Я с удивлением покосился на него.
— Может, хватит, а?
— Но ты убедился?
— В чем я должен был убедиться? Вывески и сам умею читать.
— Нет, не умеешь. Читаешь, но не вчитываешься. Не вдумываешься, брат, в эти вывески. Неужели тебя не волнует, что всем у нас заправляют капиталисты иностранные? Ты же патриот своего отечества, ты — русский!
— О чем ты, никак в толк не возьму?
— О том, что наши русские богатства должны разрабатывать русские и на русские деньги!
— Так ведь это сказал до тебя еще император Александр Третий!
— И правильно, по-моему, сказал! Он понимал, что у нас в России…
Но тут мы остановились у дома, где я жил.
— Я к тебе на минуточку, дельце есть! — сказал Атька.
— Заходи. К обеду угадал как раз. Жена будет рада, — сказал я и соврал: жена терпеть его не могла.
Мы закурили у меня в кабинете, пока рядом, в столовой, гремели посудой, накрывая на стол.
«Денег приехал просить, не иначе, — прикидывал я, поглядывая на гостя, который явно был не в своей тарелке. — Правду, стало быть, говорят, что на днях он жестоко продулся в шмен-де-фер» note 2.
— Ну говори, не тяни! — поторопил я. — Денег, что ли, призанять захотел?
— А! Деньги, деньги!.. — встрепенулся гость. — По теперешним временам кому не нужны они, деньги эти?.. Только ведь я не занять. Я, напротив, тебе предложить хотел. И довольно солидную сумму. По старой дружбе…
Это было уже что-то сверхъестественное! Атька готов мне покровительствовать и даже ссужать меня деньгами!
— А велика ли сумма-то?
Он назвал ее. Я насторожился. Цена той самой бриллиантовой броши!
— Но взамен от меня потребуется, наверное, адова работа? — спокойно спросил я, стряхивая пепел от папиросы в пепельницу.
— Никакой! Абсолютно никакой! Наоборот, тебе даже придется отказаться от работы.
— В отставку, что ли, прикажешь подать?
— Зачем в отставку? Заболей! Долго ли заболеть?
Так и есть! Опять она, эта таинственная незнакомка из магазина «Штандарт и фабрикант»! Только сейчас, будто по волшебству, принявшая облик друга моего детства.
— Слушай, не хитри, не петляй! — попросил я. — Давай в открытую, а? Твоему доверителю, так будем говорить, очень не хочется, чтобы я положил на карту эту самую губу на западном берегу Ямала. Хорошо. Допустим, я заболел. Ты прав, по теперешним временам деньги каждому нужны. Однако свет не на мне клином сошелся. На поиски губы отправится другой гидрограф, только и всего.
— А это уж, брат, не твоя печаль!
— Например, ты отправишься? Я угадал? С охотой вызовешься заменить больного товарища? А потом исхитришься и сумеешь ничего не увидеть на берегу?
— А хоть бы и так? В Робинзоны я, знаешь, уже не играю. И в необитаемые острова тоже. Рассуждаю трезво. Жили наши картографы без этой губы и еще несколько лет как-нибудь перебьются. Медь кончается там, к твоему сведению. Вот пусть и добирает ее себе этот купчина архангелогородский. Не платит государству налоги? А тебе-то что? Ты же не государство! — Он доверительно перегнулся ко мне со стула: — Повременить надо! Повременить! Только и всего. Годика три-четыре, не больше. Доберет купчина остаточки, тогда милости просим, открывайте на берегу Ямала все, что пожелаете!
От злости я потерял на какое-то время дар речи. А бывший друг моего детства продолжал журчать над ухом все убедительнее, все увереннее:
— Ты же не глуп, ты должен понять. Ну, положишь на карту эту губу, а дальше что? Как воронье, налетят эти стеффены, бернадты, оффебахеры! Я обобщаю, понятно. Но ты убедился только что, это же факт наглядный, русским купцам и промышленникам у нас в России продыха от иностранцев нет! То-то и оно! Абабков, он, конечно, ловкач, и жмот, и все что ты хочешь, зато, согласись, как-никак свой брат русак!
Он, видите ли, мало того, что добросовестно отрабатывал полученные им за посредничество деньги, он еще и базу высокопринципиальную под это подводил! Ай да Атька!
