И все сразу стало чудесно. Мир наполнился звоном стали, мгновенным просчетом действий противника, ловкими выпадами и виртуозной обороной. Тело годами повторяло этот танец, внося в него новые па, и сейчас преисполнилось восторга оттого, что удалось снова его протанцевать. Восторга и… боли, потому что Норбер, как выяснилось, был прав. Занывший еще с утра бок пустил по крови огонь, растекшийся пламенными реками. Однако Раймон знал, что с этим делать. Он вплел боль в танец, обозначив ее слабостью, тем местом, которое нужно особо защищать, дабы не проиграть. И остановился минуту спустя, приставив шпагу Норберу к горлу.

– Хорошо. En garde!

Трава стелилась под сапогами так мягко, словно прилечь манила; солнечные блики яростно плясали на клинках. В этой битве чувствовалось столько первозданной силы, столько животного ритма, который ведет сильнейшего к победе, что Раймону самому хотелось петь. Он не так искусен с лютней, как Норбер, но песню стали – о, это он исполнять умеет!

Поэтому шевалье де Марейль очень удивился, когда мир вдруг пошатнулся и стал заваливаться набок. Рука ткнулась в мягкую траву, и Раймон непонимающе на нее посмотрел – как, зачем, он ведь это не планировал?.. Норбер, сделал шаг вперед, однако Раймон остановил его одним взглядом. Голова кружилась. Это тоже нужно преодолеть.

Он выждал пару мгновений и рывком поднялся.

– Дальше.

У Норбера хватило ума не возражать. Слуга даже не сбавил темп, отлично понимая, что стоит ему сделать это – и он получит по меньшей мере выговор. Раймон ненавидел, когда ему поддаются. Он не терпел нечестной игры. Единственным способом переиграть его был авторитет, который имели над ним командующие. Именно этим воспользовался Гассион, отправив шевалье де Марейля домой.

Во второй раз острие клинка замерло у живота Норбера. Тот остановился, отвесил еле заметный поклон.

– Вы победили два раза, мой господин.

– И в третий, и в четвертый выиграю, если ты не станешь правильно выполнять вот это. – Раймон медленно продемонстрировал ему элемент боя. – Видишь? Ты не так поворачиваешь кисть, а потому не можешь поспеть и ответить на мой удар.

– Да, ваша милость. Могу я сейчас сопроводить вас в дом?

– Нет. En garde.

Говорят, воины Севера в давние времена умели переходить в состояние, называемое «берсерк». Теперь такого не случается – то ли из-за того, что те славные викинги давно смешались с другими народами и утратили былые знания, то ли из-за отсутствия определенного вида грибов, по слухам немало способствовавших обретению безоглядной ярости. Но Раймон знал, что существует состояние, когда уже неважно, что с тобой происходит, – ты идешь вперед, делаешь то, для чего предназначен, и каждая жилка в тебе поет, наслаждаясь этим. Наверное, такое испытывает птица, поднимаясь в воздух… Впрочем, нет, для птицы летать естественно, а человек, внезапно обретя крылья, испытал бы немыслимый подъем – над миром, над другими людьми и над заботами, которые кажутся такими мелкими с высоты… а потом исчезают вовсе.

Но если человек создает себе крылья из перьев и воска и поднимается к самому солнцу, конец предсказуем. Раймон знал, чем кончился полет Икара, а потому возвращение на грешную землю сюрпризом не стало.

Мир поплыл так резко, что шевалье пропустил удар и позволил шпаге Норбера оцарапать запястье, шагнул в сторону, и все же удержался на ногах. Солнце пригревало, однако настоящий, теплый и липкий жар прятался в теле и вот теперь прорвался, потек алыми каплями. Раймон стоял, согнувшись и прижимая ладонь к боку, и шипел сквозь зубы. Шпагу он использовал как трость. Превосходная сталь слегка согнулась, но не сломалась; впрочем, Раймон и не думал всем весом на нее налегать. Так, подпорка.

Ему было очень весело.

Норбер молча подошел, наклонился, посмотрел и тяжко, от души вздохнул.

– Вы победили и в третий раз, господин. Теперь мы с вами можем пойти выпить вина.

– Ты пить не будешь, – прохрипел Раймон, рывком выпрямился, поморгал. Превосходно. – А я буду.

– А вы будете, – согласился Норбер. Его веснушчатое лицо казалось печальным, как осенняя луна.

– Думаешь, что я глуп и безрассуден? – вдруг спросил Раймон. Он обычно не спрашивал у слуги мнения, но временами – случалось, и всегда Норбер говорил что-то, о чем следовало задуматься.

– Нет, ваша милость, – с обезоруживающей искренностью произнес слуга, – я думаю, вы очень устали оттого, что по-прежнему спорите с господином Гассионом, хотя его здесь нет.

– Хм.

Возражать было нечего, так что Раймон не стал и пытаться. Он бы продолжил беседу за бокалом хорошего вина, однако Норбер вдруг, прищурившись, посмотрел ему за спину, и шевалье резко развернулся.

По дорожке к ним шла Жанна.

Затаившаяся до поры до времени злость на себя, на свою беспомощность, на боль, клюющую бок, словно Прометеев орел, выплеснулась рычанием и окриком:

– Какого дьявола вы здесь делаете?!

Жанна остановилась, будто споткнулась. Она явно не ожидала такого.

– Я искала вас, чтобы…

– Мне наплевать, зачем вы меня искали! Когда я занят тренировкой, вы не должны приходить никогда! Слышите? Никогда!

– Да, я вас слышу, – Жанна сцепила руки и сделала шаг назад. – Очень хорошо. Но я…

– Уйдите немедленно.

Она послушалась – развернулась и ушла, только мелькнуло светлое платье.

Раймон оперся на плечо Норбера, ненавидя себя за слабость, ненавидя Жанну за то, что могла увидеть эту слабость, и ненавидя весь белый свет – за компанию.

– А теперь идем. И ни слова, Норбер. Я и так знаю, что ты хочешь сказать.

Элоиза, конечно, права, думала Жанна, взбегая по лестнице – даже тяжелое платье этому не помешало, так скорее хотелось оказаться в своей комнате. К счастью, горничная отсутствовала, и потому Жанна заперла дверь и привалилась к ней спиной. Как будто кто-то гонится. Но никого нет – это ее собственные демоны, прилетевшие по ее душу.

Элоиза права, вот в чем суть. Раймон де Марейль – не романтический герой, каким он когда-то казался Жанне. Это утомленный жизнью и ожесточенный человек, в котором добрая сторона души проявляется все реже и реже. Вскорости это, наверное, исчезнет совсем. Может, для воина так и лучше, но Раймон ведь не только воин…

Или – только?

Почему он приехал? До сих пор ни слова об этом не сказал. По приказу Гассиона, да, по приказу, с которым отчетливо не согласен. Он поссорился с командующим, был замешан в какой-то интриге или, не приведи Бог, в измене? Нет, представить шевалье де Марейля изменником – значит совсем его не знать. В его письмах сквозила такая отчаянная преданность своему государству и людям, которые командуют победоносной французской армией, что если его и сочли бы изменником, так только по наговору.

И вряд ли речь об этом идет, иначе Раймон бы не счетные книги проверял, а сидел взаперти, ожидая трибунала. Он не в опале, и он не настолько болен, чтобы прекратить злиться на окружающих. Он может сражаться, по всей видимости. Хотя саму тренировку Жанна не застала, та состоялась, это ясно. Зачем же он приехал?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.