– Ты это серьезно или ради шутки?

– Кажется, серьезно.

– Может, только кажется?

– Знаешь, земляк, до сих пор мне просто не везло. Я не встречал такую, которая бы тронула до глубины. А в этой нашел все: душу, ум, красоту.

– Ну, если так, живи и больше не рыпайся.

– Посмотрим. В противном случае я ничего не теряю… В общем, решено и подписано. Приходи сегодня. Маленький свадебный вечерою собираю. Лишних никого не будет.

У Арышева не лежало сердце к Померанцеву. Он решил отказаться.

– Извини, но я не могу сегодня. К столу, подошла официантка.

– Шурочка, твоя помощь нужна, – сказал ей Иван. – Приглашаю друга к нам на вечер, а он отказывается.

– Это правда? – взгляд ее черных, чуть прищуренных глаз смутил Анатолия.

– Вы знаете, у меня сегодня собрание.

– Ничего не знаем, вы должны быть у нас и никаких разговоров.

– Ну, хорошо, постараюсь быть.

Вечером Арышев пошел к Померанцеву. В передней его встретила Шурочка, провела в большую комнату, где накрывался стол. Там уже сидели гости. Капитан Пильник со своей располневшей супругой и начальник штаба полка Смирнов с такой же, как и сам, худощавой женой.

Арышев неловко почувствовал себя в присутствии начальства. Но Смирнов оказался компанейским человеком. Узнав, что Арышев – земляк Померанцева, он почему‑то сожалел, что не слышал об этом раньше.

Вскоре пришли Померанцев с Незамаем. Они принесли какие‑то продукты. Незамай по‑дружески пожал руку каждому из гостей.

– Ас тобой, голубчик, мы уже виделись, – панибратски сказал он Арышеву.

«Зачем его черт принес сюда!» – злился Анатолий. Но, вспомнив, как однажды Иван расхваливал Незамая, догадался, что они друзья, и опять почувствовал себя неловко.

Между тем стол накрыли. Померанцев пригласил гостей занять места. Перед мужчинами стояли стаканы, наполовину заполненные водкой, а перед женщинами – рюмки.

Померанцев посовещался о чем‑то с Шурочкой, взял стакан и поднялся с места.)

– Дорогие друзья, от всей души просим вас выпить за наше супружеское счастье.

Все встали. Глухо звякнули сведенные стаканы.

– Как хозяин, так и гости, – сказал Иван и залпом выпил. Анатолий медленно тянул. Водка захватывала дух, обжигала горло.

– Пить до дна, не оставлять зла, – приговаривал Иван.

Как обычно, после первых стопок люди оживились, шумно заговорили.

Арышев сидел рядом с Незамаем, который рассуждал, посматривая на Померанцева.

– Счастливый человек! Вот с кого, голубчик, надо пример брать! Этот далеко пойдет.

Анатолий неторопливо закусывал, вслушиваясь в разговоры.

Смирнов рассказывал о наших успехах на фронте, делал прогнозы относительно конца войны и даже пытался представить, каким будет величайшим праздник победы над злейшим врагом человечества – германским фашизмом.

– Только вот кто доживет до тех светлых дней? – грустно вздохнула супруга капитана Пильняка. – Уж нас‑то здесь японцы сразу прихлопнут.

Мужчины принялись бурно убеждать ее в силе наших неисчислимых резервов. Но тут вмешался Померанцев и быстро разрешил спор.

– Товарищи! Еще выпьем по одной – на том свете нет такой. Там едва ли поднесут, так что лучше выпьем тут.

Эта прибаутка рассмешила всех. Женщины закричали:

– Горько! Горько!

Иван, ожидавший такого сигнала, наклонил голову невесты и, нисколько не смущаясь, поцеловал ее, как целовал других.

– Теперь сладко! – выкрикнул Незамай. И снова все выпили.

У Арышева горело лицо, ощущался шумок в голове, но рассудок не терялся. Он, посматривая на Шурочку, думал: «Смог бы я полюбить такую?» И чем больше наблюдал за ней, тем сильнее разочаровывался. Что‑то лукавое, надменное угадывалось в ней. «Глаз радует, а сердце не волнует».

Капитан Пильняк затянул «Бежал бродяга с Сахалина». Пели все, только Арышев не очень усердствовал, а Шурочка едва шевелила губами, была грустна, задумчива. Вот она, ее свадьба: без фаты, без священника, без обручальных колец. Разве в Харбине она сидела бы за этим столом, довольствовалась бы такими закусками и пила мужицкое зелье?

