Эта подляшская земля — территория старых земель Берестейской, Дорогичинской, Мельницкой и Вельской — издавна занимала межеумочное положение между Литвой и Польшей. Ее части переходили из рук в руки в XIII и XIV вв. Во времена Ягайла Подляшье западное уступлено мазовецкому князю, и притом в «вечность», что затем подтвердил и Сигизмунд Кейстутович, и только в 1443 г. литовцы вооруженной рукой утвердили свою власть тут окончательно. Введя Подляшье в состав литовской государственной территории, Казимир, однако, нашел тут уже значительно окрепшую колонизацию.

Из Мазовии шла сюда военнослужилая землевладельческая колонизация, и в ряде поветов не меньше половины шляхты было польской.

Польская культура и польское право стали опорой полонизации и той подляшской шляхты, которая но крови была русской или литовской. Местными привилеями Казимира, Александра и Сигизмунда в Вельском и Дорогичинском поветах утверждено действие польского права. Литовско-польская граница была для этих областей, и экономически и культурно связанных с Польшей, бытовой ненужностью, тягостным стеснением.

Берестейский сейм 1566 г. был первым сеймом нового состава, которому предшествовали заново организованные предсеймовые поветовые сеймики. Этот сейм, завершивший исправление статута в духе шляхетских пожеланий, снова отрядил посольство к полякам в Люблин на вальный сейм польский для переговоров об унии.

Роль посольства была более чем скромная: лишь передать проект, мало чем отличавшийся от предыдущего, не вступая в какой-либо договор. Литовская рада еще крепко держит это дело в руках. Соответственно тому на том же сейме решено назначить Яна Ходкевича «гетманом и администратором в земле Лифляндской», снабдив его инструкцией, явно направленной к подчинению Лифляндии Литве особо, а не вместе с Польшей.

Но и на этот раз из среды шляхты слышим просьбу об унии. Витебская шляхта на первом месте ставит ее в ряду своих ходатайств, которые она послала королю в Люблин с особыми послами — витебским городничим и судьею Витебского повета. Такая просьба, такое посольство рядом с официальным посольством от сейма не похоже ли на своего рода апелляцию или на подачу «особого мнения»?

В тягостную годину затянувшейся войны все яснее выступает недостаток сил у великого княжества Литовского «ни экономических, ни политических, ни моральных», — как выражается Любавский.

Бесплодная трата сил вызывает апатию, пассивное сопротивление — абсентеизм из посполитого рушенья, неплатеж назначенных сборов и питает мечту о возрождении государственной силы и энергии в соединении с Польшей. Вспомним, забегая вперед, что на такие расчеты уния ответила через несколько лет Стефаном Баторием.

И шляхта провела свои настояния в 1567 г. на «съезде и собраньи у войску в Лебедеве», откуда к королю поехало посольство от всех станов,

Станы сейма просили господаря назначить «час и рок ку зъеханью обывателем обоих тых панств для намовы и стано-венья», с тем чтобы он исполнил это в 1568 г., а на Гродненском сейме 1568 г. станы просили, чтобы господарь назначил поветовые сеймики, а затем «час и место спольному съезду при границах обоего паньства обоего народа, корунному и великого князьства на вальные сеймы», а «оттоль зъеханье вжо станов коронных и великого князьства Литовского для становенья унии при границах же». И король в том же 1568 г. разослал «листы соймовые», назначая «водле того постановенья и зволенья» станов сеймики предсеймовые на 11 октября, вальный сейм литовско-русский в Воине (на Подляшье) на 9 декабря и вальный сейм спольный со станами короны Польской в Люблине на 23 декабря.

Люблин был выбран вопреки постановленью Гродненского сейма, полагавшего общий сейм тоже где-нибудь в пограничном месте — в Парчове или в Ливе, но так как эти местечки сгорели, то пришлось местом сеймования выбрать Люблин за недостатком в иных местах строений, удобных «для стоянья под часом зимным», и достаточных запасов провианта. В листах сеймовых король приказывает выбрать на поветовых сеймиках согласно статуту по два посла и отправить их «з моцъю суполною» на сейм в Воин, с тем чтобы они «за тою же моцъю» могли «около тое речи и потребы, а сполного звязку унии на сойме становить», как и будет подробнее объяснено на сеймиках господарскими послами^{156}.

Мотивировка необходимости унии в инструкциях этим королевским посланцам говорит о том, как, несмотря на большие затраты «податками немалыми», несмотря на «нелитоване крови и здоровя» со стороны шляхты, московский враг все верх берет, почему король и считает, что вести войну «способом большим» и «з меньшим накладом» подданных возможно только «за злученем в унию з станы короны Польское», чтобы чинить отпор оному неприятелю «одностайною, а спольною рукою», так же как и против всех врагов.

Так возник знаменитый Люблинский сейм. Изложенные факты достаточно показывают, что движущей дело унии силой была наряду с руководителями польской политики и польским сеймом литовско-русская шляхта, среди которой нельзя по имеющимся данным установить какие-либо признаки оппозиции делу унии: она в наших источниках выступает, видимо, единодушной сторонницей возможно тесного соединения с Польшей.

Заседания Люблинского сейма открылись с некоторым опозданием против намеченного срока — именно 10 января 1569 г. Деяния этого сейма в нашей историографии часто, даже обычно изображаются как дело польской инициативы и энергии и как насилие над Литвою, загнанной трудной позицией в тупик, а в историографии польской часто как благодеяние Литве со стороны Польши.

К 1901 г. вышли одновременно два труда, в которых по главе посвящено Люблинскому сейму: «Великое княжество Литовское за время от заключения люблинской унии до смерти Стефана Батория (1564—1586)» И.И. Лаппо и «Литовско-русский сейм» М.К. Любавского.

Крупнейшим недостатком изложения И.И. Лаппо является то, что он, излагая тенденции, боровшиеся на сейме, оперирует понятиями «Польша» и «Литва» как бы цельными и определенными ипостасями. Начав свою работу с изучения официальных актов Люблинского сейма, Лаппо не анализирует условий возникновения проявившихся тенденций, не дает отчета о том, кто реально стоял за каждой из них, ни словом не упоминает о настроениях литовско-русской шляхты и хотя указывает сам на большие разногласия в польской политической среде по вопросу о желательности полного слияния Литвы и Польши в одно государство, но только мимоходом, и оставляет эти разногласия без достаточной оценки. Весь ход дела и его результаты получают поэтому одностороннее освещение и однобокую оценку. М.К. Любавский, завершая свой труд главой о Люблинском сейме и Люблинской унии, естественно, понимает события 1569 г. не как осуществление чьих-то замыслов в данный момент, а как итог продолжительной эволюции отношений, сложной борьбы различных интересов и потому ставит весь вопрос на научно-историческую почву.

Существенно прежде всего отметить, что и в Люблине повторилась та же попытка польской шляхты вступить в непосредственные отношения с шляхтой литовско-русской, чтобы переговоры велись не в келейных заседаниях панов радных, а в присутствии шляхты обоих народов: