– Ну, поглядим.

Это, может, и хорошо, что дети были под присмотром. Но остальное вызывает у меня сомнения, и я не успокоюсь, пока сама не прощупаю этого типа как следует – мало ли, что можно рассказать двум балбесам, а меня не проведешь!

– Из полиции никаких новостей?

– Да какие новости! Смешно даже предположить, что они способны что-то выяснить.

А я выясню, вот как только выйду отсюда, так и примусь выяснять. Есть люди, которые мне помогут узнать, что происходит.

– Ну что, Оля, будем прощаться?

Семеныч доволен, а такое с ним случается нечасто.

– Теперь не забывай о терапии, Василий тебе все разъяснил, но через недельку приедь, покажись. На работу пока не выписываю, и дома тоже осторожно – тяжелого не поднимать, резких движений не делать, отдыхай, в общем, набирайся сил, а через недельку – милости прошу на прием!

– Спасибо, Валентин Семеныч!

– Кстати, там у тебя Валерка живет… В общем, я зайду сегодня вечерком, ты не против? А то и не увиделись с ним толком.

– Конечно.

Мне настолько дико, что в моей квартире живет совершенно чужой мужик и что суровый Семеныч собирается прийти и навестить его… В общем, полный разрыв шаблона.

– Что, Оля, пора собираться?

– Да. Вот близнецы приедут, одежду мне привезут – и в путь. Матрона Ивановна, я вам очень благодарна за все. И если вы не против, я бы хотела иногда навещать вас.

– А чего мне быть против. Конечно, навещай, где мой дом, тебе известно, и тебя я всегда с радостью приму.

– Я вот только спросить хотела… Помните, в тот день, когда меня отравить пытались… Мне сквозь сон слышались ваши слова – какие-то странные…

– Это защитные слова, оберег, что читается на дочь. У тебя нет матери, у меня нет дочери – вот и прочитала я его над тобой, чтоб враги никакие не одолели тебя. Считай, удочерила тебя, неприкаянную.

– Но почему?!

– Надо так, – Матрона Ивановна вздыхает. – Есть вещи, которые нужно сделать только так, а не иначе, и другого ответа не ищи. Так что навещай меня, конечно, ты мне теперь родня.

Я чувствую себя очень странно. И приятно это слышать, и не понимаю я, отчего эта женщина выбрала меня. Я ведь не самая добрая на свете, и людей, в общем, избегаю – если меня не вынуждают к общению какие-то обстоятельства. Только Марконов стал исключением, но он и вообще во многом для меня исключение.

– Давай вещички твои соберем, где сумка-то? Не забудь ничего, примета плохая – забыть что-то в больнице, значит, вернешься сюда.

– Ой, нет, я не хочу.

– Да кто же в здравом уме такого захочет.

Я собираю свои вещи, но это глупо делать в халате и тапках, а другой одежды у меня нет. Та, что была на мне в момент, когда я попала в больницу, пришла в негодность, и близнецы сказали, что к выписке притащат новую одежду, из моего шкафа. Правда, я значительно похудела за это время, но доехать до дома в обвисшем платье все-таки смогу.

– Можно?

Высокий симпатичный мужик в джинсах и клетчатой рубашке, наброшенной поверх черной футболки, стучит в дверь. Ну, чисто символически – дверь-то открыта.

Я удивленно смотрю на него – что ему здесь надо? Он явно ошибся палатой.

– А, Валерик! Что ж ты, сынок, не заходил так долго?

– Да хотел дать вам время поговорить, – он ставит на кровать пакет. – Вот, Ольга Владимировна, ваша одежда. Мальчишкам в институте пары передвинули, они не смогли приехать, так я сам привез.

– Ну и молодец, – Матрона Ивановна гладит его плечо. – А то ведь затосковала наша птичка в больничных стенах. И то сказать – весна какая на улице, а она здесь взаперти мается!

Я смотрю на все это и пытаюсь как-то склеить впечатления. То есть вот этот мужик и есть тот самый бородатый троглодит, который стащил меня с моста, который ударил близнецов, который пробрался в мой дом и… Бог знает, что еще, но если бы мне сейчас сказали опознать его, я бы с чистой душой поклялась, что впервые его вижу. Разве что голос похож, но мало ли на свете похожих голосов.

