— Шестьдесят тысяч? Франков?
— Долларов!
Леопольд, побледнев, бессильно опустился в кресло.
* * *
На рассвете Христо и Василий, как было условлено, встретились во дворе угольного склада у самого входа на пирс, который строго охранялся. Из запыленного окна склада была хорошо видна «Надежда».
Василий высказал предположение:
— Ремонтников на корабль не пустила охрана. Яснее ясного, что не для ремонта здесь торчат.
— Все наши сомнения должен рассеять Спас, — задумчиво произнес Балев. — Вот только приведет его Тигран или нет?
— Тигран тебе хоть самого капитана приведет! — убежденно произнес Василий.
— Интересно, какой он...
— Кто, капитан?
— Да нет! Я о Спасе. Как поведет себя? В девятьсот пятом наши люди вели себя достойно. Мы в Болгарии тогда еще не знали, что такое революция. А теперь... Солдатское восстание под Софией подавили совсем недавно. Такое не проходит бесследно. Нет, брат, «Надежда» не будет стрелять. Не будет! Потому что это и наша революция. После вас поднимемся мы.
— Идут! — воскликнул Василий, показывая на окно.
По пирсу шел Тигран, а за ним на почтительном расстоянии высокий моложавый моряк в офицерской форме.
Балев и Василий делали вид, будто заняты работой на угольном складе. Тигран остался у ворот на страже. Болгарский моряк вошел в помещение, внимательно разглядывая тех, с кем его друг Ангел просил встретиться, предупредив, что один из них был соотечественником. Казалось, Балева невозможно узнать в «гриме». Но болгарский моряк дал понять, что узнал его.
— Выходит, что в военно-воздушных силах его величества царя болгарского кормили лучше? — спросил он, продолжая внимательно разглядывать Балева.
— Борода всегда худит, — улыбнулся Христо и вплотную подошел к моряку. — А офицеры военно-морских сил идут вверх? Вижу еще одну звездочку.
— Стало быть, это мы. Живые и невредимые. Ты — это...
— Не запамятовал?
— Нет. Но не буду называть. Свое имя носишь под этой... робой? Ну а я...
— Ты на виду, старший лейтенант Спас Спасов.
— Это и твоя революция?
— Вопрос поставлен ребром. Моим вопросом все тебе станет ясно, Спас. Ты будешь стрелять в революцию?
— Ты хочешь, чтобы я помешал? Что я должен делать конкретно?
— Кто капитан?
— Собака.
— А если арестовать? Как на «Потемкине».
— Нашу старушку потопят, а нас расстреляют союзники. Если не здесь, то в отчем крае.
— Варна вас встретит красными знаменами, цветами, поцелуями...
— Романтика!
— Романтику делают люди. Сегодня наша с тобой романтика, Спас, встать грудью за революцию братушек.
— Мы как щепки в бурных водах.
— Нет, вы не одиноки, брат мой. Это я тебе говорю от имени двух братских партий. Нашей. И русской. «Надежда» должна восстать. Понимаешь, Спас? Весь мир узнает, что болгарский крейсер на стороне русской революции.
— И как ты это себе представляешь?
— А вот это другое дело. Для этого и встретились. Давай обмозгуем вместе.
Через несколько минут Спасов вышел из угольного склада. Тигран встретил его болгарским словом:
— Добре?
— Много добре, дорогой товарищ.
— Точно така.
— О, слова моего друга-летчика имеют крылья?
Балев и Вася смотрели в окно. Болгарин уверенно сказал:
— Такой ремонт закатим, дорогой Вася, что «Надежда»...
Вдруг послышался грозный окрик:
— Руки вверх!
Василий успел куском угля разбить стекло в окне, чтобы привлечь внимание Тиграна и Спаса. На него навалились несколько человек, повалили на землю... Балев схватился было за револьвер, но его сбили с ног.
Тигран, услышав шум разбитого стекла, спрятался за грудой ящиков и сделал Спасу знак, чтобы тот спешил к «Надежде».
— Обыскать! — приказал старший.
