После этого собору предлагалось ответить на вопрос: принимать или не принимать гетмана запорожского со всем войском под царскую руку?

Собор (собственно его боярская часть) принял следующее решение: «за честь царей Михаила и Алексея стоять и против польского короля войну вести, а терпеть того больше нельзя. Гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами их и землями чтоб государь изволил принять под свою высокую руку для православной христианской веры и святых божьих церквей, да и потому доведется их принять: в присяге Яна Казимира короля написано, что ему никакими мерами за веру самому не теснить и никому этого не позволять; а если он этой присяги не сдержит, то он подданных своих от всякой веры и послушания делает свободными. Но Ян Казимир своей присяги не сдержал, и, чтоб казаков не отпустить в подданство турскому султану или крымскому хану, потому что они стали теперь присягою королевскою вольные люди, надобно их принять».

Гости и торговые люди вызвались предоставить средства для ведения будущей войны, служилые люди обещали биться против польского короля, не щадя голов своих.

Патриарх и духовенство благословили государя и всю державу на предстоящую войну с Польшей за веру.

Конечно, в том, что вопрос о вхождении казацких территорий в состав Московского государства не решался долгих шесть лет и за это время большая часть завоеваний Хмельницкого была утрачена, а некогда цветущая Украина оказалась истерзанной и опустошенной войной, виновны были обе стороны. Изначально, замысел Хмельницкого не выходил за рамки обычных требований казаков о возвращении привилегий и вольностей, а также установления реестра, как при гетмане Дорошенко. И это было пределом мечтаний не только беглого казацкого сотника, но и подавляющего большинства его соратников. О выходе из состава Речи Посполитой никто из них и помышлять не мог. Однако, три победы над Речью Посполитой кряду за полгода вскружили голову новоиспеченному гетману, уже видевшего себя удельным князем Чигиринским или герцогом Малороссийским во главе независимого казацкого государства. Поэтому он, фактически являясь вассалом крымского хана, рассматривал Московское государство лишь с точки зрения возможного союзника, который будет воевать за него с Речью Посполитой. Москва же малороссийскую проблему рассматривала с иных позиций. Царскому правительству было выгодно прибрать к рукам Войско Запорожское, хотя бы даже без казацких территорий, но в качестве своих собственных военных формирований, типа стрельцов. Москва согласна была в принципе присоединять и казацкие территории, но только при условии, чтобы там управляли царские воеводы, что не совпадало с интересами гетмана и старшины. Устремления обеих сторон были им понятны, поэтому они не доверяли друг другу и взаимно хитрили до тех пор, пока Малороссия не опустошилась союзниками-татарами и карательными набегами поляков. Только после этого, когда страна уже никуда не годилась, царь принял ее под свою высокую руку, чтобы, в конечном итоге, превратить казацкую верхушку из польских бунтарей в озлобленных московских подданных. Приди Москва к такому решению четыре-пять лет назад, она получила бы всю военную мощь Запорожского Войска и сильный экономический потенциал огромного края. Сейчас же царское правительство получило войну на три фронта — с Польшей, Литвой и Крымом, а также длительную головную боль во взаимоотношениях с казаками до конца столетия. Богдан Хмельницкий рассматривал Освободительную войну исключительно, как борьбу казаков со шляхетством, но в результате положил начало новой социальной розни — между казацкой старшиной и «чернью». Именно эта рознь, превратившаяся после него в открытую вражду, и стала определяющей для Малороссии, по меньшей мере, на последующие сорок лет, вызвав бесконечные измены гетманов, смуты, восстания «черни» и привела, в конечном итоге, к отторжению и опустошению Правобережной Украины. И такой печальный результат явился во многом следствием «тонкой и осторожной» московской дипломатии.

24декабря, после известных событий под Жванцем, запорожский гетман возвратился в Чигирин. Здесь его ожидали царские посланники стольник Стрешнев и дьяк Бредихин, которые уже торжественно и официально объявили ему, что царь принимает казаков со всеми городами и землями под свою руку.

Русские люди долго запрягают, но быстро ездят: Хмельницкий 28 декабря только отправил в Москву благодарственную грамоту, а 31 декабря в Переяславль прибыли уже новые царские послы боярин Бутурлин, окольничий Алферьев и думный дьяк Лопухин с основной целью принять присягу от гетмана и всего казацкого войска. В Малороссии уже знали, зачем едут царские послы и по всему пути следования их встречали хлебом и солью. По приказу Хмельницкого переяславльский полковник Павел Тетеря с 600 казаков встретил их за пять верст от города и, сойдя с лошади, произнес приличествующую данному случаю речь. Он объяснил также, что гетман хотел быть в Переяславле раньше послов, но нельзя переехать Днепр, поэтому они со Стрешневым пока находятся в Чигирине.

6января в Переяславль прибыл гетман. На другой день приехал генеральный писарь Выговский, полковники и сотники. Поздней ночью 7 января (или ранним утром 8 января) у гетмана со старшиной состоялась тайная рада, на которой было решено перейти под царскую руку.

Однако не все полковники согласились с этим решением. Иван Богун еще в начале 1653 года резко выступал против перехода в московское подданство, указывая, что тем самым казаки попадут еще в более тяжелое положение, чем сейчас. Богун напоминал, что в Москве даже бояре официально именуют себя царскими рабами, а уж что говорить о простом народе? Его слова произвели большое впечатление не только на молодых казаков, но даже и на представителей «значного» казачества. В этот же раз, 8 января 1654 года, винницкий полковник также высказался против перехода в подданство русскому царю и в дальнейшем вместе со своими бужанами отказался принести присягу. Отказался присягнуть московскому царю и полковник Иван Серко, прибывший в Переяславль, как представитель Сечи.

— Прежде чем присягать на верность Москве, — сказал он веско, — надо сначала убедиться, что не придется опять отстаивать свои вольности оружной рукой.

Сразу по окончанию рады, коротко перемолвившись с Дорошенко, теперь уже прилукским полковником, Серко собрался возвращаться на Сечь, чтобы в следующий вернуться на Украину только с гетманом Юрием Хмельницким спустя два года.

Петр, не видевший Серко с времен Берестечка, с грустью сказал на прощанье:

— Толком и поговорить не успели. Как знать доведется ли свидеться еще?

Иван, уже сидевший в седле, перегнулся к другу и негромко сказал:

— У нас, Петро, впереди долгая жизнь. Ты еще станешь гетманом, попомни мое слово!

Он рассмеялся, сжал шпорами бока Люцифера и умчался, с места пустив коня в карьер.

Но большинство генеральной старшины, успевшей за годы военного лихолетья почувствовать себя новой украинской шляхтой, опасались потерять приобретенные богатства, понимая, что в случае возвращения польских панов им не удастся сохранить вновь приобретенный статус, поэтому не возражали перейти под царскую руку. Средний слой старшины — сотники и есаулы вообще в большинстве своем считали, что речь идет о равноправном союзе с Москвой, а не о переходе в московское подданство.

После тайной рады в тот же день назначена была явная рада. С раннего утра довбыши в течение часа били в барабан, чтобы народ сходился на центральную площадь. Наконец, в окружении старшины появился гетман, обратившийся к собравшимся с речью. Хмельницкий, одетый в шубу подаренную ему царем Алексеем Михайловичем, в шапке с двумя страусиными перьями, скрепленными крупным бриллиантом, с булавой, усыпанной драгоценными камнями за поясом, напомнил, что уже на протяжении шести лет длится война за веру, казаки не имеют своего царя и дальше так жить нельзя. Поэтому и собрана рада, чтобы выбрать себе государя из четырех кандидатур: турецкого султана, крымского хана, короля польского или православного Великой России государя царя и великого князя Алексея Михайловича. Понятно, что это был уже заранее отрежессированный спектакль, с распределением ролей и заранее подготовленной публикой.