Вальпургиева ночь

Аннет Кэлуэль

В чудесный воскресный вечер зимой появился на свет Роберт Маккензи, то есть я. Но так сошлись нити судьбы, и мама, подарившая мне жизнь, отдала свою жизнь в когти смерти в тот же воскресный зимний вечер. Я остался на попечение двух бабушек и отца.

Мой отец был спокойным, уравновешенным мужчиной. Со смертью мамы ему пришлось упорно работать, чтобы прокормить сына. По правде говоря, отец был совсем не готов к воспитанию сына. Или дочки. Вообще-то он был не готов к воспитанию ребёнка. Мне думается, что если бы матушка моя осталась жива, именно она бы и занималась моим воспитанием. Но столь тяжёлое бремя пало на плечи моего отца.

Бабушки жили отдельно. Конечно, в самом раннем моём возрасте помогали именно они. Как покормить, как сменить пелёнки или постирать – всему учили отца бабушки. Но лишь мне исполнился годик, папа наотрез отказался от всех учений. Бабушка с линии отца жила недалеко от нашего дома, а бабушка с линии матери довольно далеко, поэтому первую бабушку я видел многим чаще. Как не крути я был очень маленьким и оставаться одному мне было никак нельзя. Поэтому в рабочие будни я был у бабушки, с восьми утра и до девяти вечера. После работы папа забирал меня. Так длилось до тех пор, пока я не пошёл в садик. Из садика же меня забирала бабушка и приводила теперь уже в мой дом, где сидела со мной до возвращения отца.

В семь я пошёл в школу. Стоит отдать должное моему отцу. Говорят, что дети, растущие без матери вырастают хулиганами или ещё какими-нибудь сомнительными личностями. Отец воспитал меня, как надо. В школу я пошёл, умея читать и писать, я гулял на улице и у меня было много друзей. Я никогда ни в чём не нуждался. Ни в одежде, ни в игрушках, ни тем более в еде. Финансовые трудности меня почти не касались, изредка отец скажет мне, мол: «Не хватило на то то» или «Мы не можем это купить на этой неделе сынок, мы купим это в следующий раз». И то эти «трудности» меня не огорчали. По большому счёту я не знал ни зла ни горя. До того, как не пошёл к в школу.

Как я уже говорил, в школу я пошёл весьма с неплохим багажом знаний и всё должно было даваться мне легко. Так и случилось. Математические задачки я колол, как орехи, природоведенье очень любил и многое знал. Что мне не давалось, так это литература. Наша учительница задавала нам много сочинений, именно на них, почему-то она делала акцент, а не на самой литературе. Сочинение было для меня крахом мира сего. Частенько сочинения касались религиозных тем, моего самого слабого места.

Мой отец был не самым религиозным человеком. Да, о том, что Бога нет и об атеизме дома и речи не шло, но и об обратном тоже. Он просто никогда не заговаривал со мной на эту тему, оттого я и Библии не читал, оттого я и не придавал этому большое значение. Собственно поэтому-то сочинения на религиозные темы у меня и не клеились.

Что там говорить! У меня не клеились никакие сочинения вообще. Когда мне было тринадцать лет наша учительница литературы задала очередное сочинение на тему: «Богатые и бедные», в котором мы должны были порассуждать, кому легче живётся.

Придя домой, я сразу взялся за дело. Я стал думать. «У богатых много денег, - думал я, - они ни в чём не нуждаются. У бедных мало денег – они нуждаются во всём. Но так как у богатого есть всё, что можно купить за деньги, у него нет ничего, что за деньги купить нельзя. У бедного же наоборот. За деньги нельзя купить: любовь, радость, друзей, улыбки… Но имея всё это бедный нуждается в еде, питье, крове над головой. Бедные несчастны потому, что они не могут радоваться тому, что у них есть, оттого, что постоянно голодны. Богатый несчастен оттого, что он постоянно сыт, а счастья всё равно нет, потому что нет ни улыбок, ни любви, ни друзей, ни радости, потому что всё это нельзя купить за деньги. Отсюда вывод – и богатым и бедным живётся несладко». Всё это я и написал. Это, как раз и было моей второй проблемой. Помимо затруднений в религиозном плане, я имел затруднения с объёмом текста. Всегда он получался у меня очень короткий. Как и сейчас, слишком мало я написал о богатых и бедных. Но что толку пустословить? Я написал самое главное и хватит этого.

