– Гм… – буркнул мужик. Не к чему было и спрашивать.

«Порядки у них, как в войсках, – подумал епископ, – Хорошая стража. И пан Ян Хризостом Пасек из Гославиц[30] не сумел бы лучше вымуштровать ее».

Впереди стало светлее, и епископ увидел крыши.

«Здесь», – подумал он, и невольная дрожь пробежала по его телу.

Вскоре он увидел шалаши и большие сараи; над крышами вился дым. Поляна была большая, со всех сторон окруженная лесом.

Мужики в крайнем удивлении высыпали им навстречу.

– Слава господу Иисусу Христу! – поздоровался с ними епископ.

– Во веки веков! – ответили мужики. – Куба, это кто такой?

– Епископ.

Мужики обнажили головы, и в это время Яносик Нендза вышел из шалаша бацы.

– Эй, там! Кто едет? – спросил он.

– Епископ!

– Епископ? Какой? Откуда?

– Из Тыньца! – закричал ксендз Пстроконский. – Настоятель бенедиктинского Тынецкого монастыря.

– Здравствуйте. А чего надо?

– Яносика Нендзу Литмановского.

– Вот он я, – сказал Яносик.

Епископ подъехал уже к самому шалашу.

– Милости прошу, входите. Да осторожней, а то порог высокий, а притолока низкая, – приглашал Яносик, помогая епископу выйти из саней. И, обратившись к своим людям, велел епископских лошадей и слуг накормить, напоить и отвести в тепло.

Епископ вошел в шалаш и сказал: «Слава господу богу», – а из глубины старый Саблик, Кшись, Марина и сидевшие вкруг очага мужики отвечали ему: «Аминь».

– Милости прошу, садитесь, – пригласил Яносик, придвинув гостю самодельный табурет на трех ножках.

Перед епископом наставили всякой еды и питья: мясо, печень оленя, вино и мед, – таких не пили и в Тенчине у панов Тенчинских, которые в золотых стременах ездили.

«Из хороших погребов награблено», – подумал ксендз Пстроконский, смакуя эти напитки. Его гостеприимно и почтительно потчевали, а он пил, ел и озирался кругом. Шалаш был приспособлен к зиме, щели законопачены мхом, а на очаге горел жаркий огонь, и в самые трескучие морозы можно было возле него согреться. По стенам висело оружие, награбленное в шляхетских домах, и ковры, принесенные оттуда же. Люди, окружавшие ксендза, производили на него странное впечатление: дикость, соединенная с каким‑то величием, отличала их резко очерченные лица, а обхождение носило отпечаток врожденной учтивости, какой не встретишь у простолюдинов.

Ксендз Пстроконский смотрел на Яносика, а тот из деликатности не спрашивал, зачем он приехал, предоставляя епископу заговорить самому.

Наконец ксендз Пстроконский встал, сотворил над головами присутствующих крестное знамение и сказал громким голосом:

– Во имя отца и сына и святого духа. Аминь. Вы – разбойники!

В шалаше стало тихо. Затем Яносик сказал, не вставая со скамьи, на которой сидел он возле стены, протянув ноги к огню:

– Отче епископ, разве вы за этим приехали?

– Вы – разбойники, – взволнованно повторил ксендз Пстроконский, – грабители, поджигатели и убийцы!

Приехал он не затем, но не мог совладать с собой: возмущение против разбойников охватило его.

Но Яносик сказал:

– А паны Циковские, Ланцкоронские, Стадницкие, Былина, Лещ, которые с мужиков живьем шкуру драли, плетьми до смерти забивали и скотину мужицкую гончими затравливали, – они кто такие?

Смутился епископ: знал, что Яносик говорит правду. А Яносик поднялся во весь рост, касаясь головой потолка, и громким голосом заговорил:

– Я в Полянах сидел, на горах, а разбойничать ходил только в Венгрию. Я бедным помогал, потому что разбойник всех людей хочет сделать равными: затем господь бог его создал, затем его и хранит. Я в Польшу не хаживал. Но пришли ко мне с плачем и жалобами такие же мужики, как и я, и призывали отомстить панам. Я сюда пришел защищать мужиков от панов и мстить панам за мужицкие обиды. Вы меня называете грабителем, поджигателем и убийцей, – так берите же крест, станьте во главе мужиков и защищайте их! Да!

Яносик гремел на весь шалаш.

