Вдруг без всякого предупреждения его вывела из летаргии острая боль, терзающая его губы. Во рту он почувствовал собственную кровь, горячую и соленую, он стал сталкивать ее с себя, но, несмотря на всю его силу, она вцепилась в него и продолжала сосать кровь из разорванной губы.
– Ах ты, сука е…ая! – Он попытался высвободиться, но она присосалась своими губами к его рваной нижней губе, как пиявка, а руками вцепилась в него, как сумасшедшая. Отпустив ее, он поднял руку и отвесил ей звонкую пощечину. Моментально губы ее разжались, и этого ему было достаточно, чтобы откатиться к краю кровати и вскочить на ноги. Горевшие свечи оплыли и потухли, и он на ощупь нашел подсвечник рядом с кроватью, нащупал трутницу, зажег фитиль и засветил свечу. Она лежала, распростершись на кровати, лицо и рот ее были вымазаны кровью. Он увидел, что из‑под подушки высовывались перья черного петуха, безжизненное тело которого было раздавлено тяжестью их тел, а безжизненные глаза его уставились на Рори.
– Какого черта?.. – Он схватил мертвого петуха и швырнул его на пол. – Что здесь происходит? – Он взял простыню за уголок и приложил его к губе, чтобы остановить кровотечение.
Медленно, с кошачьей грацией она собиралась с силами. Одной рукой она терла щеку в том месте, где он ударил ее, но смотрела на него бесстрашно и нагло, даже вызывающе, алый язык ее слизывал кровь с губ. Приподняв одно плечо, она показала на Рори пальцем, проведя им от глаз вниз по его телу до опавшей плоти.
– Марая ни за что не отдаст тебя другой женщине, великан. И никогда. Никому. Ты ей слишком нравишься. Марая оставляет тебя для себя. Ни одна женщина не сможет больше прикоснуться к тебе. Никогда.
– Это ты так думаешь, черномазая сука. А теперь убирайся. – Он шагнул к краю кровати и занес руку, чтобы ударить ее, но она бросилась поперек скомканных простыней и обвила его ноги руками. Вопреки его желанию ощущение ее горячей плоти, прижавшейся к нему, остановило его поднятую руку. Она медленно опустилась на ее густые черные волосы. Ее окровавленные губы ласкали его до тех пор, пока он не собрался с духом и не отогнул ей голову назад. Она смотрела на него снизу.
– Знаешь, кто я, маста великан? Я – дьяволица, вот я кто. Девушка‑обэ. Сегодня ночью я сильно заколдовала тебя. Теперь ты никогда меня не оставишь. Не сможешь. Даже если захочешь. Сегодня ночью я пила твою кровь, маста великан. Я поглотила тебя. Всего. Ты во мне, и ты часть меня. Обэ не даст тебе вырваться от меня. Я не хочу этого. Смотри!
Она щелкнула пальцами, и он понял, что она говорит правду. Он был бессилен; он не мог сопротивляться ее изощренным ласкам. Несмотря на то, что где‑то в мозгу он презирал ее, тело его поддавалось ей, и он упал на кровать и притянул ее к себе. Глаза дохлого петуха на полу смотрели на него, и он мог поклясться, что один глаз закрылся в похотливом подмигивании.
Ее руки положили его голову на запачканную кровью подушку. Он положил руки ей на голову, пассивно лежа на спине и давая ей полную свободу.
Она перестала играть с ним, взглянула на него и улыбнулась.
– Тебе чертовски повезло, что я не сукуя, маста великан. Я всего лишь дьяволица. Не умею сбрасывать кожу и летать по ночам и пить кровь. Но я могу любить тебя, маста великан. Могу так любить тебя, что ты будешь молить меня утром, днем и вечером, чтобы я любила тебя. Человек, ты еще ничего не видел. Подожди, вот я устрою тебе.
Он расслабился, подбив под голову окровавленную подушку так, чтобы удобнее было наблюдать за ней. Она стала доказывать свои слова с непревзойденным артистизмом, которого он не испытывал ни с кем, кроме Шацубы. Рассвет окрасил небо в ярко‑розовый и фиолетовый тона, проник в комнату через окно и бросил на пол решетчатую тень. Рори повернулся на бок, освободившись от Мараи, и уснул. Через мгновение она встала, схватила платье из розового атласа с пола и набросила его на себя. Затем нагнулась, чтобы поднять мертвую птицу с пола, выдернула длинное загнутое перо из хвоста и воткнула его между ног Рори. Смеясь, она вышла из комнаты.
Глава XXXV
Рори просыпался медленно, борясь с всеохватывающей летаргией, возвращавшей его ко сну. Комната была залита ярким солнечным светом, таким ярким, что, скорее всего, была уже середина утра. Он осторожно пошевелил головой из стороны в сторону, почувствовал жалящую боль в губе, затем не без труда сделал глубокий вдох во всю грудь. Его чуть не вырвало. Ноздри его осквернил вонючий запах пота, мускуса и резкий, щелочной запах высохшего семени. Вся комната, несмотря на открытое окно, была пропитана порочными запахами. Он оторвал голову от подушки и посмотрел на собственное тело, покрытое лиловыми пятнами там, где оставили засосы губы Мараи. Черное петушиное перо, длинное и изогнутое, стояло, контрастируя с его собственной немощью, что было необычным, потому что он, как правило, просыпался с пульсирующим задором, который не спадал до тех пор, пока он не облегчится. Вертикально стоящее петушиное перо, чернеющее на фоне его белого тела, вызвало в памяти эпизоды прошедшей ночи.
Господи! Никогда не чувствовал он себя таким изможденным, совершенно выжатым. Осторожно, как будто боясь, что старик Гарри совершенно пропал, он обследовал себя и обрадовался, когда пальцы убедили его, что он был в полном комплекте, а не евнухом, каким боялся себя обнаружить. Он отбросил петушиное перо, и оно, медленно кружась, опустилось на пол, как будто живя собственной жизнью. Черт бы побрал эту Мараю! Нет, ругательств она не заслуживала. Какую фантастическую цену можно было бы получить за нее в Африке! Она была даже лучше, чем Шацуба, которая выжала его, как лимон, давным‑давно в шатрах Саакса. Шацубу специально этому обучали. Никто никогда не обучал Мараю. Да и надобности в этом никакой не было. Она инстинктивно знала, как доставить удовольствие мужчине, но она скорее походила на животное, чем на человека.
А что за чушь, она несла. Что‑то насчет обэ? Да, но что такое обэ? Он вспомнил: это что‑то вроде дурацкого африканского лешего; глупый предрассудок, вот и все. Он даже Маме Фиби об этом не скажет. Но черт! Если обэ – это то, что делает девку еще похотливее, то да здравствует обэ! Все женщины должны быть им наделены. Рори улыбнулся, представив себе мир, полный женщин, похожих на Мараю. Три тысячи чертей! Через неделю ни одного мужика бы не осталось.
Что ж, и черт с ними! Он передвинул ноги к краю кровати и поплелся по прохладным плитам пола. Налив воды в фарфоровый тазик, он плеснул из него себе в лицо и вытерся грубым полотенцем, а потом причесался деревянным гребешком. Кожа его была покрыта потом и семенем, но воды в тазике для ванны не хватило бы. Он поднял руку и понюхал под мышкой. Ну и вонища! Он скривил губы и мотнул головой. Ему захотелось искупаться в реке, где за день до этого он видел купающихся невольников, и смыть с себя любовный пыл. А почему бы и нет? Утром он вернется в Порт‑оф‑Спйн. В Мелроузе ему делать было совершенно нечего: все невольники размещены, а Тим и Мама Фиби готовы следить за порядком. Он полностью доверял Маме Фиби. Когда эта старушенция умрет и попадет в рай, а может, и в ад, она возьмется за дело, как только попадет туда, и все приведет в порядок.
Он кое‑как натянул на себя одежды и выбрался в галерею, ища дорогу на кухню, где его и приветствовала Мама Фиби и проводила в столовую. Отвечая на ее вопросительный взгляд, он стыдливо улыбнулся и сознался, что ночка выдалась на редкость, а она, зная, что он говорит правду, только сделала губки бантиком и понимающе закивала головой, как бы говоря, что она‑то знает, как ублажить молодого, горячего распутника, поэтому‑то и предоставила как раз то, что надо.
Его утренняя апатия частью была развеяна вкусным завтраком Мамы Фиби и несколькими чашками крепкого черного кофе с листьями цикория, и хотя Тим уже поел и сходил посмотреть, как дела у негров, он забрел в столовую и присоединился к Рори, чтобы выпить еще чашечку. Рори объявил ему о своих намерениях возвратиться в Порт‑оф‑Спейн, и Тим сказал, что вернется позже к вечеру. Внучка Мамы оказалась столь занимательной, что Тим планировал провести с ней послеобеденную сиесту и по возможности рекрутировать молодого Питера в роли Фаяла. Рори заметил, что достижения Пентекосты не могли сравниться с лаврами Мараи, иначе у Тима поубавилось бы рвения, Пенни тоже должна отведать обэ; но, возможно, брат Мараи получил наставления на этот счет и добавит остроты к трио Тимоти.
