Вновь вокруг него на столе вырастали горы книг по медицине и искусству рисунка, вновь он пытался длинными формулами, придуманными великими учителями ваяния и живописи, проверить гармонию самой жизни.

Но, увы, ни формулы, ни советы не давали окончательного ответа на вопросы художника. И тогда Хасан захлопывал книги, дабы вновь и вновь рисовать…. Но ему все же казалось, что его рисунки безжизненны, что нет в них того огня, какой вспыхивает в глазах любимой, когда она танцует или отдается его ласкам. Со стоном Хасан бросал уголь и вновь раскрывал книги.

И все это время на него смотрели глаза древней статуи. Хасан так привык к тому, что она все время рядом, что дал ей имя девушки из сна, назвав Айной, ибо ее взгляд всегда сопровождал его, куда бы Хасан ни направлялся. Или так только казалось юноше?

– Ну, что скажешь, прекраснейшая? – как-то спросил Хасан у статуи, поворачивая к ней рисунок. – Похоже это четырехногое чудовище на оленя? Или опять мне удалось изобразить лишь чучело с рогами?

Хасан поднял глаза к статуе и похолодел. Ему показалось, что девушка внимательно рассматривает и быстроногого оленя на рисунке, и самого его, Хасана-рисовальщика. Миг – и наваждение пропало. Глаза Айны были все также каменно неподвижны, а рука по-прежнему поддерживала тяжелый узел волос на затылке.

– Глупец я, глупец, – проговорил Хасан. – Зачем спрашиваю у холодного камня совета? Ведь я и сам прекрасно вижу, что мой олень вовсе не похож на живого оленя…

Воздух сгустился вокруг Хасана, и в тиши библиотеки зазвучали слова:

«Юноша! Покажи мне твой рисунок еще раз!»

Хасан оглянулся, но вокруг не было никого, да и не могло быть – ибо эти дневные часы его приятели отдавали разным занятиям, лишь он, поглощенный поисками единственно верной линии, мерз за каменными стенами.

– Кто здесь? Кто говорит? – прошептал он.

«Ты же сам спросил у меня совета, глупец, – послышался бархатный женский голос. – Совета спросил, а рисунок показал лишь мельком…»

– Так это ты, прекрасная как сон Айна? – проговорил Хасан, поднимая голову и всматриваясь в безжизненное лицо статуи.

«Да, юный рисовальщик. Это я – та, которую ты зовешь Айной».

– Но почему же ты молчала до сих пор? И почему заговорила сейчас?

Каменные стены отразили тихий смешок.

«Разве я молчала раньше? Разве я говорю сейчас?»

– Ты пугаешь меня, незнакомка… – прошептал Хасан, нашаривая за спиной лавку. Глаза же его были прикованы к лицу статуи. Но оно было все тем же неподвижным каменным лицом.

«Так ты не покажешь мне свой рисунок, мальчик?»

– Что ж, смотри.

И Хасан, сам видя глупость своих поступков, вновь поднял рисунок.

«Что ж, юный рисовальщик. Я знаю этого зверя. Много раз видела я его в лесах своей родины. Он выглядит достаточно живым, чтобы я смогла его узнать».

– Так он все же похож? – Губы у Хасана тряслись, но он старался, чтобы голос его звучал твердо.

«О да, это вполне настоящий зверь, пусть и живущий пока лишь на бумаге».

– Живущий? – переспросил Хасан. – Живущий, о несравненная?

«Конечно… Живущий так же, как жива и я…»

– О Аллах, какое счастье!

В этот миг распахнулась дверь и зазвучал голос Мехмета:

– Эй, безумец Хасан! Ты где прячешься?

Хасан оглянулся. Оказывается, он поднялся на ноги и смотрел прямо в каменное лицо статуи, безжизненное, как всегда.

– Аллах милосердный, да я просто схожу с ума! Что заставило меня вскочить, словно школяра при окрике учителя? И неужели я и в самом деле слышал чей-то голос?

– Что ты бормочешь, затворник? – улыбаясь, спросил Мехмет. – И что ты делаешь в этот прекрасный вечерний час здесь, в холодных объятиях каменных стен? Солнце давно уже село, самые долгие занятия закончились…

Хасан сделал вид, что складывает книги, но не мог поднять на друга глаза. Ему казалось, что Мехмет должен был заметить, как он всматривался в лицо каменного изваяния.