– Тогда вы одевайтесь, а я за дверью подожду. Это ваша сумка? Ничего не забыли? Примета плохая – оставить что-то в больнице.

Я молча пялюсь на него, не в силах произнести ни слова. Наша первая встреча происходила при таких обстоятельствах, что мне и вспоминать не хочется, да и поругались мы с ним тогда здорово.

Он подхватывает мою сумку и выходит.

– Ну, чего застыла? Давай, Оля, одевайся – и домой, – Матрона Ивановна достает из пакета вещи, аккуратно раскладывает на кровати. – Ишь, материя какая – и не измялась почти. Сейчас наденешь, и совсем расправится. Платье-то красивое, и кофточка хоть куда.

Платье это я вижу впервые, как и кофточку. Они совсем не в моем стиле, зато очевидно, что моего нынешнего размера. Судя по всему, притащив шмотки из магазина, близнецы их постирали – все-таки не зря я их приучала к порядку. И колготки моего оттенка, самые светлые. Белье вышитое, кружевное, тоже новое… А вот туфли – мои, удобные, с бантиком. Обувь и белье – единственная вольность, которую я себе позволяла в одежде. Белье, кроме меня, все равно никто не видит, а потому можно покупать все, что нравится, а туфли у меня все на низком ходу, зато в бантиках и цветочках. Это мой ответ Чемберлену – Его Величеству Дресс-коду, будь он неладен.

Я снимаю халат и надеваю платье из струящейся ткани – на черном фоне букетики цветов. И кофточка в тон этим букетикам. Ну, колготки и туфли – вообще без проблем.

– Подкрасилась бы. А то ведь с лица на смерть похожа.

– Да ладно, Матрона Ивановна, тут ехать всего ничего, обойдусь.

– Халат-то в пакет упакуй, и тапки тоже.

Я запихиваю в пакет халат и тапки и оборачиваюсь к санитарке. Отчего-то я привязалась к этой странной старушке, вот и сама не знаю, отчего.

– Ну, надолго я с тобой не прощаюсь, скоро в гости пожалуешь, – она крестит меня и подталкивает к двери. – Идем, пора домой, Валерик заждался.

Мы выходим из палаты, на тумбочке и окне сиротливо желтеют цветы. Очень я отчего-то люблю желтые цветы, хоть розы, хоть тюльпаны, хоть ирисы – да любые. Вот только нарциссов не люблю в букетах. На грядке – сколько угодно, а срезанные поставить – почему-то нет.

Он ждет в коридоре, всем своим видом показывая, что ситуация самая что ни на есть рядовая. Только ни хрена она не рядовая, и мы оба это знаем.

– Ну что ж, дети, идите! – Матрона Ивановна смотрит на нас весело и иронично. – Не убейте только друг друга, характеры-то у обоих – ух! Жду в гости.

Она уходит в отделение, а новый мой знакомец берет у меня из рук пакет с халатом и кивает:

– Я там машину припарковал недалеко. Поедем, что ли.

Я молча иду за ним. Не знаю, как на него реагировать. С одной стороны, он был с моими детьми, когда им был нужен кто-то рядом – кто-то взрослый. С другой стороны, в моем доме после смерти Клима отродясь не ночевали мужчины, даже в качестве диванного постояльца, и то, что все это решили помимо меня, мне, конечно, не очень нравится. Ладно, три дня, а потом он уедет, и будем жить, как жили. Так и быть, ведь он заботился о моих детях.

– Я понимаю, что ситуация тебя напрягает.

Ага, он вспомнил, что тогда, ругаясь, мы перешли на «ты».

– Да не то чтоб напрягает, но, безусловно, для меня это нетипично.

– Я знаю. Послушай, так вышло, что…

– Мне дети все объяснили. Не парься попусту, не о чем толковать – я рада, что ты был с моими детьми, что они не остались одни, голодные…

– Без шапочек и курток…

Это он пытается шутить, но мне такие шутки никак – потому что близнецы когда-то замучили меня своими болезнями: и ветрянка, и корь, и скарлатина, и просто вирусы, которые они хором цепляли в детском саду и школе, и простывали постоянно! Пока немного переросли и годам к шестнадцати перестали болеть каждый месяц. Зато год назад переболели ангиной, оба сразу, и ангина оказалась тяжелейшая! То-то мне счастья было бы, знай я, что они заболели, а я как на грех сама в больнице и лечить их некому!