– Поставь на столик у кресел, – сказал нарком официантке, замершей у стола и глазами как бы спрашивавшей хозяина, где тот собирается пить чай.

Она была из новеньких, но сразу видно, что опытная. И внешне – не вчерашняя школьница, а цветущая, широколицая русская молодка лет двадцати пяти.

– Тебя как зовут?

– Антонина, – ответила она, аккуратно сервируя столик и стараясь не поворачиваться к главному чекисту спиной.

Взглядом ценителя Всеволод Николаевич окинул её сверху донизу, отметив налитые груди, очерченные белоснежным фартуком с оборками, и тугой, маняще оттопыренный зад. Понравилось ему и открытое лицо с румяными, как спелый штрейфлинг, щеками и чистой, гладкой кожей.

«Молодец Немчинов», – подумал комиссар 1‑го ранга о своём адъютанте, подбиравшем подавальщиц.

– …Что‑нибудь ещё желаете, товарищ народный комиссар?

– Нет, спасибо, Антонина. Когда понадобишься, я вызову. А пока иди.

Официантка направилась к дверям. В её взгляде, брошенном напоследок, во всем её облике и даже в якобы покорной походке многоопытный Меркулов увидел повадку самки, чётко знающей свою роль рядом с вожаком стаи.

«Надо отведать её и, если в любви будет столь же хороша, как аппетитна снаружи, обязательно угощу Лаврентия Павловича», – подумал вслед автор популярных пьес.

* * *

Вошёл Влодзимирский. Меркулов, уже оккупировавший диван рядом с чайным столиком, показал на глубокое кресло. Начслед прокрался к указанному месту, неслышно ступая на носках.

– Мне сюда, товарищ народный комиссар?

– Сюда‑сюда… Садись, Лев.

– Благодарю, товарищ нарком.

– Давай уже приземляйся. У меня не очень‑то густо со временем.

– Есть, товарищ нарком. – Чекист осторожно опустился на край кожаного сидения.

– Да ты располагайся удобнее – давай, почаёвничаем. Хочешь курить – кури. – Миролюбиво, с хорошим настроением сказал Меркулов, заметив, что подчинённый сидит в неловкой позе и скованно размешивает сахар в стакане.

– Огромное спасибо, Всеволод Николаевич! С превеликим удовольствием, – поблагодарил Лев Емельянович и, чуть отодвинувшись назад, занял более удобную позу.

– Ну, как там компания малолеток? На допросы не рвутся? Я смотрю, ты за них пока ещё серьёзно не взялся, – пожурил Меркулов подчинённого и осторожно отхлебнул из стакана горячий, ароматный чай.

– Товарищ нарком… признаться, шёл сюда за советом. Уж больно непонятно, как себя с ними вести?… Такой задачи перед следствием ещё не ставили. Скажу как на духу, хоть казните, – я не во всём до конца разобрался.

В отличие от Влодзимирского у наркома уже сформировалось твёрдое мнение о причинах столь необычного задания. Поэтому и поучал он начследа в благодушной, даже немного ёрнической манере.

– Милай, ты ж не первый день генерал… с двумя звёздами генерал, госбезопасности генерал. Тебе все указания давным‑давно переданы, и пора бы уже понять, что к чему.

– Виноват, товарищ нарком. Но боюсь – без вашей помощи нам эту задачку не осилить.

– Ишь, как заговорил. Учить вас тут всех, на мою голову. Короче… проверить взрослых, которые реально могли ребят за собой повести, конечно, надо. Только думаю, таких «старших товарищей» нет и быть не может – вы же полтора месяца собирали на них материалы. Имейся таковой на самом деле, он давно бы уже выявился. Это мы только для страховки делаем. Главное – подготовить сопляков дать показания на любого, кого мы укажем, и расчистить поляну для этой кандидатуры, спущенной сверху.

– Понял, Всеволод Николаевич!! Всё понял!! Я об этом думал, но всегда ведь как?… Нужный результат определяется уже к аресту. И мы сразу же планомерно работаем. А здесь неясность какая‑то. Фу, теперь уже полегче! С этой задачей мы как‑нибудь справимся!

– Временем дорожи! «Кандидатуру» могут в любую секунду с Небес прислать. Теперь, ты учти – у всех школьников разный характер. С кем‑то можно напролом идти – кнутом, правда, не забывая о заданных нам правилах обращения… Кого‑то хитростью брать. Кого‑то – лестью. Кого‑то – пряником.

