Дашка росла веселой и жизнерадостной, считая тетю кем-то средним между мамой и лучшей подружкой; маму – доброй феей и ангелом-хранителем одновременно; а что касается папы… Папа, как таковой, ее не интересовал. Нет, она не ненавидела его, как десять лет назад угрожала Игорю Наташа. Скорее это было равнодушие и полное безразличие – он для нее просто не существовал.

Наташа издалека увидела человека около Ольгиной могилы. Мужчина сидел на лавочке, упершись локтями в колени и низко опустив голову. Она замедлила шаг. Самое главное сейчас, выглядеть спокойной и равнодушной, словно ее нисколько не волнует эта встреча. Подумаешь, двенадцать лет! И то, что он все эти годы носил цветы на Олину могилу, тоже не имеет никакого значения. Можно даже сделать вид, что не узнает его, пусть заговорит первый! А что, если Игорь ее не узнает? Глупости, не так уж она изменилась! Да ее узнают даже те, с кем в детский сад вместе ходили, а тут – какие-то двенадцать лет! Узнает, конечно, в этом и сомневаться нечего. Интересно, как на него подействует эта встреча? Растеряется? Испугается? А может, обрадуется? Спросит про Дашку, попросит прощения, скажет что всегда любил только Олю, что все эти годы…

Видимо, услышав шаги за спиной, мужчина поднял голову и оглянулся. Наташа ахнула, едва не выронив от неожиданности сумку. Она так настроилась увидеть Игоря, пусть изменившегося, пусть постаревшего, но Игоря! А незнакомец, быстро поднявшийся с лавки, и стоящий теперь перед ней, неловко опустив руки, не имел с Игорем ничего общего. Он был намного, почти на голову, выше ростом и волосы у него были не светлые, вьющиеся, а черные и прямые, с едва заметной сединой на висках. Худое лицо, темные глаза под густыми черными бровями, прямой нос, четко очерченные губы, твердый подбородок – если бы даже, по каким-либо причинам, Игорю пришлось сделать пластическую операцию и не одну, а полтора десятка, все равно он не мог бы так выглядеть.

Мужчина переступил с ноги на ногу и сказал негромко:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – сухо ответила Наташа и, обойдя его, перешагнула через низкую оградку.

Поставила сумку на траву, достала бутыль с водой, тряпку. Руки дрожали. Она сама не ожидала, что настолько расстроится. Розы лежали, как обычно, ближе к краю плиты, словно человек, их положивший был не уверен в своем праве проложить цветы. Значит Игорь был, приходил еще раньше. А может, он их еще вчера оставил? Да нет – за ночь они бы хоть немного увяли, а у этих вон какие лепестки свежие. Надо же, она так спешила, а вместо Игоря ее встречает кладбищенский попрошайка. Сейчас, со скорбным видом, заведет свою обычную песню: «Царствие небесное, да будет ей земля пухом…»

Наташа намочила тряпку, плеснула воды на памятник и начала ожесточенно тереть прессованную гранитную крошку. Мужчина молча смотрел на нее и это страшно раздражало. Видно, придется самой предложить ему десятку. Она, конечно, не лишняя, но черт с ней, лишь бы только этот тип убрался. Наташа бросила тряпку, мокрыми руками вытащила кошелек из сумки, заглянула в него. Тьфу ты! Надо же такой балдой быть – практически без денег из дома ушла. А обратно добираться на двух «газельках», значит, даже если оставить себе только на проезд, на долю этого назойливого дядьки остается пять рублей. Ну что ж, раз больше нет, то и взять негде. Она выудила из кошелька монету и протянула:

– Вот, возьмите. К сожалению, я не могу дать больше.

Он удивленно моргнул, но монету взял. Повертел, внимательно разглядывая, потом положил на раскрытую ладонь решкой вверх и перевел взгляд на Наташу:

– А… а что мне с ней делать?

– Но разве вы… ой, кажется я не так поняла! – Наташа покраснела и схватила деньги, торопливо запихала обратно в кошелек. – Извините. Я не хотела вас обидеть, просто ошиблась. Но вы стоите здесь и стоите, вот я и подумала… – она развела руками.

– Ох, – мужчина смешно сморщил нос, – это что, правда так выглядело?

– Извините, – выдавила Наташа, чувствуя, что у нее горят уже не только щеки, но и уши.

