— Незаконной. Она связана с финансовой махинацией.

— Ты можешь объяснить ее суть в двух словах? Если нет, то расскажешь мне о ней в другой раз. Она имеет какое-нибудь отношение к Эрике Гроллер?

— Нет, абсолютно никакого. Речь идет о земельных участках. Трюк заключался в том, что я покупаю здесь дом, скажем за семьдесят тысяч марок, и, заручившись официальным свидетельством эксперта о его более высокой рыночной стоимости, закладываю в другом месте страны. Основной навар получается на разнице между оценочной стоимостью земельного участка при закладе дома за пределами Берлина и реальной стоимостью здешней земли. На такой операции можно заработать тридцать — пятьдесят тысяч марок.

— И как часто ты проделывал такую аферу?

— Только один раз. Тоже с Кайльбэром.

— Ну хорошо. Хотя я и не все понял, пойдем дальше: при чем тут Эрика Гроллер?

— Я уже говорил. К этому она не имеет никакого отношения. Когда мне стало известно, что восемнадцатого и девятнадцатого мая Эрика будет находиться в Париже, я решил воспользоваться ее домом для приема Кайльбэра и выдать его за свой собственный. Я попросил Эрику об этой услуге, и она, немного поколебавшись, согласилась. Мне доводилось уже несколько раз бывать у нее в гостях, поэтому я довольно хорошо знал планировку дома, за исключением погреба и мансарды. Накануне своего отъезда она набросала эскизы и пояснила устройство этих частей дома — надо было избежать всяких неожиданностей. Естественно, я попросил также Эрику написать мне доверенность на право пользования ее жилищем в течение двух дней. В конце зечера я подвез ее к дому, и мы тепло попрощались. А дальше произошло странное: примерно через час, то есть около половины первого, я еще раз проехал мимо дома Эрики…

— Почему? Что тебе было там нужно?

— Ничего. Расставшись с Эрикой, я немного посидел в пивной и на обратном пути решил проехать через Далем, еще раз взглянуть на дом, который в течение двух дней будет моим. Тебе этого не понять. Когда всю жизнь скитаешься по чужим углам, и вдруг — дом! В душе происходит…

— Стоп, стоп! Время — деньги. Что было дальше?

— Я увидел па балконе Эрику в половине первого…

— Но согласно экспертному заключению она умерла в полночь.

— Вот именно. Полиция ошибается. Эрика в это время была жива. Она стояла на балконе, еще в плаще, а в спальне на верхнем этаже горел свет.

— Ты уверен?

— Безусловно. Правда, меня это удивило. Я подумал не о том, кто там был — она или не она? — а зачем Эрика там стояла? Ее поведение тоже показалось мне странным. Несколько сгорбившись, она стояла у двери и словно высматривала что-то вдали или прислушивалась к чему-то. Тогда я не придал этому большого значения. Однако мысли все время кружились вокруг этого странного видения, какое-то беспокойство одолевало меня, и в Штеглице я уже не удержался и повернул назад.

— Ну и что?

— Я возвратился в Далем и оставил свою машину метрах в ста от ее виллы. Ты опять спросишь меня почему. Ответа я не знаю. Когда я подошел поближе, то света в доме не увидел. На улице было совершенно тихо, не было слышно ни звука. Мне стало даже как-то тревожно. Я остановился у садовой калитки и машинально нажал на ручку. Калитка была закрыта. Значит, все в порядке, подумал я. Хотел уже было уйти, но тут… тут…

— И что же тут?

— Дальше все произошло как во сне. Я увидел на садовой дорожке какой-то предмет, похожий на пакет. Подумал: наверное, Эрика что-то обронила. Одним прыжком я перемахнул через забор, прошел по дорожке и подобрал предмет. Это оказалось дамской сумочкой!

— С ума сойти! Дамская сумочка? Без ремешка? Тебе осталось только сказать, что в ней лежали драгоценности или сотня тысяч долларов….

— Франков. Не долларов, а франков, французских франков. К сожалению, не сотня тысяч, а поменьше, но сумма была приличная.

— Что ты сделал с сумочкой?

— Я бросился к своей машине. Кроме денег в сумочке находились тюбик губной помады без колпачка, зеркальце, карандаш для ресниц и два зажима для волос.

