Почта, адресованная Эренбургу после его возвращения в СССР в 1940 г., — это письма известному и популярному писателю и общественному деятелю, человеку сложившейся судьбы, в которой бывали, конечно, периоды особых взлетов (скажем, годы войны или оттепели), но уже не бывало моментов, когда бы его жизнь утрачивала сложившуюся публичность.

Разумеется, вся читательская почта писателя отражает отношение пишущих к его «делам и дням» куда всесторонней, чем почта, помещенная в этом томе. Однако, скажем сразу: при его составлении не ставилась задача дать широкую статистически выверенную картину отношения к Эренбургу, например, деятелей культуры, не говоря уже о широкой читательской аудитории в СССР и за его рубежами. Речь шла о потоке адресованных Эренбургу посланий его друзей и доброжелателей, что же касается явных и неявных врагов и недоброжелателей (а их у Эренбурга всегда было немало), то они писем ему не писали.

Поскольку том писем формировался на основе личного архива Эренбурга, т. е. фактически из числа тех писем, которые Илья Григорьевич сохранил, следует сказать, что никакой специальной фильтрации писем в доме Эренбурга никогда не велось. Сохранялись письма независимо от их содержания и авторства. Так, например, в военной почте Эренбурга 1945 г. хранится немало писем, бранящих его за ослабление ярости в адрес немцев, когда война пошла на территории Германии[1]. Письма сохранялись независимо оттого, кто именно писал Эренбургу, и, тем более, от того, как складывались отношения Эренбурга с их авторами в дальнейшем. Случавшиеся время от времени размолвки (скажем, в 1940 г. с Б.Пастернаком, в 1953 г. — с Е.Долматовским, в 1954 г. — с К.Симоновым, в середине 1950-х — с В.Гроссманом, в середине 1960-х — с Л.Мартыновым и т. д.) на сохранение архива не влияли. Сохранилась, например, даже телеграмма М.Шолохова 1956 года, отношения с которым публично и даже демонстративно были порваны в 1941 г. и нападки которого на Эренбурга стали общеизвестны. …Конечно, и друзья друзьям — рознь; вот, скажем, письмо Н.Леже в условиях известной ей советской перлюстрации почты производит впечатление доноса; скорей всего, оно таково не по злому умыслу, а от невеликого ума автора. Письмо это включено в книгу.

Заметим, что фактически Эренбург, к которому запросто обращались сотни и тысячи людей, при внешней открытости и демократичности, оставался внутренне закрытым человеком — масса людей с ним общалась, у него было много верных друзей и еще больше поклонников, но, что называется, открывать душу — это было не для него: по-настоящему близких его друзей можно перечесть по пальцам, и голоса их едва слышны в этой книге — они, как правило, писем ему не писали, общаясь лично и по телефону…

Сначала цифири, простые как мычание:

В этот том входит 606 писем и телеграмм[2], подписанных 332-мя авторами.

205 авторов представлены всего одним письмом или телеграммой, 127 авторов представлены большим количеством писем — от двух до двадцати. Однако не по этому обстоятельству следует судить о мере их близости к Эренбургу или удаленности от него — скажем, сохранилось всего одно письмо О.Г.Савича — самого его близкого друга, или одно письмо Г.М.Козинцева, которого Эренбург знал еще мальчиком.

Теперь — цифирь про географию: из 332-х авторов этой книги около ста — зарубежные корреспонденты Эренбурга (половина их жила во Франции).

Наконец, последнее — о полноте публикаций: все сохранившиеся послания Эренбургу напечатаны в случае ста авторов, в случае двухсот — только часть.

В РГАЛИ в выделенной авторской почте Эренбурга (т. е. вне его многотысячной почты — военной, читательской и депутатской) хранятся письма всего 1300 корреспондентов. Понятно, насколько избранным является состав этого тома. Отбор шел по содержательности и значимости как писем, так и их авторов; конечно, наиболее ясным был отбор русской почты, что касается иностранной, которая еще не полностью переведена, то отбор этот не столь отчетлив.