– Да нет, что вы, это вы меня извините, пожалуйста. Мешаю вам тут… я сейчас уйду, – он посмотрел на розы и сделал легкое движение рукой, словно хотел поправить их, но тут же раздумал. А Наташа снова ахнула:

– Подождите! Это вы? Это вы принесли цветы?!

– Да, – он все-таки наклонился и сдвинул стебли еще ближе к краю.

– И всегда были вы? Каждый год? – голос ее дрожал.

– Ну, в общем… да.

– Что значит в общем?

Прежде чем ответить, он помолчал:

– Два раза я не мог сделать этого сам и тогда розы привозили другие люди, по моей просьбе.

– Но почему? Разве вы знали Олю? Кто вы? Если вы были знакомы, почему я вас вижу в первый раз?

– Не в первый, – он вздохнул. – Вы ведь сестра Ольги. Простите, я не помню, как вас зовут…

– Наташа. Я младшая Олина сестра и зовут меня Наташа. А вы кто?

– Я – Андрей Константинович Артемьев, – он внимательно посмотрел на Наташу и, поняв, что это ничего ей не говорит, продолжил: – Хирург. Это я делал операцию вашей сестре.

– Вы? – она сделала шаг и опустилась на лавочку. Посмотрела на него снизу вверх и повторила растерянно: – Вы?

Артемьев молча стоял перед ней, а Наташа не знала, что сказать. Тот хирург… она забыла его совсем. В страшный день, когда сестра попала под машину, Наташа, пристроив Дашку у соседей, примчалась в больницу. Там, верно, говорил с ней какой-то врач. А этот или другой, неужели она сейчас сможет вспомнить? Врач тогда сказал, чтобы она не волновалась, что повреждения минимальные и операция была не слишком сложная, что прошла она успешно, что все будет в порядке… разрешил посмотреть на Олю через стекло бокса реанимационной палаты, и заверил, что дежурить около нее нет никакой необходимости, тем более, что сейчас она еще под действием наркоза. Успокоенная Наташа тогда еще засмеялась: «Ну, пусть хоть здесь выспится…» Она вернулась к Дашке, даже довольная, что без нее в больнице обойдутся – слишком сложно это было – найти, с кем оставить девочку на ночь. И ничего-то ей сердце не подсказало. Наверное, с тех пор, Наташа перестала верить историям, в которых люди утверждают, что сразу почувствовали, когда с близким человеком случилось несчастье. Они с Дашкой прекрасно провели вечер, спокойно выспались, утром встали, не торопясь собрались «для выхода в город» – Наташа нарядила девочку в новенькое платьице, надела беленькие носочки и сделала на ее головке два забавных хвостика. Все это время, у обеих было прекрасное настроение И когда собирались, и когда ехали в троллейбусе, и когда вошли в прохладный вестибюль больницы. И даже когда сестричка, пропускавшая посетителей в отделение, спросила к кому они идут, Наташа не чуяла ничего плохого. Спокойно ответила, что к Лавровой, которую вчера привезли по скорой, что врач, дескать, обещал: сегодня они смогут ее навестить. Дашка, сидевшая у Наташи на руках, тоже весело чирикнула:

– К маме!

Сестричка растерянно посмотрела на них, повторила странным голосом:

– К Лавровой? – и добавила, сверившись с лежащим перед ней списком: – К Ольге Васильевне?

– Ну да, – подтвердила Наташа, все еще улыбаясь.

Сестричка вскочила, засуетилась:

– Вы сюда пройдите, пожалуйста, прямо по коридору, я вас провожу, здесь не далеко…

Бросив свой пост у дверей, она повела их по длинному извилистому коридору, сворачивая то направо, то налево. У Наташи еще мелькнула мысль, что обратно она, так просто, без провожатого, не выберется. Сестричка открыла дверь с табличкой «Заведующий хирургическим отделением»:

– Николай Геннадьевич, родственники Лавровой пришли.

Собственно, что было потом, она тоже плохо помнит. Помнит, что никак не могла поверить, что твердила про какую-то чудовищную ошибку, ведь врач вчера твердо обещал ей: «Все будет хорошо». Помнит притихшую, испуганную Дашку, прижимающуюся к ней, помнит свои нелепые слова: «Но Оля никак не могла умереть, у нее же ребенок маленький, дочка!» Потом, наверное, у нее началась истерика, потому что в кабинете сразу стало очень многолюдно, кто-то торопливо и бессвязно утешал ее, кто-то совал мерзко пахнущие капли, кто-то пытался забрать у нее Дашку…