– …Эгей, ну ты, парень, даёшь! – сказал сосед, когда дверь за надзирателем закрылась.

Серго вопросительно посмотрел на мужчину, как бы спрашивая, что тот имел в виду.

– Тебе сколько лет, вьюноша?

– Четырнадцать недавно исполнилось.

– Ну, тогда, ещё куда ни шло, это ты просто дохлый такой, что больше двенадцати тебе не дашь.

– Да, я очень худой, – сдержанно осадил мальчишка развязного сокамерника.

– Что худой – видно невооружённым взглядом. Ладно, давай знакомиться. Нам, может статься, здесь до‑олго вдвоём время коротать. – Мужчина, казалось, не заметил, что его одёрнули.

– Я думаю, мне не очень долго, – не сдавался юный арестант.

– Все так сначала поют. Вот расскажешь, за что сюда попал, а я тогда отвечу, сколько тебе здесь быть… Меня зовут Сергей Мастерков. А тебя?

– И меня тоже зовут Сергей. Точнее, если правильно, мое имя Серго. Но друзья обычно называют меня Серёжа.

– Ты грузин?

– Нет, армянин. Меня назвали Серго в честь папиного друга, который сейчас уже умер.

– Ясно. А фамилия какая?

– …Микоян.

– Однофамилец?

– Нет… сын.

– Ого!

В камере на какое‑то время повисла тишина, однако Мастерков быстро «пришёл в себя», правда, чуть поумерив наглость.

– И за что же тебя сюда?

– Да я и сам до конца не могу понять. Мы в школе с ребятами играли… ну, создали как бы тайную организацию. Был старший… лидер, а все остальные ему подчинялись.

– И что же, за это посадили?

– Не знаю. Наверное, за это.

– Серго, ты чего‑то недоговариваешь. Друзей как звали?

– Артём, Пётр, два Леонида…

– Да нет, по фамилиям?

– …Баков, Хмелёв… Каменщиков, Редкин. – Член «общества» решил на всякий случай зашифровать товарищей.

– Что‑то больно странные фамилии?

Будь Серёжа чуть опытней, он бы сразу понял: Мастеркова удивило, что мальчишка назвал не те имена, которые тот ожидал услышать, и вычислил бы в сокамернике подсадную утку. Но слишком юный Микоянчик не смог догадаться об этой нехитрой чекистской разработке, правда, большой интерес к нему со стороны нового, вынужденного обстоятельствами знакомого насторожил и его.

– Почему вы меня расспрашиваете?

– А как ты на моём месте поступил, если бы к тебе в камеру, уж не обижайся, юнца, да ещё сына такого начальника посадили? Небось тоже интересовался, за что его сюда? А?

Логичный ответ немного успокоил мальчишку. Дверь отворилась, и показался чекист в военной форме с белой буквой «Т» на голубых погонах.

– Духовную пищу меняем? – спросил старшина, и Серго увидел позади него тележку, полную книг.

Поняв, что ему предлагают выбрать чтиво, мальчишка вскочил, как подорванный, и в мгновение ока оказался у порога. На тележке раскинулось целое богатство: роскошные издания запрещённых в то время Достоевского, Есенина, Мережковского и почти недоступные, за своей редкостью, «Рокамболь», книги Дюма[12]…

– А сколько можно взять?

– Да хоть все, но пока сегодняшние не сдашь – новых не получишь. Так что бери на неделю, сколько прочтёшь, плюс одну про запас.

Серго начал лихорадочно оценивать названия и авторов, складывая на пол отобранное. Стопка росла как на дрожжах.

– Юноша, у тебя ещё сосед есть. Со своими разделаешься – за его примешься.

Вынужденный согласиться с доводами библиотекаря, «Старый букинист» умерил аппетит и взял, для начала, четыре книги. Следом за ним к тележке подошёл Мастерков и выбрал себе две. Серёжа обратил внимание, что тот ничего не сдавал назад – значит, до его прихода сокамерник сидел без книг, а вот теперь они ему вдруг понадобились.

«Странно, – подумал шестиклассник, – почему он не читал, когда был один?»

Но единственного однозначного ответа не нашёл. Как бы то ни было, у мальчишки появились серьёзные сомнения в искренности Мастеркова.