В школе меня знатно выругали за это. Следующее сочинение касалось религии, а конкретно Иисуса Христоса. Сочинение вышло несуразным, коротким и совершенно двоичным. За него меня не ругали при всём классе. Учительница оставила меня после уроков и состоялся не самый приятный для меня разговор. Она сказала, что у меня «полное отсутствие духовного воспитания».

Стоит отметить, что бабушка со стороны отца, хоть и была старой, но религиозной была настолько же, насколько был религиозным мой отец. То есть – крайне мало религиозной. А вот бабушка со стороны мамы, была очень одухотворённой. Она много молилась, знала наизусть много псалмов и часто ходила в церковь. Но бабушка приезжала только на Рождество и на моё День Рожденье, в остальные дни она слала открытки, посылки и письма. Наверное именно её влияния мне так не хватало.

Так вот, говорим мы, учительница меня выругала и, сказав о недостатке во мне духовного воспитания, решилась вызвать в школу папу. Отец, конечно, пришёл. И выслушав проблему, обратился к своей маме. Бабушка же, так как в этом плане тоже была слаба, посоветовала обратиться к бабуле с маминой стороны. Она же примчалась, как фурия.

Отец выслушал весьма долгое нравоучение, потом нравоучение выслушал я, и бабушка сказала, что меня необходимо отправить в школу при монастыре. Отец долго думал на этот счёт. Но бабушка сказала, что он «не осознаёт глобальность этой проблемы», и папа всё-таки решил, что для меня будет лучше пройти обучение в школе-интернате при монастыре, который выберет бабушка.

Меня отправили в какой-то глухой и маленький монастырь. Наместником там был некий отец Аарон, в руки которого меня и передали. Я очень расстраивался и даже немного боялся, монастырь казался мне жутким и заброшенным. В его стенах каждое слово раздавалось страшным эхом и раздваивалось на тысячи слоёв.

Отдельное описание стоит уделить самому Аарону. Если бы я не знал, что он священно служитель, я бы ни за что в это не поверил. Он держался крайне свободно, лишь только руки, почему-то скрывал. Волосы были лишь тронуты сединой, и сам он был почему-то крайне живой, что, конечно, не совместимо с положением архимандрита. Он улыбался, смеялся, сверкая белоснежными зубами и пообещал моей бабушке сделать из меня чуть ли не монаха-отшельника.

Мне выделили чистую комнатку, маленькую, с одной-единственной лампадкой и свечой. В комнате стояла кровать, письменный стол и… и всё. Распорядок моего дня оставлял желать лучшего. Меня могли навещать два раза в месяц, то есть, как я понял, раз в две недели, что тоже было не очень веселой перспективой. Вообще, конечно, мало что весёлого ожидало меня в этом году. Но бабушка сказала, что монастырь – это путь к истинному просветлению.

Первые дни было крайне сложно. Шёл пост, я держался мужественно, но терпение меня подводило. Кстати говоря, отец Аарон, после ухода моей бабушки, передал меня в руки своего помощника брата Романа, и я не видел его несколько недель. Мои отношения с Романом в первую же неделю стали стабильными. То есть стали отвратительными. Я думал, что служитель монастыря это бесконечно добрый, одухотворённый человек не от мира сего. Я думал, что здесь меня научат религии и всему тому, что ценится в религиозном мире. Но брат Роман был совершенно иным. Он был строгим и в какой-то мере даже злым. Он любил дать мне подзатыльник или как-нибудь злословить на мой счёт. Хотя в своих проповедях он говорил, что ко всему нужно быть терпимым, меня, кажется, он не любил больше всего.

Лицо у Романа выражало какую-то одухотворённую строгость, он не был совсем стар, на вид я сразу же дал ему шестьдесят лет. Он был крайне заносчивым, а в плане веры напоминал мне фанатика.

Стоит отметить так же, что я был единственным учеником в этом школе-интернате. Прошёл месяц, другой, и я постепенно привык к Роману.