Рано или поздно всякому терпению приходит конец. Вскочив, я отбросил стул. Тотчас же вскочил и он, а за стеной в столовой вдруг воцарилась тишина.
— Говоришь, свой брат русак? Врешь, это твой брат, а не мой! Да и какой ты ему брат? Ты ему холуй, а не брат! Офицер русского флота к купчишке в холуи нанялся! И уже не хочешь в Робинзоны? Теперь не хочешь, дрянь, не хочешь?
В подобных случаях бог знает почему забываешь нужные слова. Под язык подворачивается какая-нибудь чушь, безладица. К чему я, например, долдонил ему про Робинзона?
Нет, я не бил его, не думайте обо мне плохо, хотя он, конечно, заслуживал основательной трепки. Я просто схватил его обеими руками за грудь, но так, что летний белый китель затрещал по швам, и то поднимал в такт словам над стулом, то опускал с силой, будто задом его забивал сваю.
Жена высунулась из двери, ойкнула и скрылась.
Любопытно, что во время экзекуции Атька не сопротивлялся, несмотря на то, что был раза в полтора выше меня и, если судить по кадетским временам, намного сильнее. Он только морщился болезненно и все закидывал голову, видимо опасаясь пощечин. А кудряшки его так и прыгали, так и танцевали над потасканным, осунувшимся лицом. Помнится, больше всего меня злили именно эти кудряшки.
Я потащил его к двери, и он, представьте, не упирался, послушно перебирал ногами, по-прежнему сохраняя совершенное безмолвие.
— Чтобы и духу твоего!.. — напутствовал я его и швырнул ему с верхней площадки перчатки и фуражку. Потом с грохотом захлопнул дверь.
И тут наступила реакция. Не отвечая на расспросы перепуганной жены, я с трудом добрел до кабинета, закрылся на ключ и упал в кресло.
…Жене я не стал ничего объяснять. Предупредил лишь, что если в мое отсутствие явятся знакомые офицеры, то ей надлежит протелефонировать немедленно в порт. Понимаете ли, я ждал вызова на дуэль. В состоянии аффекта, как тогда говорили, я довольно основательно утрамбовывал стул бывшим Пятницей.
Но секунданты от Пятницы не явились. Он предпочел «проглотить обиду, не разжевывая» — так говорят французы.
В назначенный день гидрографическое судно под моим командованием вышло из порта.
Плавание из Санкт-Петербурга в Карское море было чуть ли не целой экспедицией. Правда, ледовая обстановка тем летом сложилась благоприятная.
Преодолев два шторма средней силы, мы проскользнули Югорским Шаром из Баренцева в Карское, вошли в огромную Байдарацкую губу и двинулись на север вдоль западного берега Ямала. Справа по борту потянулась однообразная, серая тундра.
Перевод слова «Ямал» знаете? По-ненецки это, собственно, два слова. «Я»
— «земля», «мал» — «конец». Стало быть, «конец земли». Но на некоторых наших картах сохранялось еще широкоупотребительное название — Самоедский полуостров. Самоеды, самоядь — это по-старому ненцы.
К сожалению, координаты показанной на карте губы, в которой купец Абабков нарушал законы Российской империи, оставались загадочными. О, в том-то и штука! Видимо, тайный недоброжелатель Абабкова был человеком невежественным в навигации, либо не сумел раздобыть нужные сведения. В письме его, посланном в министерство финансов, было сказано лишь: «западный берег полуострова Ямал, ближе к его оконечности». А протяженность Ямала — семьсот километров!
Военный гидрограф Иванов положил на карту материковый берег Карского моря еще в 1829 году. Норденшельд высаживался на западном побережье Ямала в 1875 году. Там дважды побывал Нансен. Но и после посещений Иванова, Норденшельда и Нансена были, понятно, разные уточнения и дополнения. Вообще в те годы в Арктике всякие сюрпризы были возможны. Не далее как спустя год после нашей экспедиции гидрографические суда «Таймыр» и «Вайгач» открыли к северу от мыса Челюскин архипелаг, ныне носящий название Северной Земли.
Целый архипелаг, понимаете! А здесь речь шла всего лишь о какой-то ничтожной губе. Ан попробуйте-ка усмотрите ее с моря, если тундровый берег не только однообразен, но еще и весь изрезан маленькими заливами и бухточками!