— И ты, простофиля, забрал франки и бежал в Париж! Верно?

— Я потерял голову, Бодо! Такая куча денег! Я подумал: плевать мне теперь на всяких Кайльбэров, и отправился в Тегель. По дороге сумочку выбросил. Затем сел в самолет и — прощай, Германия! Да, идиотский поступок.

— Наверное, сумочка принадлежала доктору Гроллер. Ведь она собиралась в Париж…

— Нет! Эрика не меняла марки на франки в Берлине. Она сама мне рассказала об этом. Я, помню, с ней согласился, поскольку наши деньги выгоднее обменять во Франции.

— Да, но кому же в таком случае принадлежала сумочка?

— А я знаю? Мне нечего добавить к сказанному. В Париже я нанял маленькую квартирку, сменил имя…

— Зачем? Тебе же ничего не было известно об убийстве. Почему ты решил, что тебя будут преследовать или разыскивать?

— Это вовсе не было связано с убийством! Я думал о своих кредиторах, многочисленных кредиторах…

— Ты мог бы рассчитаться с ними деньгами, которые нашел. По крайней мере, для защиты это был бы убедительный довод. А ты еще и промотал эти деньги.

— Ничего подобного. Я жил очень экономно. Собирался эмигрировать в Южную Африку, мечтал начать все сначала. Потом прочел в газетах об Эрике и о себе… Отказался от своей мечты и решил разыграть возвращение блудного сына. Но господа полицейские постановили иначе, и вот теперь я сижу здесь.

— Да, ты сидишь здесь, а я должен вызволять тебя отсюда. Дружище! И когда только ты образумишься? Что обо всем этом говорит Майзель?

— Ах, этот! Он начал приписывать убийство мне. После этого я отказался давать какие-либо показания. Ну, так как ты смотришь на это дело, Бодо?

Адвокат взглянул на часы. Он поднялся, взял портфель и сказал:

— Головой не поплатишься, если все произошло так, как ты мне рассказал. Жаль, что ты явился в полицию не сразу, а лишь после того, как был объявлен твой розыск. И все же постараемся обставить твое возвращение с большей помпой.

Ирэна Бинц закрылась в комнате на ключ. Ока зашторила окна от яркого солнца, и все вокруг погрузилось в золотистый полумрак.

Ее плащ, шарфик и сумочка в беспорядке валялись на кровати, дверцы шкафа были распахнуты, на полу громоздились чемоданы.

Скорчившись, Ирэна села в кресло и вытянула ноги. Большим пальцем левой руки она массажировала десны; эту привычку она приобрела со школьных лет, когда долго просиживала над трудными домашними заданиями. Ирэна терла и терла пальцем во рту, словно пыталась избавиться от притаившихся мрачных мыслей.

Шестьдесят тысяч марок уже отправились по условленному адресу за границу. Бинц холодно планировала и холодно действовала. Осталось только упаковать чемоданы и поехать на вокзал. Однако Ирэна боялась ехать, и ей нужно было подавить эту тревогу.

Она все рассчитала заранее, и все шло так, как было задумано. Только неожиданно на нее напал страх, когда она вынимала свои вещи из платяного шкафа.

Страх перед Лупинусом? Врач беспокойно бродил по дому. Из-за того, что завтра он улетал в Берлин и рассчитывал получить медальон? Бинц не боялась врача. Если она кого-то и боялась, то не его. Да и не могло быть иначе! Еще ни разу в жизни она не встречала более спокойного, выдержанного и покладистого человека, чем Лупинус.

Тревожил и Лёкель. Он появится завтра утром, как договорились. Когда-нибудь его схватит полиция, в этом не было никаких сомнений. Лёкель был не из тех, к кому закон относился благосклонно. Назовет он тогда полиции ее имя?

Если она обманет его и уедет, то наверняка. А если останется с ним… Ирэна улыбнулась. Затем она вздрогнула, и мысли ее вернулись на круги своя.

Вскоре они потекли в другом направлении: Лупинус не обнаружит завтра в Берлине медальон. Как он поступит? Что предпримет его сын?

— Нет, я должна уехать! Я должна уехать! — тихо прошептала она. Но подняться не смогла, продолжала сидеть скорчившись, словно ее тело налилось свинцом.