– Товарищ нарком, мы уже себе составили в общих чертах портреты арестованных – отсюда и будем плясать. Разрешите идти выполнять?

– Давай, Лев! Я на тебя очень рассчитываю. Но не забывай – с тебя спрос – с первого. Если люди нужны, бери сколько надо. Другие дела пока отдай подчинённым. Кстати, на тебя родители не выходили? Передачи взять не просили?

– Нет. Молчат, как в рот воды набрали.

– То‑то же. Знает кошка, чьё мясо съела. Ну что ж, дерзай, комиссар. От тебя сейчас столько зависит!

– Разрешите идти?

– Иди.

* * *

Расставшись с Влодзимирским, Меркулов посмотрел на часы и, увидев, что до доклада шефу осталось сорок минут, засобирался в Кремль.

Нарком, естественно, не мог и предположить, что уже через полчаса после того, как Сталин распорядился об аресте мальчишек и отпустил его вместе с Берией, он, дав Меркулову уехать в наркомат, снова вызвал оберчекиста и, к вящему изумлению последнего, тихо произнес:

– Лаврентий, ты в это дело не суйся. У тебя сейчас работы и так по горло. Нечего всех на ноги поднимать из‑за школьников. Пусть этим занимается Меркулов. У него возможностей и без нас хватает.

Этой фразой Хозяин задал большую загадку Лаврентию Павловичу. Конечно, сразу же стала напрашиваться мысль, что детей используют в большой игре, чтобы заколоть Микояна. Но нюх подсказал, что причина такой реакции Сталина может оказаться и в чём‑то другом – Анастаса ему ничего не стоило убрать и не столь замысловатым путём. И это другое, непонятное, очень сильно заинтересовало и встревожило куратора органов. Ответить на этот вопрос он пока не сумел.

* * *

Меркулов сидел напротив Берии и докладывал подробности разговора с Влодзимирским. Берия думал, устремив взгляд на стену, где висел грандиозный по своим размерам портрет Вождя.

Как и все предыдущие годы, за последние недели перед ним постоянно возникали сложнейшие, глобальные проблемы. «Машинист» призвал и уполномочил его отслеживать, контролировать и руководить процессами, впрямую отражавшимися на судьбах страны, Европы, да, пожалуй, и всего мира. На нём висело обеспечение фронта вооружениями. Он отвечал за безопасность Сталина на предстоящей Тегеранской встрече в верхах. Получая всю информацию от внешней разведки и в должной мере оценив значение американских приготовлений в отношении атомного оружия, он уже начал предпринимать шаги, чтобы возглавить такой же проект в СССР. К тому же Берия контролировал и регулировал умы, настроения и степень трудовой самоотдачи миллионов рабов, копошившихся по его указке на бескрайних просторах 1/6 части земной суши, оскалившейся против остального мира и обнесённой по периметру колючей проволокой.

Но за всеми этими эпохальными делами Лаврентий Павлович ни на минуту не забывал о восьми друзьях‑сорванцах, брошенных в каменные мешки прямо у него под рукой, в самом центре Москвы. Ему, чьего одного приподнятая брови хватало для решения судьбы многих сотен тысяч бессловесных, не удавалось сегодня дотянуться до этих восьми узников Лубянки – каприз «Единственного» на земле, чьим смердом был сам Берия, поставил непреодолимую преграду перед его волосатой лапой, уже почти захватившей мёртвой хваткой восемь несмышлёных душ.

Нет, Лаврентий Берия вовсе не был вурдалаком, который не мог спокойно заснуть, не напившись чужой крови. Он не любил убивать просто ради убийства. И для того, чтобы отойти ко сну, ему всего‑навсего требовалась под боком одна из новых женщин, коих он без числа совращал, покупал или принуждал к сожительству, легко находя их в среде актрис, спортсменок, знаменитых лётчиц, жён начальников разного ранга или попросту вылавливая приглянувшихся пешеходок прямо с улицы.

Просто его работа была такова, что расчёт расхода и сам расход людского материала, необходимого для выполнения этой работы, представлялся до такой степени естественным, можно сказать, технологическим процессом в подконтрольных ему сферах деятельности, что само понятие ценности и единственности каждой человеческой жизни уже давно перестало для Берии существовать.