– То есть это воплощение абсурда?
– Не более чем то, что делаете вы, если вас интересует мое мнение, в чем я не уверен.
– Конечно интересует, я ведь журналист.
– Вот именно.
– За что вы так не любите журналистов?
– Не журналистов вообще, а лично вас.
– За что? Что я вам сделал?
– Ну знаете! Вы оскорбляли меня непрестанно, зачислили в метафористы, обвинили в дурном вкусе, сказали, что я «не так уж» уродлив, достали продавцом воска и, что самое ужасное, притворялись, будто все понимаете.
– Но… что я, по-вашему, должен был говорить?
– Это ваша проблема, вы журналист, а не я. Если не хватает ума, нечего являться с вопросами к Претекстату Таху.
– Вы сами дали мне разрешение.
– Ничего подобного. Все этот остолоп Гравелен, что с него взять, ни черта не соображает.
– Давно ли вы говорили, что он милейший человек?
– Одно другому не мешает.
– Полноте, господин Тах, не прикидывайтесь большим букой, чем вы есть.
– Грубиян! Немедленно вон!
– Но… интервью еще только начинается…
– Оно уже слишком затянулось, чурбан вы неотесанный! Исчезните с глаз долой! И передайте вашим коллегам, что Претекстат Тах требует к себе уважения!
Журналисту ничего не оставалось, как показать тыл, поджавши хвост.
Коллеги, коротавшие время в кафе напротив, не ожидали увидеть его так скоро. Ему замахали; бедняга, бледный до зелени, без сил рухнул на стул.
Заказав тройной «Порто-флип», он слегка взбодрился и смог поведать о своих злоключениях. Из-за пережитого страха воняло от него чудовищно – надо полагать, как от Ионы, когда тот выбрался из чрева кита. Собеседники морщились, недоумевая – неужели он не чувствует запаха? Иону, правда, он упомянул сам.
– Поистине, чрево кита! Темень, безобразие, жуть, клаустрофобия…
– Зловоние? – отважился один из собратьев.
– Единственное, чего не хватает для полной картины. Но он! Он! Воплощенное нутро, да и только! Лоснящийся, как печень, раздутый, как его собственный желудок! Коварный, как селезенка, полный желчи, как желчный пузырь! От одного его взгляда у меня было чувство, что меня переваривают, расщепляют, рассасывают соки глобального метаболизма!
– Ну, это уж ты хватил!
– Совсем наоборот – любые слова тут слабы. Посмотрели бы вы на него под конец! Я никогда не видел, чтобы человек был так страшен в гневе, так мгновенно вспыхивал и в то же время так мастерски владел собой. Я думал, что он, при его-то комплекции, побагровеет, пойдет пятнами, задохнется, взмокнет от злости. Ничуть не бывало: его ярость столь же испепеляющая, сколь и холодная. Каким голосом он приказал мне выйти вон! В моих кошмарах так говорили китайские императоры, приказывая немедленно отрубить пленнику голову.
– Что ж, он дал тебе шанс проявить героизм.
– Да ну? Я никогда в жизни не чувствовал себя таким ничтожеством.
Он залпом допил «Порто-флип» и разрыдался.
– Брось, ты же журналист, подумаешь, выставили идиотом, в первый раз, что ли?
– Да поливали-то меня и похлеще. Но это – его тон, лицо, лоснящееся, ледяное… это было очень убедительно!
– Дашь послушать запись?
В наступившей благоговейной тишине диктофон выдал отчет о происшедшем – правдивый, но, естественно, не полный, ибо картине недоставало невозмутимого пухлого лица, сумрака, больших вялых рук, неподвижности – всего того, от чего беднягу прошиб вонючий пот. Прослушав запись до конца, его коллеги, движимые свойственным человеку чувством стаи, не замедлили принять сторону писателя, восхититься им, и каждый счел своим долгом отпустить шпильку в адрес жертвы:
– Ну знаешь, старина, ты сам нарвался! Говорил с ним о литературе цитатами из школьного учебника! Я очень хорошо его понимаю.
– Зачем тебе понадобилось отождествлять автора с одним из его героев? Это такой примитив!
– А вопросы на тему биографии – кому это сейчас интересно? Ты что, не читал Пруста «Против Сент-Бёва»?
