Кроме рулевого и Лэсси, на судне все спали. Внезапно отрешенную тишину моря прорезал надрывающий душу собачий вой. Вахтенный вздрогнул и, схватив подзорную трубу, стал вглядываться в горизонт.

— Земли не видно, — сообщил он растерянно.

И вслед за его словами тот же вой — или скорее вопль — повторился. Исполненный безнадежного одиночества, томящий ничем не утолимой тоской, он пронесся, как жалоба умирающего, и небеса откликнулись далеким звенящим эхом.

В одно мгновение экипаж яхты был на ногах. Капитан, вырвав подзорную трубу у вахтенного, тщетно пытался обнаружить источник тревоги. Край уродливого облака мутной пеленой закрыл глаз луны, и только через разрывы она подглядывала за тем, что происходило на море.

Среди теней, упавших на поверхность воды, Лэсси выделила одну — черная, как тушь, она напоминала собаку, но была необычно больших размеров. Быстрыми скачками она неслась вокруг судна, а затем исчезла за кормой.

Суеверный страх непонятного взбудоражил всю команду. Забыв о сне, матросы переговаривались, строя самые невероятные предположения.

Лэсси искала Мистигриса, но его не было. Дверь в его каюту также оказалась запертой, он не откликнулся на стук. Какое-то смутное чувство помешало девушке продолжать поиски или поднять тревогу.

Меж тем незаметно ночь подходила к концу. Хмурый рассвет явил морю бессильную улыбку сквозь лиловое покрывало туч, скрывавших горизонт. Ветер почти стих — и тем мрачнее казались стройные ряды волн, с непонятной скоростью устремлявшиеся к северу. Они становились все выше, словно пытались сдвинуть с места тяжелое небо и вовлечь его в свой бег. Но оно не шевелилось. Гнетущий сумрак от застывшего хаоса облаков сгущался и давил, как будто ладонь гиганта пыталась поймать маленькое судно и прижать его к волнам. Наконец огненной дирижерской палочкой полыхнула зарница, давая знак сражению. Гром потряс не только небеса, но заставил всколыхнуться море до самого дна, и оно ответило таким диким ревом, какой не слышали и аргонавты между Сциллой и Харибдой. В расколотую скорлупу туч ворвался ураганный ветер, но не вид вспенившихся валов, не стена ливня, надвигавшаяся с юга, не черные столбы смерчей, взметнувшиеся в миле от яхты, поразили мореплавателей, — как фейерверк над волнами, рассыпались слепящие огни шаровых молний. Одни из них с сухим треском, как игривые мячи, прыгали с гребня на гребень, другие медленно плыли над волнами, завораживая своей смертоносной голубизной. Между ними протянулись тонкие нити, создавая лучистую паутину, подобную шлейфу незримой богини бурь, о которой слагали легенды древние финикийцы. Зрелище играющих молний поражало воображение, но когда крошечная искра одного из шаров коснулась мачты, она расщепилась, как тростинка, и полетела за борт. В то же мгновение все смешалось в сплошном водовороте урагана, дождя и волн, за которым грозно звучал неслыханный оркестр поющих стихий.

Невозможно объяснить, какие силы держали яхту на поверхности. Исковерканная до неузнаваемости, она являла собой жалкое подобие корабля и была готова каждую минуту пойти ко дну.

Кроме Лэсси и капитана, никого не осталось на палубе. Команда нашла свою судьбу в клокочущей пасти пучины. И, хотя основной натиск урагана миновал, море продолжало свою безумную пляску, которой правила смерть. Разбитая яхта должна была стать последней ее жертвой, и волны, исполненные ненависти, хлестали судно, как голодные звери, добивающие добычу.

И вдруг на гребне водяной горы, нависшей над яхтой, обрисовался силуэт черного пса с оскаленной мордой. Ветер трепал его шерсть, пена кровавилась под могучими лапами. Он мчался по волнам с хриплым лаем, и волны отступали перед ним, словно боясь бешеной ярости его клыков. Яхта, бессильно перекидываемая с борта на борт, вдруг вздрогнула и выпрямилась. Внутри круга, по которому скакала призрачная собака, море успокоилось и судно точно попало в уютную бухту, а за пределами его невыразимым кошмаром бесновалась буря.

Пережитое потрясение повергло Лэсси и капитана в тяжелое беспамятство, а пробуждение показалось им счастливым, несбыточным сном. Жалкие останки их судна прибило к небольшому песчаному островку. На море стоял штиль, и солнце весело сверкало в маленьких, резвых волнах. Чайки деловито бродили вдоль берега, выискивая среди вырванных водорослей погибшую во время бури мелкую рыбешку. Ошеломленные и притихшие мореплаватели не верили в свое спасение, перед их глазами еще вставала страшная картина бушующих валов в блеске голубых молний.

Звук шагов заставил их встрепенуться. Пошатываясь, на палубу поднялся Мистигрис.

— Вы живы?! — воскликнул изумленный капитан.

— Да, а что случилось?

Ответ его был столь искренен, что пресекал любые подозрения, но совсем невероятным казалось его объяснение, будто он проспал в своей каюте сутки шторма, чуть не погубившие яхту.

— Вы трус, — заявил капитан, — и прятались, в то время когда ваши товарищи сражались за жизнь корабля.

Мистигрис с тревогой взглянул на Лэсси, но она отвела глаза.

Два дня спустя проходящее мимо судно подобрало их. Черный остов разбитой яхты остался позади на отмели, и только шкатулку увозила с собой Лэсси из несчастного путешествия. Капитан во всем винил Мистигриса и не разговаривал с ним. Добравшись до города, они расстались, даже не попрощавшись.

Прошло три месяца. Как-то в дождливый вечер, когда улицы пусты, Мистигрис опять отправился бродить по старому парку. На одной из аллей его окликнула Лэсси.

— Я знала, что рано или поздно вы придете сюда! — воскликнула она, сжимая его руку.

— Разве вы ждали меня?

— Да, — ответила Лэсси. И быстро продолжала: — Мистигрис, я много думала о вашей истории и поняла, что она не окончена. Не могли бы вы рассказать еще о собачьей леди?

Он задумался, затем кивнул.

— Хорошо, но в обмен вы расскажете о шторме и как погибли те, кто был с вами.

Итак, вы оказались проницательны, Лэсси, история о леди имела продолжение. Когда она вернулась на корабль, то встретила там капитана Гоббса. После падения за борт он успел уцепиться за кормовой трос, дьявольская ревность подсказала ему план спрятаться в потайной каюте, чтобы испытать чувства леди и подготовиться к мести. Это его рука вершила скорый суд над всеми преемниками, а расчет, что страх перед карающим призраком будет действовать вернее, чем угроза живого, вдохновлял его. С — исчезновением доктора, для расплаты с которым Гоббс только выбирал удобный момент, все должно было встать на свои места. Но капитан ошибся. Если прежде у него еще оставались надежды завоевать сердце леди, то теперь оно закрылось навсегда. Словно волшебной чертой она окружила себя, и никому из мужчин не было дано переступить ее. Это обстоятельство могло бы умерить ревность Гоббса, но леди все свое внимание, все свои чувства обратила на собаку. Капитан усмотрел в этом оскорбление. Вначале он пытался приручить пса. Громадных размеров, с иссиня-черной длинной шерстью, необычайно понятливое, животное вызывало уважение и польстило бы любому, кто получил право называться его хозяином. Но ни окрики, ни изысканные угощения не действовали на Ами, как прозвала собаку леди. Она единственная смела прикасаться к собаке и отдавать приказания. Если же кто иной намеревался проявить вольность, пес поворачивал голову и пристально смотрел в глаза дерзкому. Никому не удавалось перенести его взгляд, даже Гоббс, вооруженный пистолетом, отворачивался, не в силах выдержать этих зеленых лучей, за которыми скрывался разум, не уступавший человеческому.

Скоро самолюбию капитана пришлось получить еще более чувствительный удар. Пес преградил ему доступ в каюту леди. Разъяренный Гоббс готов был всадить в собаку пулю или кортик, но с изумлением обнаружил, что вся команда как один взялась за оружие в защиту Ами. Власть капитана пошатнулась. И снова на корабле возник страшный треугольник, разрубить который могла только смерть. Леди ни на секунду не расставалась с собакой, за ними с тоскливой злобой следили глаза капитана Гоббса.