Павел Игнатьевич еще вносил указания в маленький блокнотик, а к нему на всех парах уже бежал кучер Ерошка. Генерал, и сам умелый командир, не успел заметить, как его позвали. «Да, – подумал он, – такой женщине и полк можно доверить! Да что полк – армию! Повезло князю с супругой – будет с ней как у Христа за пазухой».

Генерал обычно не афишировал своего холостяцкого положения, на прямые вопросы прелестниц отшучивался солдатской песенкой: «Наши жены – пушки заряжёны». Но, будучи по натуре романтиком, всю жизнь искал ту, что полюбит с первого взгляда. Тысяча чертей, сегодня Веригин ее нашел! И именно сегодня она вышла замуж за другого. Эх! Судьба – злодейка, жизнь – копейка.

Обед разносили не по чинам, так что и генералу, и гостям на дальней стороне стола, где сидела молодежь: Тучин, Угаров и барышни Растоцкие, – одновременно подали холодный пирог с рыбой. Старшая из барышень, Машенька, по строгому повелению матушки, изо всех сил старалась понравиться Александру. Поначалу вела себя жеманно: разговаривала исключительно по-французски, слова растягивала, подчеркивая, как ей все наскучило и утомило. Опытного Тучина ее поведение позабавило, и он решил подыграть – изображал пресыщенного денди, отвечал лениво и невпопад. Украдкой оба наблюдали друг за другом, и, когда случайно взгляды их пересеклись, молодые люди не выдержали и весело расхохотались, опечалив другого Машенькиного соседа, Дмитрия Александровича Карева.

Впрочем, этого юного господина с длинными вьющимися волосами никто по имени-отчеству не называл. Приходился он князю Северскому кузеном, с младенчества воспитывался в его доме и откликался по молодости на Митеньку. Господин Карев постоянно потирал ладони неестественно больших рук, каждую минуту пытаясь завязать разговор с Машенькой, но та не обращала на него внимания.

Младшая Растоцкая, совсем юная Лидочка, могла пока о женихах не заботиться. Весело и непринужденно она болтала с Угаровым о всякой ерунде и, хоть и стреляла в Дениса глазками, но как-то неосознанно, по-детски… В отличие от красавицы, сидевшей напротив. Такого совершенства в женском обличье Денис еще не встречал. Упругие, аппетитно затянутые в шелковое платье формы манили прильнуть и тотчас насладиться, а зеленые глаза красавицы обещали утоление желаний. Звали богиню Анастасией, князь представил ее как la demoiselle de compagnie[1] своей матери. Денис искренне недоумевал! Северский что, слепой? Жить под одной крышей с такой Афродитой – и жениться на сушеной вобле?

Да-с! Елизавета Северская разочаровала Угарова. Чересчур высокая, излишне худая, с мелкими мимическими морщинками на подвижном узком лице. Нет, уродиной не назовешь, да и смотрелась она в подвенечном платье хорошо. Но есть ли на свете женщина, которая плохо выглядит в день свадьбы?

Денис был не единственным, кто проявлял интерес к красивой компаньонке. На правое ушко весь обед ей что-то щебетал пан Шулявский. Настя мило ему отвечала, не забывая про других «жертв»: то глянет на Угарова, то стрельнет глазками в Тучина, то улыбнется сидевшему слева щупленькому господину. Этот замухрышка ей зачем? Одет в поношенный фрак, редкие волосы висят паклей, к тому же Михаил Ильич Рухнов – именно так господин представился – сильно прихрамывал (Денис сие подметил, когда гости, прежде чем сесть за стол, дефилировали парами по зеркальному паркету мимо кадок с померанцевыми деревьями).

После третьей перемены блюд бокалы наполнили искрящимся шампанским. Произнести первый тост доверили наипочетнейшему гостю, генералу Веригину. Величественно встав, он сделал паузу, дождался, пока стихли все звуки за свадебным столом, и торжественно произнес:

– Здоровье государя императора!

Все встали – за монарха пьют стоя, – однако изрядно удивились. Свадьба же! При чем тут император? Новомодные петербургские правила сюда еще не дошли.

Бокалы наполнили вновь, и опять заговорил Веригин. Всеобщего недоумения он не заметил, гости же после проявленной неделикатности ждали-таки здравицы молодым. Снова выдержав паузу, генерал командным голосом воскликнул:

– Здоровье императрицы и наследника!

Опять все встали, но на сей раз по зале пробежал шепоток: в уме ли генерал? Знает ли, куда приехал?

На третьем тосте генерала опередила княгиня Кусманская. Ее так разволновала выходка Веригина, что рискнула нарушить правила. Благодарная аудитория сразу затихла.

– Здоровье… – насколько смогла громко произнесла Кусманская, но от волнения нужные слова вылетели у нее из головы. – Здоровье государя императора! – вырвалось у княгини.

Она покраснела. Чуть не рыдая, стояла, крепче и крепче сжимая бокал, грозивший вот-вот лопнуть. Все молчали, не решаясь поправить. Паузу прервал Веригин:

– Варвара Петровна ошиблась. Третий тост пьют за благоденствие России! Виват России и ее императору Николаю! – как смог, объединил сказанное и положенное генерал.

Гости уныло чокнулись.

С хоров зазвучало «Рондо в турецком стиле» Моцарта. Невидимые музыканты играли тихо, дабы не мешать гостям, но необычайно слаженно. Сложные пассажи исполнялись без нарушений быстрого темпа, заданного дирижером, экспрессивные взмахи рук которого только и были видны Тоннеру.

– Такой замечательный оркестр и в Петербурге не услышишь, – выразил доктор свое восхищение.

– Местная достопримечательность! Крепостной оркестр помещика Горлыбина. – пояснила Растоцкая. – На всех уездных торжествах играют!

– Наверное, богат этот Горлыбин, – предположил Тоннер. – Такой оркестр содержать, шутка ли? Одни инструменты состояние стоят.

– Что вы! Обычный помещик, душ пятьсот, не более. Но музыку всегда любил. Ноты выписывал из-за границы. Одно время император Павел запретил иностранное ввозить, и ноты тоже. Чернее тучи Горлыбин тогда ходил. Как же? Моцарт там чего насочинял, а он и не знает! А потом Павла Петровича апоплексический удар табакеркой хватил, запрет сняли. Горлыбин радовался, жене все повторял: «Вот что бывает с теми, кто музыку не любит!» Та с испугу все табакерки попрятала.

– Смотрите, вон он, гад, сидит! – Суховская задумала перехватить внимание доктора и чуть не вилкой ткнула в пожилого господина, одетого в наглухо застегнутый черный костюм. Его длинные седые волосы вздымались львиной гривой, он почти не ел, только слушал, прикрыв глаза, свой оркестр.

Вера Алексеевна отдавать Тоннера без боя Суховской не собиралась. При рассадке не обошлось без ее интриг! Поначалу хотела пристроить доктора в пару к дочке Машеньке. Но, поразмыслив, решила, что с молодым Тучиным та общий язык найдет, а со зрелым, но несколько угрюмым Тоннером, скорее всего, потерпит фиаско. Относительно доктора Вера Алексеевна все решила выяснить сама. Дворянин ли, хорошо ль обеспечен? Это самое главное! Хороший жених – разумное сочетание сих двух качеств. Если Тоннер ими обладает, завтра можно и в имение пригласить, вроде как Люсенькину грыжу осмотреть. А ежели у Машеньки с Тучиным сладится, так у нас Лидочка подрастает. Всем хватит!

– Пока супруга Горлыбина жива была, он только на клавикордах играл. В хозяйстве был бесполезен, целыми днями рулады выводил. – Вера Алексеевна снова завладела вниманием Тоннера. – Наталья Саввишна, жена его, всегда мне говорила: «Не муж, а чучело. Рожь от пшеницы отличить не может. Цены только на ноты знает. Поест, попьет – и за клавикорды». Как двоих деток прижили – ума не приложу.

– Видимо, клавикорды в те дни ломались, – предположила Суховская.

– А я ведь тоже рожь от пшеницы не отличу, – огорчился Тоннер.

– Илья Андреевич, я вам покажу. Все, что захотите, покажу. – Суховская не на шутку разозлилась. Нечего Растоцкой на всех подряд сети расставлять! Доктор – ее добыча, неужели не ясно?

– Лет десять назад Наталья Саввишна преставилась. Думали, что и Горлыбин за ней последует: стар, к жизни не приспособлен. А он после похорон стал оркестр создавать. Инструментов из Италии навыписывал, учителей из Петербурга – и начал своих крестьян кого на скрипке, кого на флейте, кого на чем мучить.