В итоге от храмов, предшествующих XVIII династии, не осталось почти ничего кроме обломков и подземелий, ценных для одних археологов; здания последующего периода дошли до нас разрушенными более чем наполовину, и только храмы позднейшей постройки все еще словно бросают вызов векам.

Небесполезно подчеркнуть эти различия, ибо установилось ходячее мнение, почти обычное даже для тех, кто посетил Египет, что храмы фараонов вообще не подвержены действию времени; кажется, будто в этих древних развалинах так давно угасла всякая жизнь, что иссякли даже и самые силы разрушения: подобные мумиям, рассеченные тела храмов лежат на земле в состоянии чудесной и бесконечной сохранности. Впечатление весьма ошибочное. От этих иссохших камней жизнь не отлетела: постепенное разрушение и превращение продолжает свое дело и за последнее время проявило себя такими катастрофами, которые были бы непоправимы, если бы не бдительность Попечительства о древностях*.

Из причин разрушений одни случайны и преходящи, другие существенны и постоянны. Для их устранения Попечительству о древностях пришлось прибегать то к частичным мерам охраны, то к полной реставрации.

К числу причин преходящих следует отнести прежде всего недостаток подновления всех храмов, по крайней мере, за 1500 лет. К концу IV в. эдикт Феодосия I воспретил все культы, кроме христианского: храмы фараонов, в значительном количестве уже приходившие в упадок, были предоставлены разрушительным влияниям времени и рук человеческих. Между тем, легко себе представить, какого бдительного попечения и подновления требовали такие значительные и многочисленные сооружения. Архивы храмов показывают, что новые святилища эпохи Птолемеев в первоначальном своем виде существовали уже во времена мемфисских и тинских фараонов, за четыре тысячи лет до того. Отсюда непрестанные перестройки.

Так, например, в Дендера Тутмос III, XVIII династии, восстановил памятник по старым планам, относящимся к царствованию Хеопса и уже послужившим царю Пиопи I, VI династии;[4] если верить преданию, найденному Шаба в Берлинском папирусе, храм в Дендера существовал задолго до основателя Великой пирамиды, еще во времена царя Усефаиса I династии.[5] Эти свидетельства отчасти подтверждаются барельефом, найденным в одном из подземных склепов храма, с изображением статуи царя Пиопи I, которому поклоняются как одному из основателей святилища.[6] Вспомним теперь, что нынешний храм был перестроен в I столетии до н. э., и представим себе, сколько последовательных усилий было затрачено в одном этом месте на протяжении четырех или пяти тысячелетий для сохранения святилищ.

Неудивительно, что поддержание храмов было одной из постоянных забот фараонов тех эпох и одной из причин вынужденной щедрости и полезных подарков, которыми они осыпали касту, чьему попечению вверено было благоустройство зданий. Иногда обычных доходов оказывалось недостаточно; после больших нашествий пастухов[7], ассириян, персов и т. п., когда храмы предавались разграблению или бывали запущены, приходилось отстраивать их заново или производить сверхсметные работы. Царь брал это лично на себя, будь то фараон Птолемей или цезарь; на нем, сыне богов, лежала забота о содержании семейного очага и жилища своих отцов. Вот одно из сотен хвалебных повествований, которые вырезаны на плите, помещенной на видном месте после подобного рода обновительных работ. Здесь речь идет о Тутмосе III и храме Птаха в Карнаке.

