…Вечером поезд прибыл на станцию пограничного города Маньчжурия. Остановился около одноэтажного вокзала. На перроне стояло десятка полтора встречающих, Евгения наблюдала из окна, не выходила из вагона, ждала: кто‑то должен ее встретить. Не зря же давала телеграмму.

К вагону приблизился солидный господин в синих галифе, пиджаке и шляпе. Он поднялся на подножку и вошел в вагон. Это был Жолбин.

– Госпожа Пенязева? – учтиво улыбнувшись, спросил он. Евгения кивнула.

– Очень приятно. Давайте ваши вещички.

Евгения увидела, что одного уха у него не было. «Видно, в гражданскую войну пострадал».

Жолбин взял чемодан и что‑то тяжелое, упакованное в рюкзак. Они вышли на перрон. Неподалеку стояло несколько извозчиков‑китайцев. Жолбин подозвал одного, посадил гостью и пристроился сам.

Через несколько минут Евгения уже сидела в кабинете Ногучи. Капитан расспрашивал о жизни в Харбине, рассказывал о пограничных делах. Евгения, покуривая, внимательно слушала своего шефа. Отныне она будет выполнять только его указания, подчиняться только его воле.

– Сегодня вы устали, отдыхайте, а завтра мы ознакомим вас с заданием.

Глава седьмая

В воскресный вечер в клубе части демонстрировался фильм «Разгром немцев под Москвой». Клуб был переполнен. Солдаты сидели на полу перед экраном, стояли в проходах, а у дверей строили «баррикады» до самого потолка. Всем хотелось увидеть побитых завоевателей.

После кино были объявлены танцы. В зале сдвинули скамейки. Веселов пробежал пальцами по перламутровым клавишам баяна, настраиваясь на вальс. Закружились офицеры, замелькали гимнастерки, кителя, и только изредка привычное однообразие нарушали женские фигуры.

Арышев сидел около Веселова, наблюдал за танцующими. Мимо проплыла крутобедрая дама в ярком шелковом платье. Ее медленно кружил краснощекий капитан, начальник продовольственно‑фуражного снабжения Пильник. Он разопрел, будто вез тяжелый непосильный груз.

Низенькая пышка повар Капка танцевала с Воронковым. Взглянув на Анатолия, Александр Иванович подмигнул ему, мол, веселиться надо, а не скучать. Но танцевать было не с кем, да и не нравились ему здешние партнерши. Разве что эта, стройная блондинка в сиреневом платье, что кружилась с комбатом. Это была врач, жена капитана Сидорова.

Анатолию вспомнился городской сад, Таня.

Таня… Где она сейчас? Может, в эти минуты тоже вспоминает о нем. Война свела их и разлучила.

Внимание Арышева привлек Померанцев. Изящный, как всегда, адъютант плавно выписывал красивые фигуры, легко придерживая за талию стройную девушку с солдатскими погонами на гимнастерке, связистку Нину. На голове ее лихо сидела пилотка, из‑под которой на плечи падали темно‑русые волосы. Нину все уважали в полку – она Прекрасно пела, Веселов посвящал ей свои стихи. И теперь он ревниво посматривал на Померанцева, когда тот наклонялся к лицу Нины и что‑то шептал.

Когда смолк баян, несколько офицеров подошли к Веселову. Одни просили сыграть танго, другие – фокстрот.

Потом около Кости села связистка Нина. Обмахиваясь платочком, точно веером, спросила:

– Почему не танцуешь?

– Ас кем? Ты ведь «словно Ева, спряталась от бога за кустом».

– Кто же по‑твоему должен приглашать?

– По обычаям военного времени – приглашают женщины.

– Хватит зубы мыть. Лучше сыграй фокстрот.

– Могу заказать, если со мной будешь танцевать… Насвистывая веселый мотивчик, к Арышеву подошел Померанцев, покровительственно подал руку.

– Как, земляк, жизнь молодецкая? Привыкаешь к здешним красотам?

Патефон заиграл «Дядю Ваню». Танцоры мигом расхватали партнерш. У Воронкова кто‑то умыкнул Капку. Адъютант тоже остался с носом: Нина пошла танцевать с Веселовым. Померанцев с минуту понаблюдал за ней и снова взглянул на Арышева.

– Значит, дела у тебя идут. Я думаю, с Незамаем жить можно, мужик безвредный.

– Смотря для кого.

