– Что вы, здесь?! – испугалась Шура.

– Спойте же, – в голосе американца прорезались нотки приказа.

«Ни за что», – решила про себя Шура. Она начинала злиться, и это, как ни странно, совсем успокоило ее.

Глаза Шафрота стали холодными. Он ждал.

«Нельзя же проваливать дело, – опомнилась Шура. – Придется петь. У, противная рожа!»

– Хорошо, – она вздохнула. – Я слышала, что вас в Самаре называют «всемогущий Шафрот». Так вот, если вы всемогущий, пусть появится гитара. Мне тоже надоела дурацкая музыка из дурацкого ящика. Я спою вам английскую балладу.

Шафрот наклонил голову. Поискал кого‑то взглядом, на несколько секунд отошел.

– Всемогущим я почувствовал бы себя, если б завоевал ваше расположение, – сказал он ей на ухо, когда вернулся.

– Об этом, кстати, и баллада, – усмехнулась Шура. – Где же гитара?

Здесь, она была уже здесь: запыхавшийся человечек в синей косоворотке нес гитару через зал на вытянутых руках.

Шафрот захлопал в ладоши, и тотчас вокруг него образовалась небольшая толпа. Большинство гостей, впрочем, осмотрительно решили в столь голодное время не покидать столы.

Шура провела пальцами по струнам. Чуть расстроена… А! Неважно. Кто‑то услужливо подставил стул. Шушуканье и шарканье смолкло. Она взяла первый аккорд и запела по‑английски негромким, чуть вибрирующим голоском:

Любовь – в поэмах и в романах.

Таких страстей в природе нет,

Чтоб умирать по Дон Жуанам,

Травиться чтоб из‑за Джульетт.

А у тебя – глаза, как сливы,

И молчаливый нежный рот…

О, как мне быть с тобой счастливым?

Тебе семнадцатый лишь год.

Баллада была, как все баллады, длинная и грустная. Старый поэт влюбился в девушку и не надеется на взаимность. Он пишет поэму, где делает себя молодым и красивым, а девушка, естественно, в той поэме влюбляется в него. Всемогущий, он бросает к ногам любимой все сокровища мира и дарует ей, поскольку поэзия влиянию времени не подвластна, вечную молодость.

Заканчивалась баллада так:

И кто‑то с книжкой в изголовье

Через века, в рассветный час,

Упьется нашею любовью,

Которой не было у нас…

Шуре хлопали шумно, кто‑то из русских пьяно выкрикивал «бис», хотя не понял ни слова. Вилл Шафрот заметно побледнел и уже безо всякого расстегнул верхнюю пуговицу френча. Теперь колебаний не было: эту пикантную девицу просто так он не отпустит.

– Я понял, Алина, вы пели обо мне, – сказал он, притворяясь мрачным, когда они опять оказались за столом. – Я тот старый поэт. Вы уверены, что я тоже не могу дать вам ничего, кроме слов и пустых обещаний?

И про себя усмехнулся: а плюс к тому можешь получить пять банок тушенки.

Шура пригубила шампанское и, не отрывая губ от бокала, удивленно взмахнула ресницами. «Кажется, клюнул», – с облегчением подумала она.

– Вы сами, Алина, сказали: «всемогущий Шафрот». И ничего, ни‑че‑го еще не потребовали. А я готов бросить к вашим ногам…

«А ведь совсем как в классической мелодраме», – Шура чуть не засмеялась.

– За ночь любви Клеопатре платили жизнью, – зловеще сказала она. – А я даже не знаю, что это такое – подарить полмира.

– Но чего же вы хотите? Вы хоть сами знаете? – угрюмо спросил Шафрот.

– Знаю! – и опять американца поразила необыкновенная живость ее глаз. – Я не хочу, чтоб, чтоб эта ночь кончалась. Даже если вся оставшаяся жизнь будет длинным, скучным коридором, то пусть хоть сегодня…

Она крепко стиснула ладони. Кажется, наступил критический момент. Смелее, Шура, смелее!..

Шафрот стиснул крутые челюсти. «А она куда покладистей, чем казалось, – подумал он. – Что ж, тем более о'кей».

– Я еще должен работать сегодня ночью. Мой отчет не готов, не хочу откладывать на дорогу, в поездах я отдыхаю. Но ваше слово – закон. Здесь все идет к концу. Куда мы едем? В рестораны? Кутить? Я готов!

Последние слова он не сказал – выкрикнул. Их услыхали многие. Слово «ресторан» было одинаково понятно и американцам и русским. Восклицание шефа многие восприняли как призыв к действию. Гости повалили в коридор, оттуда – на лестницу, в гардеробную… Извозчиков разыскивать не пришлось: по крайней мере, дюжина их дежурила возле ярко освещенного особняка американцев.