«Мое Величество повелел соорудить этот храм Птаха в Фивах. Понеже мое Величество храм этот, построенный из кирпича, с колоннами и деревянными воротами, застало в состоянии, близком к разрушению, мое Величество повелело заново произвести измерение по шнуру (дабы обозначить границы) этого храма, восстановив его из хорошего белого камня, весьма прочного, а окружную стену из кирпича, выделки весьма прочной, вечной; потом, когда мое Величество водрузило в нем ворота из дерева молодой акации из страны Ступеней, с петлями из азиатской меди, и когда храм Птаха возник заново во имя моего Величества… я украсил святилище его сплавом золота и серебра из разных стран, и все священные сосуды были из золота, из серебра и всякого рода драгоценных камней, а белье из тонкого белого полотна. Когда мое Величество водворило бога на его место, я наполнил храм его всякого рода добром хорошего качества, быками, гусями, ладаном, вином, всякими припасами, всеми ежегодными плодами земли…»

И каково бы ни было реальное значение реставрации – неизбежное заключение: «Ничего подобного не было еще совершено для бога до времен моего Величества».[8]

Если бы по исчезновении фараонов и жрецов храмы были предоставлены самим себе, они восторжествовали бы над веками благодаря прочности материала и превосходному климату, но люди недостаточно забросили их. Языческих жрецов сменили христианские монахи; с благочестивым варварством они преследовали ложных богов вплоть до их убежищ, разбивая статуи, искажая барельефы, раздробляя надписи. В Дендера они закоптили потолки зал дымом своих бивуаков; в Луксоре превратили преддверие святилища в церковь; до сих пор штукатурка, которой они замазали сцены египетского ритуала, оскверняет стены, скрывая рельефы Аменхотепа III. В других местах они понаписали крупными буквами отрывки из св. отцов, постановления соборов, целые проповеди на коптском языке.

От смены повелителя и религии, при переходе Египта к исламу арабов, а затем – турок, памятники фараонов не выиграли ничего. Поколения иконоборцев набросились прежде всего на статуи и рельефы и довершили гнусное дело христиан: тогда-то был изуродован Сфинкс, несмотря на восхищение им таких ученых, как, например, Абд-эль-Латиф. Потом, особенно в Дельте, храмы превратились в каменоломни; из обломков известняка, покрытых лепной работой, выделывали известь; гранитные части служили избранным материалом для водоемов в фонтанах, для порогов у мечетей, для дворцовых стен. Чтобы изучать остатки памятников Мемфиса или Гелиополя, теперь нужно обходить, как это делал Даресси[9], улицы Каира, выискивая куски плит, обломки рельефов, там и сям теряющиеся среди лепных работ мечетей или мусульманских дворцов. Это систематическое разрушение длилось до наших дней: храм Арманта, последнее воспоминание о старейшем фиванском святилище, существовал еще в начале XIX века; он послужил каменоломней для строителей сахарных заводов, насажденных в стране европейской цивилизацией; от храма остались теперь одни бесформенные обломки.

Иногда простое соприкосновение современной жизни ускоряет разрушение храмов. Во многих местностях они очутились в самых недрах частных домов, наподобие наших соборов, сжатых в средние века среди кучи квартир и лавчонок. С течением веков эти дома, построенные из кирпича и земли, разрушались и отстраивались несчетное число раз; но при каждой новой постройке никто не давал себе труда снести стену до самого основания. «Равняли поверхность развалин и строили на несколько футов выше, чем раньше, так что каждый город лежит на одном или нескольких искусственных холмах, верхушки которых нередко поднимаются на двадцать-тридцать футов над окружающей местностью»[10]. Так-то большая часть храмов Верхнего Египта, несмотря на вышину своих стен, была заживо погребена под обломками мертвых городов или постройками живых селений. В Дендера под кровлей малого храма до сих пор еще громоздятся груды развалин; чтобы проникнуть в гипостиль большого храма, пришлось в такой горе мусоре прорыть глубокий ров.[11] Потолок гипостиля в Эсне, лежащий на колоннах в двадцать метров высоты, находится в настоящее время[12] на уровне почвы, образовавшейся из пластов последовательных наслоений; до первоначального уровня земли приходится спускаться, как в погреб, по очень крутой лестнице; следующее за гипостилем святилище погребено под современными домами. Чтобы раскопать Эдфу, «освободить его от его обитателей и очистить его во имя науки», Мариетту понадобились месяцы утомительного, нескончаемого труда, а ниже мы увидим, чего стоила Масперо расчистка Луксорского храма, над которым возник целый городок.