Агенты принялись обыскивать арестованных. В кармане у Балева, который отчаянно сопротивлялся, удалось обнаружить лист бумаги. Старший быстро пробежал ее глазами:
— Все ясно. Интересуетесь «Надеждой»?
Он подал знак, и несколько агентов, выбежав на пирс, бросились за Спасом. Тигран, выскочив из своего укрытия, открыл стрельбу... Двое преследователей упали, скошенные пулями, а остальные кинулись к Тиграну. Вдруг один из них обернулся и стал целиться в Спаса. Болгарину грозила неминуемая гибель. Тигран, выбежав на середину пирса, выстрелил в преследователя и тут же рухнул на землю.
Спас вбежал по трапу на палубу. Его окружили болгарские моряки. На «Надежде» поднялась тревога. Человек пятнадцать матросов с «Надежды» во главе со Спасом подбежали к складу, но натолкнулись на цепь карателей. Из угольного склада вывели арестованных. Руки у обоих были связаны за спиной. Они шли, оглядываясь по сторонам. Балев увидел болгарских моряков и громко крикнул на родном языке:
— Товарищи! Я болгарин. Советская Россия — наш друг!
Старший подбежал к Балеву и рявкнул:
— Замолчать!
И поднял руку для удара, но под взглядом Балева не сделал этого. Балев сказал отчетливо и громко, чтобы все слышали:
— Болгары не будут стрелять в Советскую Россию!
* * *
Пчелинцев и Дина стояли перед зданием Мариинки. Пчелинцев грустно сказал:
— Погиб Тигран, погиб как герой. А Балев и Василий в лапах самого Покровского. Вся надежда на одного человека. Если у него ничего не выйдет, тогда просто не знаю. Трудно, очень трудно рассчитывать на спасение.
— Операция провалилась?
— Как тебе сказать. Сама операция... нет. Экипаж «Надежды» восстал. Болгарские моряки арестованы. Есть среди них и офицеры. Это симптом, скажу я тебе. Да еще какой! А вот наши ребята...
Из театра вышел Павел, крепко обнялся с Пчелинцевым.
— Ну, комиссар оперы и балета, пошли, — сказал Пчелинцев.
— Подождем одного... товарища, — загадочно предложил Павел.
Пчелинцев удивленно взглянул на Дину. Из театра выбежала стайка ребят с сумками в руках, среди них был Тимка. Он бросился к своим взрослым друзьям.
— Будущий солист балета, — представил Павел Тимку. — Узнаешь питерского Гавроша?
— Ого! Я вижу, вы делаете большие дела! — воскликнул Пчелинцев.
* * *
В поле зрения контрразведок англо-французского оккупационного командования оказался болгарский крейсер «Надежда». К этому «интересу» присоединилась служба генерала Покровского. За несколько дней до инцидента в угольном складе Покровский встречался с одним из руководителей французской контрразведки в Севастополе полковником Пьером Леманом, еще не старым, с седой бородкой и коротко постриженными усами, которые делали похожим его на «матерого волка». Француз держался самоуверенно и дерзко, острый, колючий взгляд словно пронизывал собеседника. Обрюзгший, с брюшком, стареющий и порядком уставший Покровский недолюбливал его, но не мог не считаться с этим высоким чином во французской контрразведке, который имел большой вес в оккупированном Севастополе.
— Вы имеете представление, господин полковник, что это за болгарская посудина? — спросил Покровский.
Француз посмотрел в упор на своего собеседника и серьезно ответил, акцентируя на слове «крейсер»:
— Крейсер, болгарский крейсер «Надежда» — модель образца 1887 года, действительно находится несколько в сомнительном техническом состоянии, как находится в сомнительном состоянии и его экипаж.
— Господину полковнику должно быть известно, что болгары видят в нас, русских, своих братьев. Их свобода завоевана той Россией, которая сейчас сражается с большевиками. Россия в их глазах — это одно, большевики — другое.
— Нужно смотреть на положение в России, да и в Болгарии реально, господин генерал. Большевики — это тоже... Россия. — Леман закурил длинную сигарету. — Хотите коньяк? Кстати, вы Ленина читаете?