Померанцев взял гитару, заиграл фокстрот. Женщины пошли танцевать, увлекая за собой мужчин. Шурочка по‑прежнему пребывала в своих мыслях.

Иван заметил ее тоскующий вид, кивнул Арышеву – мол, действуй.

Анатолий пригласил, но чувствовал, что Шурочке не хотелось танцевать, да и тесно было.

– А ну‑ка, русскую, плясовую! – вдруг крикнул скучавший за столом Незамай. И как только Померанцев заиграл «Подгорную», он вскочил и петухом понесся по кругу, напевая:

Сербирби, конфеты ела,

Сербирби, из баночки.

Сербирби, избаловалась

Хуже хулиганочки…

Из мешковатого увальня он превратился в прыткого юнца: так лихо отплясывал, что под ногами прогибались половицы, а с раскрасневшегося лица катился пот. Запыхавшись, он, наконец, рухнул на стул.

– Товарищи, вашему вниманию предлагается лирическая песня «Черные ресницы, черные глаза» в исполнении Александры Петровны, – объявил Померанцев.

Все захлопали.

Шурочка запела не громко, но проникновенно:

Ты стояла долго молча на вокзале.

На глаза нависла крупная слеза.

Видно, в путь далекий друга провожали

Черные ресницы, черные глаза…

Все замерли. Незамай слушал, широко раскрыв глаза, точно впервые видел Шурочку. А та, казалось, никого не замечала, пела с таким упоением, будто в самом деле стояла на перроне и прощалась с любимым, уезжавшим на фронт. Только когда дошла до слов «О таких в народе песни сочиняют», почему‑то так холодно взглянула на Померанцева, что Анатолий на миг уловил ее сокровенные мысли: не любит. Теперь она представлялась ему сильной, одаренной натурой. Не понимал только, что связывало ее с этим легкомысленным человеком.

Померанцев пригласил Арышева на улицу покурить. Были уже сумерки, обдувало прохладным ветерком. Угостив Анатолия папиросой, Иван заговорил по‑приятельски.

– Слушай, Толик, чего ты хорохоришься, будоражишь всех. Если тебе хочется на роту, я помогу. Начальник штаба всегда прислушивается к моим советам. А отбивать у старика хлеб просто некрасиво.

«Отбивать хлеб у Незамая», – догадался Анатолий.

– Мне кажется, говорить о таких вещах сегодня не время.

– Почему? Вот именно сегодня я и хочу разобраться во всем.

Из землянки вышел Незамай. Пошатываясь, он подошел к Померанцеву. Тот взял его тяжелую руку и хотел соединить с рукой Арышева. Но Анатолий сунул руку в карман.

– Что, голубчик, не хочешь со мной знаться? – загудел Незамай.

Но Померанцев оборвал его.

– Подожди ты, Семен Иваныч, мы сами разберемся. – И снова обратился к Арышеву. – Ну почему вас мир не берет? Может, ты, Семен, придираешься к нему? А может, ты, – кивнул он на Анатолия, – подбиваешь под него клинки?

«Вот, оказывается, для чего ты пригласил меня! Помирить с Незамаем, чтобы я ни во что не вмешивался. Ничего не выйдет!»

– Знаешь что, Ваня, если будешь об этом говорить, я сейчас же уйду, здесь не совещание.

– Ну и мотай отсюда! – полез было с кулаками Незамай.

Но Померанцев скрутил ему руки и втолкнул в дверь. Потом подошел к Арышеву, положил руку ему на плечо.

– Толик, хочу поговорить с тобой, как со своим корешом. Неужели не поймем друг друга?

– В этом деле – нет.

Померанцев понял, что говорить бесполезно. Может, еще подпоить?

– Что ж, забудем этот разговор. Идем, посидим еще.

– Нет, я пойду. Извини. Благодарю за компанию.

«Сволочь! – выругался про себя Померанцев. – Я еще тебе устрою».

Глава тринадцатая

Шурочка оказалась очень заботливой женой. Она готовила вкусные блюда, доставала для Померанцева папиросы. А однажды привезла со станции две бутылки спирта.

Нетрудно представить, как это радовало его, вызывало у него восторг. Значит, он не ошибся в своем выборе. Это чувство подогревалось самолюбием: товарищи с завистью посматривали на него, когда он приходил с женой в клуб, просили у него разрешения потанцевать с ней. И он все больше и больше влюблялся в свою избранницу, открывая в ней все новые и новые достоинства.