– Какая глупость – ляпнуть, что тебе не в новинку интервьюировать писателя!
– Какая бестактность сказать: «Не так уж вы уродливы»! Где ты воспитывался, старик?
– А метафора-то, метафора! Он тебя сделал как пацана! Не в обиду будь сказано, ты это заслужил.
– Это же надо – толковать об абсурде гению масштаба Таха! Так облажаться!
– Что и говорить, интервью ты завалил, но одно ясно: это потрясающий человек! Как умен!
– Как красноречив!
– Какая тонкая штучка этот толстяк!
– Как умеет припечатать одним словом!
– Вы хотя бы признаете, что он зол? – вскричал несчастный, цепляясь за этот тезис как за последнюю соломинку.
– Я бы на его месте был злее.
– По мне, так он беседовал с тобой вполне добродушно.
– Даже шутил. Когда ты, уж прости, свалял дурака, заявив, будто его понимаешь, он мог выдать тебе по первое число – и был бы прав. Он же ответил с юмором – и с подтекстом, которого ты, олух, похоже, не просек.
– Margaritas ante porcos[1].
В общем, беднягу совсем заклевали. Ему только и оставалось, что заказать еще тройной «Порто-флип».
Претекстат Тах, со своей стороны, предпочитал коктейль «Александр». Пил он мало, но, уж если возникало желание принять на грудь, ничего, кроме «Александра», не признавал. Он смешивал коктейль сам, не доверяя ничьим пропорциям. Этот принципиальный пузан имел обыкновение повторять, выпуская пар, поговорку собственного сочинения: «Чем жиже „Александр“, тем чернее душа».
Если применить эту истину к самому Таху, с неизбежностью напрашивался вывод, что душа у него белоснежная. Один глоток его «Александра» свалил бы с ног даже чемпиона по поглощению сырых яиц и сгущенного молока с сахаром. Писатель же хлестал свою смесь стаканами, даже не морщась. Гравелену, взиравшему на него с восхищением, он однажды сказал:
– Я – Митридат «Александра».
– Но вправе ли мы называть это «Александром»? – усомнился Эрнест.
– Это квинтэссенция «Александра», а сброду дано отведать лишь жалкий его раствор.
К таким царственным сентенциям и добавить-то нечего.
– Господин Тах, прежде всего я хочу от лица всего цеха принести извинения за вчерашнее.
– А что было вчера?
– Ну, я об этом журналисте, что опозорил нас всех, докучая вам глупыми вопросами.
– А как же, помню. Очень славный мальчуган. Когда я увижу его снова?
– Никогда, не волнуйтесь. Если вас это может порадовать, он сегодня тяжко хворает.
– Бедный мальчик! А что с ним?
– Перебрал «Порто-флипа».
– Я всегда говорил, что «Порто-флип» – гадость. Знай я, что он любит выпить, приготовил бы ему «Александр» – нет ничего полезнее для метаболизма. Хотите, угощу вас «Александром», юноша?
– Спасибо, я не пью на работе.
Журналист не заметил, какого подозрительного взгляда стоил ему этот отказ.
– Господин Тах, вы уж не обижайтесь на нашего вчерашнего коллегу. Что делать, мало кому из журналистов хватает образования для встречи с фигурами такого масштаба, как вы…
– Этого только не хватало! Специальное образование для встречи со мной! Курс под названием «Искусство общения с гениями»! Кошмар!
– Правда? Если я правильно понял, вы не сердитесь на нашего собрата. Спасибо вам за снисходительность.
– Вы пришли, чтобы поговорить о вашем коллеге или обо мне?
– О вас, конечно. Это была просто преамбула.
– Жаль. Нет, решительно, эта перспектива так удручает меня, что мне необходим глоток «Александра». Будьте любезны, подождите пару минут – сами виноваты, не надо было говорить мне об «Александре», я наслушался вас, вот и захотелось.
– Я? Я говорил вам об «Александре»?
– Не кривите душой, молодой человек. Я терпеть не могу, когда кривят душой. Вы по-прежнему не хотите отведать моего фирменного напитка?
До гостя не дошло, что Тах великодушно дает ему последний шанс, – и он его упустил. Пожав своими жирными плечами, писатель подкатил к чему-то вроде саркофага и поднял крышку, под которой оказались ряды бутылок, консервные банки и бокалы.
