– Не понимаю, стоит ли из‑за каких‑то пустяков портить дружбу. Это еще больше возмутило Арышева.

– Мы говорим не о пустяках, а о твоих недостатках в работе. Сколько раз ты уходил с занятий, оставлял взвод?

– Не считал, – раздраженно буркнул Померанцев и отвернулся. Ему неприятно было слушать нравоучения от человека, который еще вчера стоял ниже его по должности, а теперь отчитывает его, как мальчишку.

– Значит, не считаешь себя виноватым и так будешь делать впредь. Правильно я понял?

Померанцев не отвечал. Лицо его словно окаменело, только усики беспокойно шевелились.

– Что молчишь?

Померанцев окинул Арышева неприязненным взглядом.

– У тебя все? – спросил он, вставая. Арышев вспыхнул.

– Нет, не все. За срыв тактических занятий объявляю выговор.

– Спасибо, землячок! – ехидно поклонился Померанцев и вышел. В сердце его кипела злоба. «Подумаешь, честняга! Мораль читает. А то я без него не знаю, как надо работать».

Вернувшись в землянку, он выпил. Когда с работы пришла Евгения, Иван уже основательно захмелел.

– Ой, ну почему меня не дождался? – обиделась она.

– Жизнь, Шурочка, заставила. – Он встал со стула. Заложив руки в карманы, прошелся по землянке.

– Опять какая‑нибудь неприятность?

– Да этот кретин, Арышев, начал свою власть показывать. Выговор влепил за то, что я рано ухожу с работы. А что, я должен ночевать в казарме? Ему не хрена делать дома, а у меня жена.

Евгения слушала, собирая на стол, и радовалась его служебным неудачам. Кажется, он зашел в тупик. Теперь его можно затянуть в свои сети.

– Вообще‑то, Ванечка, дела у тебя незавидные.

– Ты думаешь, что я больше не поднимусь?

– Трудно будет. Арышев скрутит тебя в бараний рог.

– Это мы еще посмотрим, кто кого скрутит! – Померанцев сел за стол, набулькал в стакан ей и себе, разбавил водой. – Давай выпьем по одной, на том свете нет такой.

Они чокнулись и выпили. Иван было взял гитару, но, потренькав, отложил.

– Иди ко мне, Шурочка.

Она холодно смотрела на него, казалась далекой, недосягаемой. Глубокий вырез цветного халата открывал ее высокую грудь. Он обнял ее.

Евгения не упиралась: сегодня ей нужно было ублажать его прихоти. Сегодня она должна открыться. Он посадил ее на колени, обнял.

– Только ты можешь понять и посочувствовать мне. А остальные все – гады! Как я ненавижу их! Когда‑нибудь я им…

Ей надоело слушать. Она встала и прошлась по землянке.

– Ваня, ты устал. Ложись спать.

Евгения быстро приготовила постель. Иван разделся и лег.

«С чего же начать? – раздумывала она. – А может, отложить? Вдруг он заартачится? Но другого такого случая может не быть. Сегодня он, как никогда, ожесточен и ждет сочувствия, поддержки, совета».

– Ты чего не ложишься?

– Сейчас, Ванечка…

Евгения разделась, погасила свет и, перекрестившись, нырнула под одеяло.

– Радость ты моя! Только с тобой я забываю обо всем. – Он обнял ее.

– Постой, Ваня. Я хочу поговорить с тобой.

– Потом поговорим.

– Нет, сейчас.

Он ослабил руки, повернулся на спину.

– Я много думала о твоей службе и сегодня поняла: теперь тебе не дадут ходу. Ты человек не мира сего. У тебя другие интересы в жизни. А простора тебе нет. Ты зачахнешь на своем взводе.

– Ну а что я должен делать?

– А вот слушай. Только не обижайся. Хорошо?

– Зачем же мне обижаться. Ты же мне добра желаешь.

– Верно. У тебя от меня нет секретов, я тоже от тебя не хочу ничего скрывать. Тебе нравится такая жизнь, как у нас?

– Конечно. Так в полку никто не живет.

– А кто тебе создал такое счастье?

– Ты и твой дядя.

– Ты думаешь, что дядя нас снабжает спиртом только за один бланк командировочного предписания? Дядя – это миф, который я придумала. Есть другие лица. И если ты будешь с ними иметь дело, тебя могут оценить и вознаградить.

В голове Померанцева немного рассеялся хмель. «Кто она: аферистка или…»

– Но где они… эти «лица»?