– Пойдем отсюда поскорее, друг мой, я замерз так, будто прожил в глубоком колодце целую сотню лет, – пробормотал он.

Мехмет рассмеялся и почти потащил Хасана на улицу. Стоял теплый вечер. Дневной жар уже спал, и теперь ласковая нега разливалась вокруг, кружа голову. Хасан вдохнул полную грудь сладкого воздуха.

– О Аллах великий! Какое наслаждение вот так просто стоять под платаном и любоваться садящимся солнцем! Как изумительно хорош в эту пору каждый лист, каждая травинка, каждый лепесток!

– Так почему же ты, безумец, вместо того чтобы наслаждаться всем этим, сидишь в каменном мешке, среди мертвых камней и книг?

– Ты знаешь, Мехмет, – задумчиво проговорил Хасан, – похоже, что ты не зря называешь меня безумцем. Ибо я с каждым днем все сильнее ощущаю, что схожу с ума.

Мехмет с удивлением смотрел на друга.

– Ты же знаешь, что я очарован древними статуями, которые получил в дар наш наставник…

– Очарован?! Да ты бредишь ими, особенно этой девчонкой в развевающихся одеяниях!

– Увы, мой друг, ты прав. Особенно этой невероятной красавицей в белых как снег одеяниях.

– О Аллах… «Белых как снег», говоришь… Да они серы так же, как сер камень, из которого они изваяны.

– Конечно, внешне все так и есть. Но временами, друг мой, мне кажется, что эта прекрасная девушка так же жива, как и мы с тобой. Что она смотрит мне вслед, слышит меня, раздумывает над моими словами…

– Хасан, твое рвение сыграло с тобой злую шутку. Тебе это все мерещится просто от усталости. Ведь ты же пропадаешь в библиотеке целыми днями!

– Быть может, это так. Но ты же знаешь, сколь велика моя задача. Сколь многому я должен научиться. И причем научиться быстро. Ибо в тот день, когда наступит моя девятнадцатая весна, отец призовет меня к себе и я более не смогу ни рисовать, ни даже думать об этом высоком искусстве.

– Да даже если это произойдет завтра, Хасан! Даже если завтра ты должен будешь покинуть школу и стать советником у собственного отца! Ты же не сможешь за несколько недолгих месяцев научиться всему, чему учат сотни этих книг! Остановись, ненадолго отдохни. Вкуси радости обыкновенной жизни…

– Должно быть, мне придется отдохнуть, и отдохнуть более чем недолго…

Хасан замолчал, а потом, вероятно, приняв тяжелое для себя решение, сказал:

– Мне некому открыться, кроме тебя, Мехмет. Как бы ни был мудр наш наставник, но к нему я не могу пойти с этим. Знай же, друг мой, что сегодня я беседовал с этой самой статуей, которую ты называешь девчонкой, а я стал называть Айной.

– Беседовал, Хасан?! Да ты бредишь? Как можно беседовать с камнем? С изваянием, которое насчитывает уже не одну тысячу лет?!

– Погоди, не кричи на меня, дружище. Лучше послушай мой рассказ, а потом уже решай, брежу я или нет.

Мехмет тяжело вздохнул и опустился на каменную скамью, стоявшую почти над самым обрывом у речушки.

– Рассказывай, брат, я весь обратился в слух.

– Ты же знаешь, Мехмет, что несколько дней назад учитель показал мне книгу, где описываются законы, которые движут живым миром. Среди них я нашел и описания того, как работают ноги оленя, почему так гордо поднята вверх его коронованная голова и как это следует изображать. Описание механики движения показалось мне таким разумным и наглядным, что я решил проверить эти слова. Вспомнил оленей в парке нашего царя и… нарисовал.

Мехмет кивнул. Пока в словах Хасана безумия было не более чем в трактате о законах движения небесных тел. Но глаза друга горели таким странным огнем, что юноша приготовился к долгому и, увы, непростому рассказу.

– Сначала мне казалось, что эскиз очень хорош, но потом я заметил, что не совладал с пропорциями. Нарисовал второго оленя и лань рядом с ним. И вновь что-то было не так… Вот только я не мог понять что. Тогда я отложил оба наброска и нарисовал оленя в третий раз. О, теперь это был совсем живой рисунок. Но что-то меня все равно беспокоило. Я поднял голову и встретился со взглядом прекрасной каменной Айны. Она рассматривала рисунок через мое плечо.