* * *

Почти всю следующую ночь младший из Микоянов не спал – он думал. До него наконец начала доходить реальность происходивших событий, и разговоры Мастеркова представали в ином виде. Всего за несколько часов мальчуган почти повзрослел. Ему никогда не приходилось так глубоко вникать в свои действия и в поступки других людей, однако в память глубоко запали наставления отца. Помогала и общая эрудиция: множество прочитанных хороших книг, подслушанные разговоры старших, хорошее, для его возраста, владение математикой, а, значит – умение стройно мыслить и делать выводы. Всё это каким‑то образом, подспудно, сгруппировалось в его неопытной голове и выдало безошибочный рецепт – взять себя в руки и попытаться не делать и не говорить ничего, не обдумав перед этим последствий.

* * *

На следующий день Серёжу повели на допрос. Вскоре он оказался в помещении, где стены представляли собой книжные шкафы со стеклянными дверцами. Из этого ансамбля выпадал только один шифоньер с широкими дубовыми створками. В центре комнаты за большим столом, заставленном телефонами, восседал майор, строго указавший Серго сесть на стул в углу. Периодически раздавались звонки – майор снимал трубки и отвечал. По характеру разговоров Серёжа понял, что находится в приёмной, а военный – секретарь. Однако входа в кабинет начальства он не увидел и очень удивился – в приёмной отца всё было по‑другому. Вдруг один из аппаратов загудел тягучим зуммером. Сняв трубку, секретарь замер на время, а потом отрапортовал: «Есть, товарищ комиссар!»

Получив приказ, майор подвёл арестованного к шифоньеру, открыл его и жестом показал туда войти. Подследственный, морально готовый к провокации, уже решил про себя, что это начало психического воздействия, но перед ним возник тамбур со второй, красиво отделанной дверью. За ней оказался огромный, устланный коврами кабинет. Несколько больших окон почти полностью прикрывались тяжёлыми, бордовыми портьерами с кистями, а за портьерами белели собранные в гармошку занавеси с бахромой. Стремительно темнело, и меркнущий свет с улицы почти не проникал в помещение. Большая настольная лампа с зелёным стеклянным плафоном освещала только роскошный, старинный письменный стол с полудюжиной телефонов. Возле этого стола и поместили заключённого. Приглядевшись, он увидел перед собой чекиста в форме генерал‑лейтенанта с орденами на груди. Генерал представился Львом Емельяновичем Влодзимирским и начал допрос, оказавшийся довольно коротким. Мальчишку расспрашивали об убийстве Уманской и о пистолете Вани. Серго, находившийся тогда на даче, не мог рассказать ничего нового, но следователь не удовлетворялся такими ответами. Он хотел узнать, что Ваня говорил младшему брату уже потом, после убийства. Его интересовало, с кем Шахурин делился планами в отношении Уманской. Но Серёжа стоял на своём: брат категорически отказался обсуждать с ним подробности трагедии. На том беседа и закончилась, хотя на прощание следователь пообещал вернутся к этой теме.

14

Несколько дней после ареста Феликса в доме Кирпичниковых стояла могильная тишина. После того как Пётр Иванович сообщил жене страшную весть, они ещё почти сутки не виделись – замчлена ГКО не мог вырваться с работы. Только глубокой ночью следующего дня, когда супруги легли спать, у них появилась возможность обсудить ситуацию. Первой не выдержала Евгения Даниловна:

– Петя, ну что скажешь?

– А что сейчас‑то говорить, когда Фелинька в тюрьме?

– Как подумаю, что ты работаешь в том же здании, где он томится…

– Это может и не худший случай – пока сижу в своём кабинете, не должны с ним плохо обращаться.

– Конечно, так. Только от этого тюрьма курортом не станет. А, главное, чем это закончится… и для него, и для нас?

– Всё думаю, вот мудаки, ей‑богу! Я ведь чувствовал, что не к добру его дружба с этим наглецом Шахуриным, – шёпотом, но гневно сказал Кирпичников и решительно повернулся на бок в сторону жены.

– Петенька, какой бы Володя ни был, он себя уже наказал, что хуже не придумаешь. Чего сейчас говорить о прошлом, – ответила Евгения Даниловна и горестно замолчала.

– Не возьму в толк, как Феликс мог… в нашей семье?! Мы же коммунисты! Мы что, его не так воспитывали?