Между тем в цехе наконец‑то появился и его, вернее, экипажа Ильи, танк и очень быстро начал обрастать деталями. Сначала это был всего лишь голый бронекорпус, к которому вдруг откуда‑то прикатили и подсоединили колеса, после чего установили в нутро двигатель.

Надо сказать, что Илья вместе с будущим заряжающим Толей Боковцевым не столько работал в своем танке, сколько старался от этой работы увильнуть. А вот их командир, уже побывавший в боях лейтенант Волошин, и механик‑водитель, бывший колхозный тракторист Шакур Газизов, не вылезали из строившегося танка. Шакур, тот так и вовсе, словно тень, повсюду следовал за контролером ОТК, следил за показаниями приборов, смотрел, какие дефекты записываются в дефектную ведомость и как затем их устраняют.

Прошли считаные дни, и танк был готов. Командир и механик расписались в приемной ведомости, после чего командиру тоже под расписку выдали три самых ценных в танке предмета, состоявшие даже на особом учете: танковые часы, складной многолезвийный нож и шелковый платочек для процеживания заправляемого топлива. Затем, прямо с завода вместе с другими новыми танками, танк, в который забрался Илья, совершил 50‑километровый марш на полигон, где каждому экипажу выдали по три боевых снаряда и по пятнадцать патронов на каждый танковый пулемет. Отстрелялись они на «отлично», но самым приятным было то, что их экипаж поставили в пример другим. Тут уж Илья особенно заважничал, так как если из спаренного с пушкой пулемета стрелять приходилось их командиру, так же как, впрочем, и из пушки, то из лобового пулемета стрелял он один, и, как оказалось, стрелял очень метко! Однако когда их экипаж вернулся на завод, лейтенант Волошин первым делом побежал искать военпреда. Оказалось, что смотровой прибор у Шакура дает искажение местности, создавая на совершенно ровной дороге иллюзию бугра, а, кроме того, слышимость через ТПУ была очень плохой, из‑за чего механику приходилось догадываться о смысле передаваемых ему команд.

– Вы уже расписались в формуляре? – спросил военпред.

– Так точно.

– Не знаю, что с вами делать, – покачал головой военпред.

Тем не менее, забравшись на место механика‑водителя и убедившись в дефекте смотрового прибора, а также проверив слышимость команд по ТПУ на всех рабочих местах, он куда‑то ушел и через пару минут вернулся с новым прибором.

– Вот, замените. А насчет ТПУ ничем помочь не могу. Замена комплекта аппаратуры ничего не даст. Они все – одинаковое дерьмо.

– Ладно, хлопцы, – обратился к ним командир. – Не тушуйтесь. На старых танках вообще не было ТПУ. Вспомни молодость, Шакур. Буду давать сигналы ногами, не обижайся. Пихну в правое плечо – поворот направо, в левое – налево. Толкну в спину – трогай, два раза – прибавь скорость. Хлопну сверху по танкошлему – стой. Не забыл еще?

– Помню.

– А тебе, Толя, покажу кулак – заряжай бронебойным, растопыренные пальцы – осколочным. Ясно?

– Ясно.

Вот так экипаж танка, получивший бортовой номер «102», покинул цеха Нижнетагильского танкового завода и вместе со своим экипажем – танк на платформе под брезентом, экипаж – в обычных товарных вагонах – отбыл на фронт под Воронеж. Сухого пайка все экипажи из их эшелона получили на трое суток, а в дороге заправлялись еще и горячим супом и кипятком для чая. На второе ели американскую тушенку «второй фронт», как ее называли в войсках, однако тушенки было немного, поэтому отцы‑командиры приказывали ее экономить.

– Едем бить фрицев! – довольным голосом заявил как‑то раз Толя после довольно сытного обеда на стоянке в Балашове, где их накормили наваристыми щами и гречневой кашей с накрошенным мясом. – Будут и дальше так кормить – как пойду кидать в пушку снаряды… только держись!

Механик Шакур на это только усмехнулся:

– Твой дурной голова от желудка думает. Коли там сыто, так и хорошо, а нет – все плохо. Ты‑то снарядов кидать мастер! А командир наш давай стреляй, да попадай, а немцы тоже давай‑стреляй, и тут они тоже так думают: «Едем иванов бить!» И кто‑то из них как по нашему танку даст…

– Прекратите вы! – оборвал разговор их командир Волошин. – Как раньше в старину у нас говорили? Не хвались едучи на рать, а хвались едучи с рати…

От смеха все так и покатились. Предстоящие бои казались не то чтобы не страшными, но как‑то не верилось, что кто‑нибудь может устоять против такой лавины танков, что только в одном их эшелоне везли на фронт. А ведь таких эшелонов на своем пути они видели десятки, а значит, и сила на врага перла поистине огромная!

