает о пропуске.

– У тебя же есть свой пропуск, зачем тебе Витин? – вмешался Солодовников.

Она кивнула, сказала, что ничего уже не соображает, и вышла. Ни одним движением не выдав внутренней тревоги, Андрей заверил Солодовникова, что заберёт ключ, как только регистратор куда-нибудь отлучится. Только кому и как передать? Солодовников ответил, что катафалк приедет во второй половине дня – нужно, чтобы тело побыло в холоде как можно дольше, вдова хочет, чтобы покойный провёл последнюю ночь перед похоронами дома. Сам он будет здесь почти все время до приезда катафалка, но если отлучится, то разыскать его можно в офисе. И он продиктовал номер телефона.

Попрощавшись, Андрей поднялся на второй этаж. Коллектив судебно-медицинской экспертизы был взбудоражен – все обсуждали убийство известного человека, обсуждали машины, стоявшие у входа, обсуждали владельцев этих машин, и судачили о том, какие грандиозные похороны будут завтра. Учреждение жило обычной своей жизнью – эксперты и санитары проводили вскрытия, лаборантки печатали протоколы, преподаватели кафедры судебной медицины приводили и уводили группы студентов. Но мысль об убийстве Кондаурова оставалась общей мыслью. Вспоминали события его жизни, а те, кто имел счастье лично общаться с ним, пользовались особым почетом. Время от времени кто-нибудь подходил к окну и докладывал обстановку: такая-то машина уехала, такая приехала, эти люди появились, те ушли. Кто-то вздыхал: что же теперь будет, – как будто состоял в клане погибшего, или был его близким родственником. Даже убийство полковника милиции – событие из ряда вон выходящее – отошло на второй план.

Единственным человеком, не охваченным лихорадочными обывательскими пересудами, был Второв, с ним хотел поговорить Андрей, но он был занят – печатал протоколы ночных вскрытий. Выполняя свою рутинную санитарскую работу, Андрей размышлял, что же такого произошло, что стало вдруг вызывать у него недовольство этой самой работой. То ли знакомство с Мариам, то ли случайная встреча с детьми Кондаурова, то ли остекленевший взгляд Арины. А может, накопившийся за шесть лет груз неприятных впечатлений?

Хорошо изучив привычки Самойловой, ему легко удалось выполнить задуманное. В два часа дня она ходила на обед к своей подружке, – санитарке, работавшей в патолого-анатомическом морге, располагавшемся в соседнем здании. Андрей вызвался подежурить в регистратуре, пока Самойлова будет отсутствовать, и, когда за ней закрылась дверь, он быстро залез в сейф, вынул оттуда нужный ключ и спрятал в карман.

Народу на улице заметно прибавилось. Это была разномастная публика, официальная, полуофициальная, и совсем неофициальная, нелегальная. Виктор Кондауров был влиятельный человек, и многие переживали его уход из жизни. Все одинаково и каждый по-своему. Для кого-то это было событие, менявшее планы, для кого-то – горе, для кого-то – запланированное событие.

Если час назад все просто стояли и ждали, то теперь среди присутствующих царила атмосфера возбуждения. Кто-то опрометью бросался к машине и спешно отъезжал, как будто от него зависел исход важного дела, кто-то на полном ходу останавливал машину у входа, и, выскакивая из неё, торопился сообщить присутствующим какую-то важную новость. Ждали катафалк. Обсуждали, что дальше будет.

А из-за Волги вынырнуло темное облачко, не больше мыльного пузыря. Изредка цепляясь за острый луч солнца, оно стремительно приближалось к городу, волоча за собой по земле неровную серую тень.

Обстановка перед зданием бюро СМЭ – с взбудораженной толпой и забитым машинами пустырем – напоминала состояние перед футбольным матчем. И среди всего этого столпотворения мелькал человек, который всегда находился там, куда его не звали, человек, готовый распоряжаться всеми на свете похоронными процессиями, и который был бы счастлив, если бы они шли безостановочно, – то был Антон Шавликов. Придав физиономии надлежащее выражение усталости и печали, он кочевал от группы к группе, что-то важно говорил, спрашивал, советовал, в общем, – был в деле.

Не увидев Солодовникова, Андрей спросил у людей, с которыми тот общался, где его можно найти. Те ответили, что в офисе. Тогда Андрей вернулся в регистратуру и позвонил в офис. Солодовников назвал номер машины, стоявшей на улице, к которой надо было подойти и сказать, чтоб отвезли. Дождавшись Самойлову, Андрей так и сделал, предварительно отпросившись у начальства.

Солодовникова на месте не оказалось, но бывшие там люди подсказали, где его можно найти. Водитель, проехав квартал по улице Чуйкова, свернул на улицу Гагарина, и, преодолев еще два квартала, повернул во двор и остановился у подъезда. У входа стояла группа людей, среди них были Арина Кондаурова и Юрий Солодовников. Увидев Андрея, Юрий сразу же направился к нему, Арина осталась стоять, обнявшись с пожилой женщиной. Плечи вдовы содрогались от рыданий. Солодовников принял от Андрея ключ, подошел к Арине и легонько коснулся её плеча. Она обернулась, и, увидев ключ, кивнула.