Но Померанцев эти слова пропустил мимо ушей.

– А что касается солдат, то как ни старайся, все равно с ними в люди не выйдешь.

– Говорят, ты не очень‑то старался.

– Ванькой‑взводным я не собирался долго работать. – Померанцев обернулся, кого‑то отыскивая. – Эх, жизнь бекова – пригласить некого! То ли дело в командировке! Придешь в клуб, глаза разбегаются, не знаешь, какую выбрать.

– А как у тебя с Соней? – спросил Анатолий. В училище Иван знакомил его с одной из своих подруг.

– Все рассохлось.

– Почему?

– Есть причина. Приезжаю однажды к ней, вот уже отсюда. Стучу в дверь. Открывает какой‑то военный, а из‑за спины его выглядывает‑моя Сонечка.

– Ты тут же выхватываешь пистолет, – перебил его Воронков. – Соня падает на колени, начинает тебя умолять, и твое благородное сердце прощает ей все грехи.

– А может, он предпочел другой вариант, – вставил Арышев. – Его собрат по оружию предложил ему сесть за стол, выпить с ним, и все кончилось миром.

Померанцев обиделся.

– По‑вашему, я не офицер, а тряпка, чтобы простить такое!

– Значит, не простил? – нарочито удивился Воронков. – Напрасно…

– Почему напрасно? – не понял Иван.

– Тогда бы вы с ней были квиты. Вспомни, сколько ты ей изменял..

– На это у него память короткая, – сказал Анатолий. В глазах Померанцева вспыхнули колючие искорки.

– Знаешь что, земляк, я тоже острить умею! – И тут же удалился.

– Ловко мы его отбрили! – смеялся Воронков. – А то расхвастался, Дон Жуан нашелся! Привык по командировкам разъезжать. Ванькой‑взводным он, видите ли, не собирался работать. Ну, тип!

Они уже собрались уходить, когда в клуб вбежал дежурный по полку и громко прокричал:

– Трево‑о‑га!

Музыка оборвалась, и все хлынули к выходу.

В казарме, куда прибежали Арышев с Воронковым, солдаты уже были подняты на ноги. Быков с вещевым мешком за плечами и противогазом на боку беспокойно ходил и поторапливал бойцов, которые надевали снаряжение, брали оружие из пирамид.

От суматошного движения людей пламя коптилки над тумбочкой дневального трепетно билось, бросая на стены расплывчатые тени. Слышались топот ног, команды сержантов.

Арышев увидел своих «рязанских». Данилов нес от пирамиды противотанковое ружье, а Вавилов – сумки с боеприпасами.

– Неужели самураи напали? – услышал лейтенант голос Данилова.

– Черт их знает, – ответил Вавилов.

– Может, диверсанты?

– Там увидим…

Этот хладнокровный разговор вселил в Арышева уверенность в своих бойцов. «Ничего, дадим отпор. Ребята неплохие, хоть и мало я поработал с ними».

Старков доложил о готовности взвода к выступлению. В строю были все, кроме Примочкина.

– Опять что‑то делает у старшины, – показал Старков на каптерку.

«Никак не сдается, – досадовал Арышев. – Пойду доложу командиру роты».

Как раз в казарму вошел Незамай. Полевая сумка его не застегивалась. Из нее высовывалось полотенце. Не успел он пройти в канцелярию, как прибежал посыльный и вызвал его в штаб батальона.

Сидоров знакомил командиров рот с обстановкой. Из его слов Незамай понял, что в районе высоты Каменистой японцы нарушили границу. Необходимо выступить на помощь пограничникам.

– Основным силам батальона, – приказывал комбат, – выйти через пятнадцать минут, головной походной заставе – через десять. Начальником заставы назначаю командира противотанковой роты.

Незамай поправил на коленях сумку и устремил взгляд на комбата.

– Ночь сегодня темная, пасмурная. Ориентироваться по компасу и карте будет трудно. Но думаю, что Семен Иванович у нас хорошо знает местность и сумеет провести батальон коротким путем.

– Эту сопку я с завязанными глазами найду, – сказал Незамай, польщенный доверием комбата.

Вернувшись в казарму, Незамай вызвал взводных командиров, коротко объяснил обстановку.

– Первый взвод идет со мной в головной походной заставе. Остальные – в составе батальона. Готовы бойцы, товарищ Арышев?

– Готовы. В строю отсутствует только боец Примочкин.