Как уже было сказано, письма 1916–1939 гг. сохранились лишь в копиях авторов, и таких поклонников «архивного» дела оказалось совсем немного. Их можно перечислить. Валерий Брюсов, сохранивший рукописный черновик письма 1916 года. Максимилиан Волошин, у которого в 1917 году болела рука и он пользовался пишущей машинкой, а уж тут склонность к архиву сработала автоматически: приготовление машкопий не усложняло жизнь автора. Марина Цветаева сохранять черновики своих писем любила — так благополучно дошли до нас четыре наброска ее писем Эренбургу. Всеволод Мейерхольд одно свое письмо, рассорившись с Эренбургом, сразу же опубликовал, копия другого уцелела в его архиве, который после ареста режиссера спасли дети его жены и Сергей Эйзенштейн. Две машинописные копии писем Бухарина сохранились удивительным образом: одна — в архиве Сталина, другая (непостижимо!) — в редакции «Известий». Копия письма Эренбургу Ромена Роллана о романе «День второй» (1933) хранилась в его архиве и была разыскана для Ильи Григорьевича (он об утрате этого письма сокрушался) М.П.Роллан-Кудашевой. Кое-какие копии писем за 1930-е годы уцелели в архиве журнала «Знамя»…

Вот, собственно, и всё. Вот, собственно, и все — кому книга обязана своим разделом «1916–1939», объединяющим эпохи перманентных катаклизмов. В письмах — отдельные штрихи, пунктир этих эпох, обрывки биографий…

Бесполезно сокрушаться, что большинство авторов писем ни черновиков, ни копий своих посланий не сберегали. Известная строка Пастернака («Не надо заводить архива…»), смысл которой ему ставят в заслугу, как свидетельство несуетной скромности, не может не огорчать историков — без архивов нет исторический памяти (впрочем, в России ее нет и с архивами). Борис Леонидович, за редкими и уж очень важными для него исключениями (тоже не сбереженными), чужих писем не хранил, выбрасывал… Дело в нашем случае, конечно, не в Пастернаке, дело в Эренбурге — это он, привезя домой лишь самые любимые книги с автографами (даже тех, кого репрессировали), сжег все бумаги. Опасался оккупации Парижа немцами? Что ж, немцы обожали архивы и отовсюду вывозили их ящиками (как Тургеневскую библиотеку из Парижа). Возможно, однако, причина не только, и даже — не столько в немцах. Везти многолетний архив бурных лет в Москву, где никто не был застрахован от обысков и арестов, а уж Эренбург тем паче? И это после того, как большую часть его корреспондентов расстреляли? Помогать своим архивом НКВД перемалывать новых жертв и получать легкие награды за их «разоблачение»?..

И те, и другие лапы карательных органов, роющиеся в бумагах казненных или ожидающих казни друзей, — одинаково омерзительны…

Кто из полновесно проживших свой XX век не знает, что бывают такие моменты, когда меньше всего приходится думать о спасении домашних архивов…

Почтовые архивы Эренбурга фактически начинаются с Отечественной войны, точнее после возвращения писателя в Москву из Куйбышева на рубеже 1941–1942 годов.

Славы Эренбурга времен войны, славы, можно сказать, международной (а в рядах Красной армии — совершенно беспрецедентной) — сегодня практически уже не представить. Чтобы составить о ней хоть какое-то представление, надо немало рыться в тогдашних письмах и документах (устные рассказы сегодняшних ветеранов не столь информативны — всё, кроме крови, в памяти не так отчетливо — подзабылось, перепуталось; сплошь и рядом говорят и думают готовыми клише…).

Людей, писавших Эренбургу за время Отечественной войны, не выстроить в один ряд: бойцы, офицеры, генералы и адмиралы, фронтовые советские и зарубежные корреспонденты, фронтовые же поэты, дипломаты, зарубежные деятели, эвакуированные москвичи, ленинградцы, киевляне, и, конечно, — друзья, коллеги по культуре, товарищи… Такие списки не придумаешь нарочно — слишком неправдоподобно: сержант Тришкин и маршал Рокоссовский, Анна Ахматова и будущий «автоматчик» Союза писателей Грибачев, не вернувшийся в Ленинград Шостакович и вернувшийся в строй из окружения Долматовский, генерал де Голль и боец-казах Асхар Лехеров, заброшенный эвакуацией в Пермь Натан Альтман и Вс. Вишневский из блокадного Ленинграда, советские послы в Англии, Швеции и Мексике, Ю.Тувим из Нью-Йорка и Ж.Р.Блок, мучившийся в Казани, Таиров, с Камерным театром эвакуированный в Барнаул, и руководитель Еврейского театра Михоэлс по дороге из США, Эйзенштейн с Алма-Атинской киностудии и Вас. Гроссман из фронтовой поездки… Даже знаменитостей нелегко перечислить, где уж всех…