Успокоенный этими мыслями, Илья и уснул, а проснулся от грохота, какого‑то непонятного воя и резких, отрывистых выстрелов 25‑мм зениток: «Трах‑трах‑тах‑тах!» Оказывается, за ночь их успели довезти до Воронежа, и теперь, невзирая на бомбежку со стороны авиации противника, нужно было немедленно разгружаться. «Быстрее! Быстрее!» – кричали командиры, во все стороны разбегались танковые экипажи, а железнодорожники на соседних путях на руках откатывали загоревшийся вагон в сторону.

Наконец и их танк съехал с платформы и вместе с другими танками укрылся в ближайших лесопосадках совсем неподалеку от железнодорожного полотна. Затем из нескольких составов сбили танковую бригаду и тут же направили ее своим ходом в район западнее Касторной. Здесь они получили приказ занять рубеж обороны и любой ценой удерживать его от наступающих немецких танков и пехоты противника. Удивительно, но ни пехоты, ни артиллерии им так и не придали. Не было видно в небе и своих самолетов, а вот немецкие проносились в воздухе один за другим. Командир батальона вызвал к себе всех офицеров для постановки боевой задачи. Илью поразило, каким бледным явился к ним лейтенант Волошин, когда комбат наконец их отпустил и раздалась громкая и протяжная команда: «По машинам!» Он, словно предчувствуя что‑то недоброе, почему‑то обнял и поцеловал Шакура, печально поглядел на него и Толю и погладил каждого из них по плечу.

А дальше началось такое, что Илья, хоть он и не обладал военным опытом, понять никак не мог. Рубеж командованием был выбран на совершенно открытой местности, не защищенной от противника никакими естественными преградами. Времени на то, чтобы отрыть для танков окопы, почему‑то также не нашлось. И если с земли их частично маскировали высокие хлеба, то с воздуха танки и тянувшиеся за ними следы от гусениц были видны как на ладони.

Поэтому никто особенно и не удивился, когда задолго до появления немецких танков на их бригаду обрушился мощнейший авиационный удар. Немецкие «лаптежники» выстроились в небе в огромную карусель и стали поочередно пикировать на стоявшие внизу советские танки, сбрасывали на них бомбы и вновь возвращались на свое место в строю. Да, не все бомбы попадали в цель, а многие из тех, что падали рядом с танками, не пробивали их броню, а только секли ее осколками. Но… самолетов было очень много, а бомб с них падало еще больше. Поэтому к середине дня от целого танкового батальона, в котором находился и танк Ильи, остались неповрежденными всего лишь несколько машин, включая и его танк номер «102». Никто из их экипажа уже и не надеялся остаться в живых, но тем не менее, когда налет прекратился и впереди показались немецкие танки и пехота, никто из них даже и не подумал о том, чтобы отступать. Клацнул затвор орудия, затем весь танк вздрогнул, и вот уже выброшенная из казенника гильза падает на пол, а в нос ударяет резким запахом сгоревшего пороха: «Выстрел!»

Илья тут же припал к прицелу своего ДТ и далеко впереди увидел разрыв их снаряда, затем еще один и еще…

Один из наступавших немецких танков, как ему показалось, ехал прямо на их танк, причем приближался так быстро, словно и не танк это был вовсе, а легковая автомашина. Он выстрелил и тут же в неплотности шаровой установки пулемета Ильи брызнул целый сноп искр, а весь танк вздрогнул, словно по нему изо всех сил ударили кувалдой.

Илья тоже вздрогнул и так откинулся назад, что стукнулся головой о крышу. Однако вместе с испугом к нему пришла злость и ненависть к тем, кто все это время старался покончить с его человеческим существованием и только чудом не смог преуспеть в этом злобном намерении. Он вновь посмотрел в прицел и увидел, что немецкий танк объят пламенем! «Вот как ему Волошин влепил!» – мелькнула в голове его радостная мысль, наполнившая все его естество каким‑то совершенно новым, жестоким удовлетворением. «Не они нас, а мы их!» – сама собой пела его душа.