Ксендз Пстроконский поднял руки к небу и воскликнул:

– Как господь бог обратил Савла в Павла, так и я тебя, разбойничий атаман, хочу обратить в защитника короля!

Мужики переглянулись: они не понимали слов епископа.

А епископ Пстроконский продолжал:

– Господин и отец наш, король Ян Казимир, бежал от шведов в Силезию. Пресвятая дева Мария спасла Ясногорский монастырь, и народ воспрянул духом, надежда просыпается в сердцах. Кое‑где поднимаются даже бедняки, простые люди и колотят врагов во имя пресвятой девы. Король жаждет вернуться, стать во главе восстания против шведских насильников. Живет он в Ополье, в Силезии, недалеко отсюда, за горами. Горцы! Короля надо провести в Польшу через ваши горы!

На это Яносик, который было снова уселся и протянул ноги к очагу, сказал:

– А мне какое дело до этого?

– Как какое дело? – воскликнул ксендз Пстроконский. – Ведь ты же поляк, сын Польши, Речи Посполитой?

– Я поляк, а там, за Татрами, – липтовцы и венгры, а внизу – ляхи.

– Какие такие ляхи?

– А те, которые возле Кракова и в Кракове живут.

– Да ведь это‑то и есть поляки. Братья твои!

– Братья мои, гурали, ходят в лаптях. А ляхи – это другой народ.

– Да ведь речь у них та же самая!

– У рыб тоже один язык, а нешто форель щуке сестра? Или мурена – лососю?

– Постой! Ведь король один надо всеми?

– Медведь тоже в Татрах хозяин, а ведь ради этого коза с лисицей вместе воду не пьют?

– Вы короля своего не любите?

– Я его не видал.

– Не хотите помочь тому, кто нуждается в помощи?

– Да я с Полян спустился и четыре года людям помогаю.

Ксендз Пстроконский стал взволнованно рассказывать о короле. О том, как жил он в Варшаве в замке и владел и правил страной, как пришлось ему бежать и скитаться. Наконец Гадея, лежавший в углу на скамье, заметил:

– Выходит, словно, к примеру, хозяина из его избы выгнали.

В ответ на это Яносик, хозяйский сын, поднял голову и сказал:

– Хозяина из его избы никто выгнать не смеет.

На эти слова Яносика ксендз Пстроконский тотчас откликнулся.

– Ну, так оно и есть, так и есть! – вскричал он. – Шведы короля прогнали из Польши, как хозяина из избы!

– Это непорядок, – сказал Гадея. – Король – это король. Выгонять его никто не смеет. Это несправедливо.

– Об этом и речи быть не может, – сентенциозно вставил Кшись.

– Э! – подхватил и Яносик с живостью. – Я этого не позволю. Разбойник всех делает равными! Нельзя этого допускать.

– Ну вот видишь! – воскликнул епископ. – А так оно есть.

– В такой беде и мужику надо помогать, а уж королю и подавно, – сказал Гадея.

– Верно, – подтвердил Войтек Моцарный, очищая картофелину от кожуры.

Яносик окинул взглядом товарищей.

– Как думаете?

– Король – это король, – первым отозвался Гадея.

– Польский, – добавил Моцарный.

– Наш, – поддержал его Матея.

Яносик подумал минуту и сказал:

– Правильно. Хозяина выгонять нельзя. Кабы он ко мне обратился, я бы его защитил. Ястреб всегда станет защищать ястреба, когда у него филин птенцов отнимает. Коли бы до этого дошло, я, пожалуй, короля пошел бы защищать. И товарищи со мной.

Епископ Пстроконский бросился к нему и обнял.

– Ты еще спасешься! – вскричал он. – И память о тебе не сотрется! И король наградит тебя!

– Награда мне не нужна, – отвечал Яносик. – У меня своего довольно. Тут другое важно: права. Я четыре года мужицкие права отстаивал. Есть и у короля свои права.

– И куда бы к черту все годилось, кабы свет хозяевами не держался? – заметил Кшись.

– У одного больше, у другого меньше, – сказал Моцарный.

– Но что твое, то твое, – подхватил Матея.

– Люди должны быть заодно. Сегодня – тебя, а завтра – меня обидят! – сказал Гадея.

– Сегодня пан, завтра пропал, – певуче протянул Кшись.

– И то сказать, – вмешался Саблик, – хорошо бы всем людям сравняться.

Тут Яносик, выйдя из задумчивости, перебил их. Он встал и заговорил: