– Ну, зачем, зачем? – спросил солтыс с любопытством.

– Э, да вы мне, пожалуй, и не поверите, – тянул Мардула.

– Да уж вы сказывайте, дедушка, сказывайте.

– Иду я издалека, из святого города, от самого гроба господня.

– Ой!

– И было мне там откровение.

– Во имя отца и сына!

– Явился мне святой Товий и сказал мне так: «Есть под Кальварией Зебжидовской солтыс, страшный грешник…»

– Ну, неправда это…

– «Черти на него уже зарятся…»

– Господи Иисусе Христе!

– «Он сильно обидел одного человека…»

– Да чем же? Как? Когда?

– «Мужика отличного, молодого, который пришел к нему портки занять; вместе со своими работниками бил его, а потом отдал солдатам пана Жешовского».

– Занять? Как же! Украсть! Да и когда это было‑то? Давным‑давно! – пробормотал солтыс.

– Да ведь и мне святой не вчера вечером сказывал! – рассердился Мардула. – Я три года из святой земли иду. Двенадцать морей переплыл, двести рек, как море глубоких, перешел, а всего три моста на них было.

– Ай‑ай‑ай!

– И говорит мне святой Захария…

– Да ведь вы сказывали – Товий?

– Товием звали его на земле, а на небе зовут Захарией. Небось и вас после смерти не станут звать: «Войцех!»– а скажут: «Поди‑ка сюда, окаянный грешник!» – возразил, не смущаясь, Мардула.

Солтыс вздохнул.

– Говорит он мне: «Ступайте, дедушка, к этому самому солтысу, под Кальварию, и скажите ему так: «Повесился тот мужик с горя, и все его грехи пали на обидчика. А мужик‑то был вор, грабитель, драчун, убийца и насильник!»

Солтыс повесил голову.

– «И за все, что этот мужик натворил, солтыс даст ответ на том свете. Допытываются насчет него черти, просто сладу нет с ними». Вот что сказал святой.

– Ну, так что же девать? Что же делать‑то?

– Да, беда! А знаете вы этого солтыса?

Поглядел солтыс на жену, а жена на него. Вдруг Мардула закрыл рукою глаза и воскликнул:

– Да что же это такое?!

– Что? Где? – в ужасе спросил солтыс.

– А у вас за спиной! Вон, вон! Тень, что ли, стоит?

– Да где?

– Да вон там, за спиной! Господи Иисусе Христе! Во имя отца и сына и святого духа! Аминь! Аминь! Аминь!

И Мардула стал крестить солтыса.

– Да что же там? – закричала испуганная хозяйка.

– Там черт стоял! Насилу я его отогнал!

Солтыс съежился, пот выступил у него на лбу, а Мардула все крестил воздух и повторял:

– Аминь! Аминь! Аминь!

– Нет уж его? – прошептал солтыс.

– Нет. Удрал от креста, да еще водица у меня есть с собой, которой господь бог в Кане Галилейской не допил.

И он показал бутылку водки, которую нашел в суме нищего.

Солтыс согнулся в три погибели и дрожащим голосом стал его расспрашивать:

– А не сказывал вам святой, как этому солтысу спастись и нельзя ли ему как‑нибудь от дьявола откупиться?

Мардула с важностью ответил:

– Сказал мне святой Товий так: «Пускай солтыс даст отстегать себя, да так, чтобы целую неделю было что бабе маслом смазывать, а потом снесет ксендзу в костел на Обидовой пятьдесят дукатов, чтобы тот отслужил обедню».

– Да откуда же я такие деньги возьму? – простонал солтыс.

– Так это вы тот самый солтыс? – с удивлением воскликнул Мардула, в благочестивом страхе отодвигаясь от него подальше.

Солтыс повесил голову.

Вдруг Мардула как заорет, как брызнет водкой в окно:

– Черт сюда заглянул!

– В окно?!

Через минуту‑другую солтыс лег на скамью, а Мардула, чувствуя, что ослабел, передал свою палку его жене и каждый раз, когда она ударяла мужа, покрикивал:

– Крепче! Крепче! Черти выскакивают, как шелуха из зерна на мельнице! Так! Так! Сюда! Сюда! Сюда поближе! Еще разок! Еще разок! Да тут полна хата грехов!

Две недели жил Мардула у солтыса: ел, пил, врал и приходил в себя; ходили к нему мужики, чтобы он за них помолился, благословил, изгнал бесов. Шли поклониться ему, как чудотворной иконе, целовали у него руки, при этом они носили ему водку, одежду, еду и даже обещали построить домик, только бы он их не покидал.

А Мардула получал указания прямо с неба, подобно древним пророкам.

Однажды посмотрел он вверх, увидал грозовую тучу, которая надвигалась от Кракова, и говорит, будто сам с собой, но так, чтобы его все слышали:

– Я знал, что так будет…

– А что? А что? – спрашивают мужики, которые всегда окружали Мардулу.

– Осерчал отец… поссорились они с сыном… Уж это всегда так, – безнадежно махнув рукой, сказал Мардула.

– Чей отец? Кто?

– Видите ли, бог‑отец давно обижается, что люди не его славят, а Христа. Я, говорит, свет сотворил, людей и все остальное, а люди, когда встречаются, говорят только: «Слава Иисусу Христу». А что он передо мной? Не было бы меня, так и его не было бы! Когда кто упадет в лужу либо в болото, тут уже кричит: «Господи, спаси!»

А когда ему хорошо, так только и знает: «Слава Иисусу Христу». До каких пор это можно терпеть?

Ходит бог‑отец по небесам и ворчит так, а дух святой за ним летит на крыльях и тоже ему в уши про это жужжит, потому что и он Иисусу завидует.

Здорово разгневали оба они Иисуса, стал он перед ними и говорит: «Чего шумите? Кабы не я, были бы на свете одни евреи да турки. Ну, отец сердит, это я еще понимаю, а ты, дух святой, чего бурчишь? Молчал бы да радовался, что тебя к святой троице причислили, хотя ты только птица! Что ты сделал? Распять себя дал, как я? Или воскрес из мертвых? Посмотрел бы я, если бы тебя ощипали и замуровали в гробнице, как бы ты вышел оттуда на третий день! И чего тебе надо? После моих праздников – рождества и пасхи – наступает и твой – духов день. Не было бы моих, так твоих и подавно не праздновали бы! Кто славил бы тебя в костеле, если бы не я? Я, – говорит Иисус Христос, – себя не жалел для того, чтобы страсти господни прошли как следует, а ты в это время на небесах горох клевал! Если ты, отец, не хотел, чтобы меня люди славили, зачем было их создавать? Разве я за хвалой людской гнался? Очень нужно было мне на кресте висеть! Я бы без этого обошелся. Что, не прав я, может?»

Такой поднялся спор, что прилетела даже матерь божья и за сына вступилась. «Ты такой же ворчун, как мой Иосиф, – говорит она богу‑отцу. – Все не по нем! Видно, оба вы от старости привередниками стали».

Ну, а господь бог страх как не любит, чтобы ему про его старость напоминали. Видите, что на небе творится, какие черные тучи несутся! Это он сердится и говорит: «Старость? Да я еще всех молодых за пояс заткну! Сумеет кто из вас такое сделать?» И как загремит и как стрельнет молниями! Ну, вот оттого гроза к нам и идет. Сами видите!

Мужики в немом изумлении покачивали головами.

Когда же солтыс продал лошадей, продал волов, а Мардула отъелся и окреп, они вместе отправились в лес, к Обидовой, с деньгами на обедню во искупление грехов солтыса, потому что черти, несмотря на бичевания грешника, не переставали показываться за окном. Когда они находились уже в глубине леса, в нескольких милях от Кальварии, Мардула схватил солтыса за шиворот, повалил на землю, пнул ногой, потом еще и, вырвав пистолет, который тот на дорогу засунул за пояс, приставил ему дуло ко лбу, крича по‑разбойничьи:

– Давай деньги!

Солтыс в смертельном ужасе и изумлении отдал мешочек, а Мардула, здорово вытянув его дубинкой еще раз тридцать по только что намазанным маслом местам, закричал:

– Отплатили тебе, бестия, черти за то, что я из‑за тебя столько лет в тюрьме высидел? Погоди, они еще тебя сыщут! Разве только поможет тебе святой Товий‑Захария!

Он схватил чуть живого солтыса и, связав ему ноги ремнем от его собственных штанов, повесил на дереве вниз головой, а сам удрал в лес.

Когда он пришел к матери, та его не узнала. Нищенская одежда, борода по пояс, а сам весь стол засыпал золотыми и серебряными монетами! Тотчас же пришел великан Галайда с ножницами, которыми он стриг овец, подровнял Мардуле волосы, обстриг бороду, а потом и обрил, крепко‑крепко зажав его голову под мышкой. Потом он продал ему свои новые широченные штаны, и Мардула сейчас же, придерживая их, так как они съезжали, побежал к знакомым девушкам, но ни одной не застал в невестах: все за эти годы успели выйти замуж.