С хохотом, с пьяными возгласами, с поцелуями на ходу вываливались из резиденции АРА гости господина Вилла Шафрота.

– В «Палас»! Только туда!

– А мы хотим в «Сан‑Ремо»!

– Нет, давайте в «Кавказ»!

Последними вышли из затихшего подъезда

Вилл Шафрот и Шура. Выглядели они импозантно: Шура – в длинной котиковой шубке и такой же шапочке, Шафрот – в широкоплечем пальто из толстого рубчатого драпа. Офицерскую фуражку, которую носил постоянно, даже зимой, он заменил на широкополую шляпу из велюра.

– Пусть они отъедут, – шепнула Шура, прижимаясь щекой к мягкому рукаву. – Извозчик, сюда!

Только одна пролетка и осталась не разобранной гостями. Хоть и не на шинах, но приличная – закрытая, с меховым пологом.

– Неужели вам, Билли, хочется кутить вместе с ними? – спросила Шура, приподнимаясь на цыпочки, чтоб заглянуть в глаза американцу.

В желтом свете фонаря глаза ее, как показалось Шафроту, мерцали загадочно и зовуще. Он ощутил, что в горле пересохло. Настолько неожиданной оказалась удача. Он властно притянул девушку к себе и попытался поцеловать, но Шура увернулась. Еле удержалась, чтобы не стукнуть кулачком по упитанной щеке.

– Что вы, Билли! Здесь, на глазах у швейцаров? Вы сказали, что готовы исполнять мои желания? Не так ли?

– О да!

– Тогда мы немедленно поедем к слонам!

– То есть? – Шафрот тактично ждал разъяснений.

– Билли! Представьте белый особняк, каменную богиню у входа с корзиной цветов… И слоны… Огромные, тоже из белого камня… Они смотрят друг на друга всю жизнь. А внизу, под крутизной, огромная, поблескивающая под луною Волга…

Нет, видимо, не зря занималась Шурочка в драматическом кружке. Голос ее завораживал, манил, но…

– Что же все это значит, Алина?

– Мы с вами будем вдвоем. К слонам! – и повторила, уже по‑русски: – К сло‑нам!

Шафрот никак не мог собрать воедино услышанное.

– Извозчик! – крикнула Шура, и тотчас пролетка подкатила ближе к подъезду. – Что, к слонам отвезешь?

– С большим нашим удовольствием! – бодро отозвался тот.

– Так едем же, Билли! – в голосе Шуры прозвучало нетерпение.

«Кажется, она готова на все», – сказал, убеждая самого себя Шафрот. Войдя в подъезд, он отдал короткое распоряжение. Шурочка, зябко окунув носик в мех, нетерпеливо цокала каблучками.

Шафрот взглянул на часы: половина второго ночи. Что ж, если он сядет за отчет даже после трех…

– Пожалуйте! – человечек в синей косоворотке, тот самый, что раздобывал гитару, вынес из подъезда увесистый пакет. – Куда прикажете шампанское, в пролеточку‑с?

Шура испытывала огромное облегчение: кажется, самое сложное было позади.

Извозчик нервно заерзал на своем сиденье, когда Вилл Шафрот подхватил на руки Шурочку и отнес ее от тротуара до подножки пролетки.

– Замерзнете, барышня, – сказал извозчик и заботливо укутал ноги Шурочке – от каблуков до колен – темным бараньим тулупом. И веревочкой сверху прихватил, чтоб не развернулся.

– О'кей! – воскликнул Шафрот и лихо вскочил в пролетку. – О'кей, черт возьми!

Надо же, как повезло! Хоть последнюю ночь в этой паршивой Самаре он проживет так, что будет – ого‑го! – будет, о чем порассказывать и завистливым приятелям, и на старости лет… Однако предосторожность не помешает.

Он жестом поманил человечка в косоворотке, и когда тот подскочил, ткнул себя в грудь пальцем.

– К сльо‑намм… – проговорил он, старательно произнося трудное слово и не спуская внимательного взгляда с лица услужающего.

А тот подобострастно осклабился, затряс головой:

– Да‑да, мистер Шафрот! Гуд, это – гуд, к слонам! Одно, значит, удовольствие с такой барышней прокатиться…

«По крайней мере, здесь будут знать, где я, – удовлетворенно сказал себе Шафрот. – Значит, слоны все‑таки есть. Чья ж это вилла, интересно? А! Ладно, увидим».