— Как вы думаете, сколько еще времени Тысяча Сынов будут оставаться на Просперо? — спросила она.

Вопрос прозвучал довольно беспечно, но в ее голосе Лемюэль заметил скрытое беспокойство. Он уважал право друзей на личную жизнь и старался не вчитываться в их ауры, однако в этом случае отчетливо проявилось ее желание подольше задержаться в домашнем мире Тысячи Сынов.

— Я не знаю, — искренне признался Лемюэль. — Ариман ничего не говорит, но другие Легионы добывают славу в сражениях, и я знаю, что Тысяча Сынов с нетерпением ожидают новых приказов. Дети Императора сейчас воюют на Лаэране, Лунные Волки — на Один—Сорок—Двадцать, Ультрамарины — на Мескалоре. После Приюта Ковчега прошло уже больше двух лет, а Тысяча Сынов все еще бездействуют, пока их братья продолжают воевать.

— Ты не думаешь, что это как-то связано с событиями на Никее? — поинтересовалась Каллиста.

— Наверное. Из того, что я слышал, получается, что Алый Король пока не может покинуть Просперо. По словам Аримана, примарх сразу после возвращения разослал всех своих воинов по библиотекам братств.

— Я тоже об этом слышала, — с таинственной улыбкой добавила Каллиста. — И даже подслушала, как Анкху Анен говорил об этом с Амоном.

— А ты не слышала, что именно они ищут?

— Думаю, да, хотя не слишком хорошо поняла суть разговора. Речь шла о том, чтобы найти способ переместить световое тело на большее расстояние, чем обычно. Но я не понимаю, что это означает.

— А ты не догадываешься? — спросила Камилла.

— Понятия не имею, — ответил Лемюэль.

Ужас. Шок. Неверие. Ярость.

Слова примарха заставили Аримана испытать сразу все эти эмоции. Вместе с восемью другими капитанами Песеджета он стоял на линии спирали в пирамиде Фотепа, где находились личные покои Магнуса. Косые лучи солнца рассеивали полумрак, но вокруг Аримана сомкнулась враждебная тьма. Он не мог заставить себя поверить этим словам. Если бы это злосчастное известие принес не Магнус, а кто-то другой, Ариман немедленно убил бы дерзкого наглеца.

Со своего места на спирали он мог хорошо видеть каждого из своих собратьев-капитанов. Фозис Т’Кар гневно нахмурил брови и сжал кулаки. Рядом с ним Фаэль Торон заскрипел зубами, и под воздействием его гнева черные плитки пола вырвались из цементирующего раствора.

Хатхор Маат сохранил видимость спокойствия, но его мучения проявились в расходящихся лучах эфирного света. Калофис и Аурамагма раскалились от ярости, и с кончиков пальцев у них посыпались искры.

Утизаар выглядел еще ужаснее: его лицо стало пепельным от тяжести предполагаемого предательства, поскольку он ощущал боль Магнуса как свою собственную.

Ариман знал, что должно произойти нечто невообразимое. Он почувствовал это еще несколько месяцев назад и понял, что Магнус, лихорадочно работавший в своей личной библиотеке и в подземельях Тизки, скрывает от своих капитанов какую-то страшную тайну. Амон и Анкху Анен разделяли его опасения, но даже их объединенных усилий было мало, чтобы прорвать пелену будущего, которое так беспокоило их примарха.

— Этого не может быть, — произнес Хатхор Маат, на этот раз абсолютно точно выразив мысли своих товарищей. — Здесь какая-то ошибка.

В обычных условиях никому из них и в голову не пришло бы высказать сомнения по поводу сообщения примарха, но известие казалось настолько невероятным, что те же самые слова готовы были сорваться и с губ Аримана.

— Ошибки нет, — сказал Утизаар, не стыдясь бегущих по щекам слез. — Это должно произойти.

— Но Хорус, — прошептал Фозис Т’Кар, — он не мог... Он не должен... Как он решился?

Произнести эти слова стоило Фозису Т’Кару большого труда. Сказать их вслух означало признать их реальность.

— Как можно быть в этом уверенным? — спросил Калофис.

