Я не могла думать. Я не могла говорить. Я все еще могла двигаться. Вцепившись одной рукой в другую, я вырвала первую трубку. Боль была неистовой. И теперь мне было на чем сосредоточиться.

– Просто дыши. Все в порядке. Все в порядке.

Но все не было в порядке. Они не слушали меня, а ведь им нужно было вытащить трубки. Я пыталась об этом сказать, но тьма сгущалась, поглощая комнату.

– Мара?

Я заморгала, но ничего не увидела. Гудение и шипение смолкли.

– Не борись с этим, милая.

Веки мои затрепетали при звуке голоса мамы. Она наклонилась надо мной, поправляя одну из подушек, ее гладкие черные волосы упали на лицо с миндальной кожей. Я попыталась шевельнуться, отодвинуться, но едва могла приподнять голову. Мельком я увидела за мамой медсестер с суровыми лицами. У одной из них на щеке был красный след от удара.

– Что со мной? – хрипло прошептала я.

Губы мои были как будто бумажными.

Мама смахнула потные пряди волос с моего лица.

– Тебе дали кое-что, чтобы помочь расслабиться.

Я сделала вдох. Трубка под носом исчезла. И трубки из рук тоже исчезли. Вместо них появились белые марлевые повязки. Сквозь них просочились красные кровавые пятна. Вес, давивший мне на грудь, исчез, и с губ моих сорвался глубокий дрожащий вздох. Комната стала четче – теперь, когда игл больше не было.

Я посмотрела на отца, который с беспомощным видом сидел у дальней стены.

– Что случилось? – одурело спросила я.

– Несчастный случай, милая, – ответила мама.

Отец встретился со мной глазами, но ничего не сказал. Этим шоу заправляла мама.

Мысли мои плыли. Несчастный случай. Когда?

– Другой водитель… – начала было я, но недоговорила.

– Не автомобильная авария, Мара.

Голос матери звучал спокойно. Ровно. Я поняла: это был ее голос психолога.

– Что последнее ты помнишь?

Ее вопрос испугал меня сильнее пробуждения в больничной палате, сильнее прицепленных ко мне трубок, сильнее всего остального. Впервые я внимательно посмотрела на мать. В глазах ее была тень, а ногти, обычно с идеальным маникюром, были неровными.

– Какой сегодня день? – тихо спросила я.

– А ты как думаешь?

Мама любила отвечать вопросом на вопрос.

Я потерла лицо. Кожа была такой сухой, что словно зашуршала при прикосновении.

– Среда?

Мама осторожно посмотрела на меня.

– Воскресенье.

Воскресенье. Я отвела от нее взгляд и осмотрела палату. Раньше я не заметила цветов, но они были повсюду. У самой кровати стояла ваза с желтыми розами. Любимыми цветами Рэчел. На стуле рядом находилась коробка с моими вещами из дома и старая тряпичная кукла (ее оставила мне бабушка, когда я была совсем ребенком и бездельничала дома), закинувшая мягкую ручку на поручень кровати.

– Что ты помнишь, Мара?

– В среду у меня был экзамен по истории. Я поехала домой из школы и…

Я порылась в воспоминаниях, в мыслях. Я вхожу в наш дом. Хватаю на кухне зерновой шоколадный батончик. Иду в свою комнату на первом этаже, роняю сумку и вытаскиваю Софокла – три фиванские пьесы[7]. Пишу. Потом рисую в альбоме. Потом… Ничего.

В мой живот медленно заполз уродливый страх.

– Вот и все, – сказала я, глядя матери в лицо.

Мускул над ее веком дернулся.

– Ты была в «Тамерлане»… – начала она.

О господи.

– …Здание рухнуло. Кто-то сообщил об этом в три часа утра. В четверг. Когда появились полицейские, они услышали твой голос.

Отец откашлялся.

– Ты вопила.

Мать бросила на него быстрый взгляд, прежде чем снова повернуться ко мне.

– Здание обрушилось так, что ты оказалась в воздушном кармане, в подвале. Но когда до тебя добрались, ты была без сознания. Может, из-за жажды, а может, на тебя что-то упало. У тебя несколько синяков, – сказала она, откидывая мои волосы.

Я посмотрела мимо мамы и увидела ее отражение в зеркале над раковиной. Интересно, как выглядят «несколько синяков», когда тебе на голову падает дом?

Я приподнялась. Молчаливые медсестры напряглись. Они вели себя скорее как охранники, чем как сестры.

Мои суставы запротестовали, когда я выгнула шею, чтобы заглянуть в зеркало поверх бортика кровати. Мама тоже посмотрела. Она была права: на правой скуле у меня красовалось синеватое пятно. Я откинула назад темные волосы, чтобы увидеть, насколько оно большое, но под волосами ничего не было. Если не считать синяка, я выглядела…. Нормально. Нормально для меня, просто нормально – и точка.

Я перевела взгляд на мать. Мы были такие разные. У меня не было ни ее утонченных черт уроженки Северной Индии, ни идеального овала лица, ни блестящих черных волос. Вместо этого я унаследовала аристократический нос и челюсть отца. И, если не считать одного синяка, по мне вообще нельзя было сказать, что на меня рухнул дом.

Я прищурилась на свое отражение, потом откинулась на подушки и уставилась в потолок.

– Доктора сказали, что с тобой все будет в порядке. – Мама слабо улыбнулась. – Сегодня вечером ты даже сможешь вернуться домой, если будешь себя достаточно хорошо чувствовать.

Я перевела взгляд на медсестер.

– Зачем они тут? – спросила я маму, глядя на них в упор.

От этих женщин у меня по спине бежали мурашки.

– Она заботились о тебе со среды, – ответила мама.

Она кивнула на медсестру с отметиной на щеке.

– Это Кармелла, – сказала мама, потом показала на вторую: – А это Линда.

Кармелла, медсестра с рубцом на лице, улыбнулась, но в улыбке ее не чувствовалось тепла.

– У тебя неплохой правый хук.

Я сморщила лоб и посмотрела на маму.

– Ты запаниковала, очнувшись тут в первый раз, а они должны были присутствовать, когда ты очнешься, – просто на тот случай, если ты будешь… слегка дезориентирована.

– Такое постоянно случается, – сказала Кармелла. – И, если сейчас ты чувствуешь себя в своей тарелке, мы можем уйти.

Я кивнула, в горле у меня пересохло.

– Спасибо. И извините.

– Ничего страшного, милая, – ответила медсестра.

Слова ее казались фальшивыми. Линда за все это время не проронила ни звука.

– Дай нам знать, если тебе что-нибудь понадобится.

Они разом повернулись и вышли из комнаты, оставив меня с моей семьей.

Я была рада, что сестры ушли. А потом поняла, что, наверное, ненормально на них среагировала. Мне нужно было сосредоточиться на чем-нибудь другом. Окинув взглядом комнату, я в конце концов посмотрела на столик у кровати и розы на нем. Они были свежими, незавядшими. Когда Рэчел их принесла?

– Она меня навещала?

Лицо матери помрачнело.

– Кто?

– Рэчел.

Отец издал странный звук, и даже мама, моя опытная, идеальная мама, выглядела смущенной.

– Нет, – ответила она. – Цветы от ее родителей.

Она сказала это так, что я невольно вздрогнула.

– Значит, она не навещала меня, – негромко проговорила я.

– Нет.

Мне стало холодно, так холодно, что я начала потеть.

– Она звонила?

– Нет, Мара.

Когда я услышала мамин ответ, мне захотелось завопить. Но вместо этого я протянула руку.

– Дай мне твой телефон. Я хочу позвонить ей.

Мама попыталась улыбнуться – и потерпела полную неудачу.

– Давай поговорим об этом позже, хорошо? Тебе нужно отдохнуть.

– Я хочу позвонить ей немедленно.

Мой голос почти надломился. Я сама готова была надломиться.

Отец это понял.

– Она была с тобой, Мара. Клэр и Джуд – тоже, – сказал он.

«Нет».

У меня стало тесно в груди, я едва смогла сделать вдох, чтобы заговорить.

– Они в больнице? – спросила я, потому что должна была задать этот вопрос, хотя уже поняла, каким будет ответ, при одном лишь взгляде на лица родителей.

– Они не выжили, – медленно проговорила мама.

Этого не происходило. Этого не могло происходить. Что-то скользкое и ужасное начало подниматься к горлу.