– И ничего не сделать?

– Известное дело, коли б мог дедку руки‑ноги назад пришпандорить, тогда, глядишь, и отпустили бы. Короче, Тёмка, шуток здесь шутить не любят. Я очень советую подумать над взрослыми. Больше скажу – тебе, наверное, и не надо никого вспоминать. Они там сами окружение Шахурина прошерстят, потом на кого нужно укажут… твоё дело – признать этого человека. Поверь, так и будет: признаешь – домой уйдёшь.

– Верно‑то верно, только, если и найдут учителя Шаха, мы‑то его не знали.

– А если знали? Только не догадывались о его роли!

– Что ж мне тогда говорить? «…Мол, подучил "он", но я не знал, что это "он"?»

– Софистикой не занимайся – за тебя подумают и всё тебе разжуют.

– «Софистика», это что?

– Ну вроде говоришь одно и то же, а смысл – разный.

– Ладно. Я понял. Когда будут подговаривать, тогда и посмотрим.

* * *

Уже через пять минут общения с соседом Петя Бакулев понял, что тот – ненастоящий заключённый. И потому, что глазки у этого никчемного человечка бегали из стороны в сторону, ни разу не остановившись против глаз юноши, и потому, что тот сразу же набросился на «генерал‑полковника» с расспросами, проявив подозрительную осведомлённость, Бакуль сразу же почувствовал выпиравшую наружу фальшь. Он ещё не знал, что такое «наседка», но после ареста ожидал опасности со всех сторон. Именно это ощущение руководило парнем в разговорах с мелким, невзрачным и совершенно не запоминающимся Василием Сергеевичем Сурковым – так мужчина отрекомендовался Пете при встрече.

Совсем не поддерживать разговор мальчишка не мог, но всё попытки Сергеевича втянуть его в дискуссию о причине ареста Петя мягко сводил на нет. Получалось, что большую часть времени, в камере стояла тишина. Петя читал сутками напролёт, лежал лицом к стене, вспоминая свободу, и размышлял после первого, довольно мягкого допроса о предстоящей встрече со следователем. А Василий Сергеевич сходил с ума от безделья, периодически пытаясь вытянуть Бакулева на разговор. Но было видно, что он и сам не верит в удачу. Чекиста часто вызывали ночью. Уже после второго такого вызова Петя догадался, что «допросы» происходят, должно быть, в мягкой постели, под боком у жены – уж больно посвежевшим с них возвращался Василий. Отсиживая рабочий день в тюрьме, «сокамерник» мучился – читать он не любил.

Бакулев довольно быстро втянулся в тюремный уклад. До обеда ему вполне хватало утренней пайки, к рыбному супу из селёдки он тоже привык, а уж когда давали манную или ячневую кашу – и вовсе пировал. И ежедневная прогулка, и вынос параши, совмещенный с умыванием, и баня, и библиотечный день – всё это очень скоро стало естественным для организованного Пети.

* * *

– …Обвиняемый Бакулев, расскажи подробнее о своих взаимоотношениях с Владимиром Шахуриным и его семьей. Не спеши и не упускай деталей – нам очень важно знать всё.

– Когда мы с Володей оказались в одном классе, моя мама стала дружить с Софьей Мироновной Шахуриной. Перед Новым годом меня пригласили пожить во время зимних каникул у них на даче, на Николиной горе. Родители согласились, а я обрадовался – там очень хорошо отдыхать – можно кататься на лыжах, на коньках… в бильярд играть, а по вечерам – кино. Вот.

– И как ты там отдыхал? – Не дал Пете остановиться Влодзимирский.

– Ну, я же сказал – с утра лыжи, каток. Потом вкусно обедали, в «американку» играли, книжки читали.

– Какие книжки?

– Я прочёл «Всадник без головы».

– А Володя?

– Он изучал только две: «Майн кампф» и что‑то Ницше.

– А ты с ними знакомился?

– Начал, но там такая чушь… мне не интересно. Я так и не осилил больше нескольких страниц.

– А Шахурину они нравились?

– По‑моему – очень. Я во время каникул понял, что мы с ним разные. Володя погиб и, наверное, нехорошо сейчас обсуждать его поведение…

– Петя, мы не миндальничать расселись. Ты и твои друзья обвиняетесь в серьёзнейшем государственном преступлении, можно сказать – в доказанном преступлении.

– Почему доказанном?

– Здесь вопросы задаю я. Твоё дело отвечать, но помни, что отвечать ты должен искренне, иначе мы поссоримся, а от этого станет хуже только тебе. Продолжай.

– Вы понимаете, Володю страшно баловали. Я смотрел, как он разговаривает с обслугой и даже с мамой… Я этого не мог понять. Он вёл себя с ними, как рабовладелец. Мне это казалось диким – у нас дома совсем не так.

– В чём это выражалось?

– Да в чём угодно: мог наорать на любого, даже вовсе без причины. Говорил: «Я хочу» – и это становилось для всех законом.

– А как Алексей Иванович к этому относился?

– Мы его почти не видели. Он приезжал только два раза… У нас дома тоже так: как война началась, я папу очень редко встречаю.

– Дальше, Петя, дальше. Не останавливайся.

– Но Володя не такой плохой, как с моих слов можно подумать. Он только очень уж распущенный и самолюбивый… был. А если с ним соглашаться, он становился дружелюбным.

– Его мама знала, что он читает Гитлера?

– Конечно, ведь эта книга у нас издана для руководителей.

– А как Софья Мироновна себя вела?

– Обычно.

– С другими мужчинами, например, с адъютантом товарища Шахурина, какие у неё отношения?

– Я на это не обращал внимания, и ничего об этом сказать не могу.

– Странно, мне показалось, что ты очень наблюдательный и всё подмечаешь.

– Только то, что меня касается или интересует.

– Так что, это не интересовало?

– Абсолютно.

– Уж больно ты категоричен.

– Нет, мне, правда, не нравится обсуждать чужие дела.

– Зато нас – касается всё! И, давай‑ка, уж обсуждать – рассказывай про адъютанта.

– Гражданин следователь, мне нечего дополнить. Он редко появлялся на даче и бывал не подолгу. Я ничего необычного не заметил.

– А с Володей он беседовал? Рассказывал что‑нибудь, связанное с гитлеровским рейхом?

– Я ничего такого не помню.

– Ну, хорошо. Какие фильмы вы смотрели?

– Разные. В основном – трофейные. Много кинохроники – и нашей, и немецкой, и американской… Там присылали список, как меню в столовой, и Софья Мироновна выбирала, что посмотреть… или Володя.

– А кинозал где?

– Вместе с бильярдной. В одном помещении.

– А кто кино крутил?

– Дядя Саша. Киномеханик.

– Расскажи мне про него в деталях.

– А что рассказывать?

– Всё… Молодой или старый, простой или начитанный, о чём говорил?

Петя понял, что следователя интересовало окружение Шахурина, но киномеханик не оставил в памяти сколько‑нибудь характерного воспоминания.

– …Обычный мужчина, лет, наверное, тридцати пяти.

– Он комментировал во время показа?

– Может, и комментировал, только я не обращал на это внимания.

– А Софья Мироновна как с ним разговаривала?

– Как с обслугой – она на даче хозяйка.

– Ты видел в кинохронике «Гитлерюгенд»[14]?

– Да.

– Ну и как тебе?

– Обыкновенно. Мне, правда, нравилось, что у них форма военная, и Володе тоже.

– А как киномеханик на такие кадры реагировал?

– Я не помню.

– Петя, с тобой очень легко говорить. Ты рассудителен и наблюдателен. Ты можешь нам помочь, и это сразу изменит отношение и к тебе, и к твоим друзьям. Ты, наверное, один из всех общался с человеком, которого мы подозреваем. Вот видишь, как я откровенен?… У нас есть серьёзные основания думать, что именно киномеханик оказывал воздействие на Володю. Такое допускает и Софья Мироновна. Подтвердишь это мнение?

– Гражданин следователь. Я с радостью вам помогу – расскажу, что помню, но, Лев Емельянович, я же не должен наговаривать на человека. Он при мне ничего такого не говорил, чтобы можно было подумать о его антисоветских настроениях.

– А нам ты доверяешь?

– …

– Почему молчишь?

– А что мне надо ответить?

– Я, кажется, задал тебе очень конкретный вопрос?

– …Доверяю.

– Ладно, Петя, иди в камеру и поразмышляй. Мне будет очень неприятно, если придётся в тебе разочароваться, особенно потому, что нам вскоре предстоит крайне важный разговор, в котором ты заинтересован больше нас. Ну что, согласишься помочь советским органам государственной безопасности?