— Я никак не думала, что он способен любить или ненавидеть, — сказала Даални. — Никогда его раньше таким не видела. Он ускакал прочь? Его поймали?
Кадфаэль не мог ничего ответить, ибо не стал дожидаться исхода.
— Я в порядке, — твердо сказала девушка. — И у меня все в порядке. Иди туда. Может, ты там нужен. И попроси… Попроси, чтобы меня оставили здесь одну. Мне это нужно. Здесь мне спокойно.
— Будет тебе покой, — пообещал Кадфаэль.
И он покинул Даални, предоставив ее самой себе и мыслям, словам и поступкам, поразмышлять о которых ей раньше, возможно, не приходилось. У выхода он обернулся и взглянул на девушку в последний раз — та в задумчивости сидела на ступеньках алтаря святой Уинифред, положив на камень ладонями вверх свои руки, словно в каждой из них находилось по императорской державе. На губах ее играла слабая, еле заметная улыбка. И в это мгновение монаху показалось — если и впрямь только показалось? — что девушка в церкви не одна.
Седельную сумку Бенецета отвязали от конской упряжи и внесли в привратницкую — ближайшее помещение, в котором имелся большой стол, куда можно выложить содержимое. Вокруг стола собрались шесть человек, так что вошедший в привратницкую Кадфаэль оказался уже седьмым: аббат Радульфус, приор Роберт, субприор Герлуин, Роберт Боссу, Реми Перти и Хью Берингар, только что спешившийся у ворот и сразу же вошедший в курс событий, случившихся на большом монастырском дворе. Именно Хью, с молчаливого согласия графа, выложил из сумки на стол скромные пожитки слуги трубадура: свернутую рубаху, бритву, щетки, добротный пояс, пару поношенных, но вполне приличных перчаток. А вот под всем этим, занимая почти половину сумки, находился тяжелый мешок из мягкой кожи, который Хью ухватил за перевязанное ремешком горло и выложил на стол. При этом раздалось позвякивание, недвусмысленно свидетельствующее о том, что мешок полон монет. Откуда?
Сомнений не было в одном. Трое из присутствующих сразу узнали мешок. Тем временем у дверей, затаив дыхание, столпились Никол со своим товарищем из Рамсея и графские сквайры.
— Боже праведный! — воскликнул Герлуин громким шепотом. — Я узнаю его! Этот мешок был в ларце с пожертвованиями для Рамсея, который стоял на алтаре пресвятой девы во время наводнения. Но как это возможно? Мы погрузили ларец на повозку с лесом. А потом нашли его подле Уллесторпа. Он оказался взломан и пуст, все было украдено…
Хью распустил ремень на горле мешка, перевернул его и высыпал на стол звенящий ручеек серебряных пенсов, среди которых показались витые золотые браслеты, золотая цепь, золотое ожерелье с грубо обработанными каменьями и два кольца — массивный мужской перстень с печаткой и толстое кольцо с гравировкой. Последней показалась большая саксонской работы круглая брошь красного золота, служившая застежкой для плаща.
Стоявшие вокруг стола смотрели с изумлением, ничего не понимая.
— Это я тоже узнаю, — медленно произнес аббат Радульфус. — Брошь я как-то видел на плаще леди Донаты. А кольцо она носила постоянно.
— Перед смертью она отдала все Рамсею, — тихо сказал Герлуин, не в силах поверить в случившееся чудо. — Все драгоценности были в ларце, который я передал на сохранение Николу, когда тот уезжал с лесом в Рамсей. Ларец мы нашли, но он оказался взломан и разграблен…
— Как не помнить! — донесся от дверей голос Никола. — Ключ так и остался у меня, но они обошлись без него, взломали, забрали драгоценности, а ларец бросили… Так мы думали!
Точно так же думали и остальные. Все эти добровольные пожертвования и дары в пользу разорённой обители находились во время наводнения в ларце, который стоял на высоком алтаре пресвятой девы Марии, где ему не грозило никакое наводнение. Его спасли от воды, но, как выясняется, не спасли от вора, пришедшего в церковь под видом помощника при спасении церковного имущества и имевшего возможность подобраться к вожделенной цели. Взламывать замок ему не пришлось, так как ключ находился прямо в замке. Совсем нетрудно было приподнять крышку, вытащить мешок из ларца и положить вместо него камни и тряпки, дабы по весу никто не заметил подмены, потом запереть ларец и оставить его людям, которые с утра погрузят его на повозку с лесом. Глядя на щедрые предсмертные дары леди Донаты, Кадфаэль подумал, что потом вор спрятал мешок где-нибудь в безопасном месте, неподалеку, до своего отъезда из Шрусбери. Спрятал в таком месте, где никто не стал бы искать, а если бы украденное там и нашли, то это не открыло бы имени вора. Бенецет помогал переводить коней из низинной монастырской конюшни в конюшню на ярмарочной площади. Ему нетрудно было спрятать мешок на самое дно чана с зерном, который наполнили фуражом для лошадей, чтобы хватило на несколько дней. Ему едва ли стоило опасаться, что лошади здесь задержатся надолго и зерно израсходуется настолько, что обнажится спрятанное на дне. Это было куда безопаснее, нежели хранить украденное в странноприимном доме, где постояльцы меняются день и ночь, да и вообще не так уж много укромных уголков. А кроме того, украсть можно и у вора, и какой-нибудь любопытный постоялец вполне мог обнаружить припрятанные ценности и польститься на них.
— Это и не покидало Шрусбери! — промолвил аббат, с удивлением глядя на груду серебра и золота. — Отец Герлуин, кажется, господь бог и святые возвращают вам вашу собственность.
— А помимо них, — сухо заметил Роберт Боссу, — вам следует благодарить девушку Реми. Это она указала на вора. Вы не забыли о ней? Надеюсь, он ее не ранил? Где она сейчас?
— