На полпути, в гостиной, замечаю мерцающий на трубке беспроводного домашнего телефона сигнал автоответчика, свидетельствующий о наличии не прослушанных сообщений. Облизав испачканные арахисовым маслом пальцы, я нажимаю кнопку и слушаю запись, оставленную школьным секретарем по поводу моего отсутствия в школе, сообщение от моего бывшего начальника и два от отца. Их я стираю, не прослушав. Очистив список неотвеченных звонков, возвращаюсь в кухню и оставляю в вазе для мамы записку.
Мам.
Почувствовал себя плохо. В школу не ходил. Сейчас лучше. Завтра понадобится объяснительная для секретаря.
Кам
Забросив альбом под кровать, заваливаюсь спать. Простыни воняют немытым телом. Провалявшись весь день в джинсах, чувствую, что натер промежность. Раздеваюсь до трусов, взбиваю подушку, ложусь и даю себе слово не думать. Ни о Нине, ни о зеленом свечении, ни о футболе, ни даже о Вив — словом, обещаю выбросить из головы решительно все. Нахожу в памяти айпода композицию с мощной басовой партией и без слов.
Мне почти удается заснуть, но в этот момент басовая партия выбивается из ритма и становится подозрительно громкой. Меня это раздражает, потому что музыка хорошая, но вскоре басы, похоже, приходят в норму. Отворачиваюсь к стене, намереваясь на этот раз уснуть во что бы то ни стало, но какофония начинается снова. Поставив проигрыватель на паузу, прислушиваюсь.
Оказывается, неритмичные удары доносятся не из наушников, а откуда-то извне. Кто-то стучится в окно прямо у меня над головой. Стук повторяется в определенной последовательности: четыре удара, пауза, два удара, снова пауза, и снова три удара подряд.
Мне становится страшно. Эту систему использовали мы с Вив, если кому-то из нас нужно было оповестить другого о незапланированном приходе.
Вскочив с кровати, отодвигаю занавеску в сторону — и вижу за стеклом лицо Нины. Скованные страхом мышцы постепенно расслабляются, и я снова начинаю дышать.
Опять Нина. А мне так хотелось увидеть Вив, хоть это и противоречит здравому смыслу.
Отпускаю край простыни, который я, оказывается, все время судорожно сжимал в руке и чувствую, что испуг проходит, уступая место раздражению. Открываю окно.
— Что?
— Нужно поговорить. Пусти меня.
— Зачем тебе говорить со мной? Поговори с ним.
— Пожалуйста, пусти меня, — говорит Нина, закрывая глаза.
— Я не пускаю в окно тех, у кого нет хотя бы пары сигарет, — отвечаю я и тут же жалею о том, что сказал это, так как в памяти возникает лицо Вив, стоящей на месте Нины с двумя сигаретами во рту — для себя и для меня.
Нина, игнорируя мои слова, перелезает через подоконник, ловко спрыгивая на кровать как человек, прекрасно ориентирующийся в моей спальне. На ней высокие коричневые ботинки со шнуровкой и теплые колготки, не заметить которые я просто не могу, так как моя голова находится примерно на уровне ее ног.
— Ты не куришь, — говорит Нина, спрыгивая на пол и поправляя юбку.
— Серьезно? — иронично спрашиваю я, складывая на груди руки. — А что еще я не делаю?
Нина краснеет.
Я, не отрываясь, смотрю ей в глаза. Так я поступал с Вив, когда хотел доказать свое превосходство.
Нина долго не выдерживает — совсем как Вив.
— Боже… — начинает она и обрывает фразу на полуслове. — Ты совсем другой… Но иногда ты чертовски на него похож.
— У того парня мое лицо, — говорю я тихо, — но в остальном мы разные.
Ожидаю, пока она присядет на кровать и скажет мне, что хотела, но Нина продолжает стоять, держа спину ровно, как оратор на трибуне.
Ее взгляд блуждает по комнате. Я тоже оглядываюсь и замечаю перевернутый стул, стоявший раньше у письменного стола, и сам стол с лежащим на нем ноутбуком, погребенным под грудой мусора. Нина стоит на единственном относительно свободном пятачке, хотя, приглядевшись, я вижу, что зеленый ковер под ее ногами усыпан крошками. Бросив на меня осторожный взгляд, она опускает глаза. Вспоминаю о том, что на мне, кроме трусов, ничего нет. Грязные простыни тоже оптимизма не добавляют.
— Послушай, — говорит она, нервно потирая руки, как человек, чувствующий неприятный зуд в ладонях, — я пришла попросить тебя не ходить больше на ту сторону. Это небезопасно.
— Ты имеешь в виду портал, в котором все светится зеленым? Я и не собирался больше в него соваться…
— Хорошо, — говорит Нина напряженным голосом. — Не знаю, что это такое и почему оно появилось именно там, но я просто уверена в том, что играть с этой штукой опасно… чем дальше, тем больше.
— И ты решила сунуться в него только для того, чтобы сказать мне об этом? — спрашиваю я, недоверчиво щурясь.
Да…
Помешкав, Нина разворачивается к окну, собираясь уходить.
— Ладно, пока.
— Постой, — говорю я, хватая ее за руку. Это импульсивное движение удивляет не только Нину, но и меня. Смотрю на свою руку, поражаясь тому, что сделал. Нина смотрит туда же. Я быстро отпускаю ее. — Я хочу, чтобы ты мне кое-что рассказала.
— Чем меньше ты знаешь, тем лучше, — говорит она сквозь зубы.
— У меня не было даже возможности расспросить тебя…
— Поверь, лучше этого не делать.
Сквозь открытое окно в комнату струится холодный свежий воздух, от которого по коже бегут мурашки, но, учитывая, что в комнате спертый воздух, я этому скорее даже рад. Заметив застрявшую между стеной и кроватью теплую спортивную толстовку с капюшоном, я вытаскиваю ее и надеваю через голову, чтобы согреться. Выпутавшись из капюшона, замечаю, что Нина за мной наблюдает. Когда я натягиваю фуфайку на голую грудь, ее щеки заметно розовеют. Я взглядом указываю на перевернутый стул, валяющийся у письменного стола, предлагая ей присесть. Она не реагирует. В глазах отсутствующее выражение. Разговаривая с ней, я не могу понять, о чем она думает, и мне это не нравится. С Вив все было иначе.
Слезаю с кровати и, сбросив на пол висящие на ножке стула старые джинсы, ставлю его на место.
— Присядешь?
— Что ты хочешь знать? — спрашивает она со вздохом.
Запрыгиваю обратно на кровать, испытывая облегчение от того, что догадался хотя бы сменить трусы.
— После травмы я больше не могу играть в футбол, — говорю я, чувствуя, как от этих горьких слов горло мучительно сжимается. — Как так получилось, что он… смог снова выйти на поле?
Нина размышляет над ответом, потирая висок.
— Он тоже хотел бросить тренировки, — говорит она наконец. — После консилиума по поводу ноги он сдался и принял решение больше не играть.
Я наклоняюсь к ней, стараясь не упустить ни слова. Со мной было то же самое…
— А дальше? Что было дальше?
— Не знаю, — отвечает Нина, пожимая плечами. — Наверное, он передумал.
— Нет, что-то здесь не так. Может, травма не была такой серьезной?
Качая головой, Нина отходит к столу и садится на стул. На лице все то же отсутствующее выражение, и только по поджатым в раздумье губам можно догадаться, что она пытается решить, что можно мне говорить и что нельзя.
— Нет, с ногой все было плохо. Они с Оуэном лежали в одной палате — и я туда приходила, — говорит она, глядя мне в глаза. — Просто после того разговора с врачом он сначала сдался, а потом, на следующий день… Я пришла навестить брата и увидела, как вы — они — сидите на кровати и разговариваете о футболе.
— Оуэн? В больнице?
— У него диабет, — едва слышно произносит Нина. — Ему было тогда очень плохо.
И все же что-то не сходится. Я пристально слежу за Ниной, стараясь понять, что она не договаривает. Девушка нервно теребит край юбки, но глаз не отводит.
— Гм. Значит, ты моя лучшая подруга, но не знаешь, как я вернулся в команду?
— Нет… Я тебя тогда так близко не знала, — говорит Нина и снова краснеет. — Зато я видела, как ты, однажды решив что-то сделать… Я никогда не видела раньше такого упорства, — добавляет она после паузы.
Я смотрю на руки. Отец когда-то говорил обо мне то же самое. Но тот, другой Камден по-прежнему ездит с отцом на озеро. Он капитан школьной команды. Пытаюсь представить себе парня, которого видел на фотографии в роли короля танцев, на больничной койке… но вижу только себя. Рядом, за занавеской, была пустая койка. Мама несколько раз спала на ней, пока снова не вышла на работу Отец, навещая меня, садился на нее, смущенно предлагая конфеты.