– Разумеется, не здесь.

– А где? В Маньчжурии, что ли? – Иван все еще не допускал мысли, что она – шпионка.

– А хотя бы и там.

– Кто нас с тобой там ждет? Мы же не капиталисты.

– А может, и ждут. Ты не догадываешься?

– Значит, ты… ты оттуда? – голос его дрогнул, в груди сдавило дыхание.

Евгения молчала. И он понял, что она «оттуда». Сразу вспомнилось, как она однажды перекрестилась, садясь за стол. Он тогда посмеялся над ней. А она сказала, что это привычка осталась у нее с детства. Затем во сне она с кем‑то разговаривала, назвала какое‑то японское имя. Он поверил, что ей тогда приснился нелепый сон.

– Но как ты сюда попала? – Он откинул одеяло, сел. В землянке стало невыносимо душно, не хватало воздуха.

– Это, Ванечка, длинная история. Потом узнаешь. А сейчас я хочу, чтобы ты был моим единомышленником. Если вздумаешь сообщить в контрразведку, то знай, что в провокации японцев на границе есть и твое и мое участие, что секретная инструкция, которую ты держал в планшете, и бланк командировочного предписания переданы одному человеку.

– Какому! – Иван обхватил руками голову. – Если об этом узнает командование, меня завтра же посадят.

– Ваня, возьми себя в руки, будь мужчиной! Никто тебя не тронет, потому что инструкция и бланк будут возвращены.

– Но как я себя буду чувствовать после этого?

– Наивный человек! Все его бьют, а он терпит. А ради чего? Что хорошего в твоей жизни? Кто ты сейчас? Проштрафившийся офицер, Ванька‑взводный. А что тебя ожидает? Прозябание на задворках в младших чинах. И это в лучшем случае. А в худшем – необдуманный поступок и штрафная рота.

«Необдуманный поступок», – повторил про себя Иван. В самом деле, почему он всегда нелепо поступал? Среднюю школу не закончил, из музыкального училища был отчислен. Благо, в армии ему удалось получить офицерское звание, стать адъютантом. Чего еще надо? Но он хотел больше взять от жизни. Начал злоупотреблять служебным положением, связался с этой женщиной. И вот оказался на краю пропасти.

– А между тем есть другой путь, который приведет к счастью, – ворковала Евгения. – Пусть тебя не смущают временные неудачи немцев на фронте. Войне еще не видно конца. Будут приливы и отливы. Как заверяют компетентные лица, немцы готовятся к новому наступлению. И вот тогда вместо «второго фронта» на Западе откроется «второй фронт» на Востоке. Квантунская армия давно ждет приказа.

Померанцев совсем отрезвел. Его стала пробирать дрожь, в висках стучало. Нет, «другой путь» его не привлекал. Предателем он не будет. Может, ей лучше остаться у нас.

– А если тебе покончить с японской разведкой и жить здесь?

– Это не так‑то просто… К тому же я не привыкла к вашей жизни. Идея равенства и братства меня нисколько не прельщает. Я – обожательница всевластного капитала. Думаю, что и твои бабушка и мать преклонялись перед этим кумиром. А потом… я никогда не прощу большевикам убийства матери и отца. Отец тогда жил в Чите, был офицером.

«Какая вражина! Ей не нравится наша жизнь. Она не простит нам убийство матери и отца. Тогда и с тобой будет другой разговор. Меня тоже не прельщают твои сказки».

– Подай закурить, – сказал он.

Евгения встала, принесла папиросу ему и закурила сама. Руки ее дрожали, грудь часто вздымалась, и вся она была возбужденная, решительная, властная.

– Ты не представляешь, какое счастье нас ждет впереди! Если мы выполним задание, нам разрешат вернуться в Харбин. Это прекрасный город. В нем живет почти половина русских. Японцы не тревожат эмигрантов, а китайцы – это вечные прислужники иностранцев. В Харбине живет мой дядя, имеет винный завод и магазины. Мечтал ли ты когда‑нибудь о такой жизни?!..

В эту ночь Померанцев не уснул. Утром, не побрившись, отправился на работу. В больной голове его, как в небе тучи, плыли мрачные думы. Он не замечал красот зимнего солнечного утра, не слышал солдатских песен, доносившихся из гарнизона. Их заглушали слова Евгении: «Войне еще не видно конца. Что привлекательного в твоей жизни? Харбин – это прекрасный город. Там живет мой дядя. Мечтал ли ты о такой жизни?»