— Я это видел, — сказал Магнус. — В комнате под амфитеатром в Никее. Я видел лицо монстра и, хотя и против своей воли, сознавал, что он говорит правду. После нашего возвращения с Никеи я странствовал по Великому Океану, исследуя тропы прошлого и будущего. Миллиарды волосков фортуны из далекого прошлого сплелись в одну нить, на которой висит судьба Галактики. Или мы спасем Хоруса, или будем вовлечены в войну настолько ужасную, что никто не способен ее даже представить. Я странствовал в далеких землях прошлого и напрягал все свои силы, чтобы открыть истину, и понял, что все это началось очень давно.

Магнус открыл свой большой гримуар и провел пальцами по последним страницам, заполненным его почерком.

— «В древнем пророчестве Гипта говорится о далеком будущем, когда повсюду будет война и бог небес Херу-ур[74] сойдет на землю, чтобы уберечь свой народ от хаоса, — прочел он. — Большая часть пророчества утеряна, но в сохранившемся отрывке говорится, что бог Херу-ур в борьбе за власть ополчится на другого бога, ослепительного Сутеха.[75] В тот период Херу-ур был больше известен под именем Кемвер,[76] что в переводе с древнего наречия означает „большой и черный“».

— Но какое отношение эти легенды имеют к Хорусу Луперкалю? — удивился Фозис Т’Кар.

— Херу-ур — это одно из множества имен одного из старших богов, чье имя на разных языках звучит как Хорус или Гор, — сказал Магнус. — Признаки, указывающие на эти события, появились уже давно, вот только у нас не хватило способностей, чтобы их заметить. Увы, очень многое утрачено безвозвратно. Мы стараемся постоянно расширять горизонты своих знаний, однако все же многое забываем.

— А что еще говорится в пророчестве? — уточнил Утизаар.

Магнус кивнул.

— Там говорится, что ни одна из сторон не сможет одержать верх, но еще указывается, что Херу-ура в его борьбе будут поддерживать многие из его братьев-богов, — поведал он. — Если победит бог Гор, он впоследствии станет известен как Херу-ур, что означает «великий Гор». А если победу одержит Сутех, то земля навеки станет голой и бесплодной.

Еще более древние легенды об этом боге рассказывают, что он был ослеплен во время новолуния и тогда назывался Мекхенти-эр-ирти, что означает «тот, у кого нет глаз». И в период до появления новой луны он был очень опасен, поскольку часто набрасывался на своих друзей, ошибочно принимая их за врагов.

— Но зачем все это Хорусу Луперкалю? — спросил Амон. — Что побудило его к подобным действиям?

— Оскорбленная гордость? — высказал предположение Аурамагма. — Честолюбие? Ревность?

— Нет, — сказал Ариман, догадавшийся, что именно эти чувства могут заставить Аурамагму поднять руку на брата. — Подобные чувства могут привести к войне между смертными, но не между примархами. В основе его поступков лежит что-то еще.

— Что же это?! — воскликнул Хатхор Маат. — Какое безумие могло заставить Хоруса Луперкаля стать мятежником?

Вот оно. Слово прозвучало, и только сейчас Ариман осмелился взглянуть на Магнуса. Примарх был одет как жрец на погребении, и даже плечи его бессильно опустились, словно у человека, ожидающего, когда опустится топор палача. В простой красной тунике с белым плащом, ниспадающем с плеч, он ждал, пока его сыновья справятся с эмоциями и будут способны мыслить рационально.

Ариман даже пожалел о том, что Магнус рассказал им о своих видениях. Впервые в жизни он предпочел бы чего-то не знать, поскольку в неведении было хоть какое-то утешение.

Хорус Луперкаль намерен предать их всех.

Даже сама эта мысль, казалось, оскорбляет благородство и честь Воителя.

— Ну? — настаивал Хатхор Маат. — И что это может быть?

— Что-то укоренившееся в его душе, — заговорил Ариман. Слова срывались как будто сами собой, словно он и раньше знал ответы, но не мог их выразить. — Что-то первобытное и вместе с тем уже зараженное.

— Что это может означать?! — возмутился Фозис Т’Кар. — Ты думаешь, что на плоть примарха может посягнуть какой-то хищник из варпа? Это смешно!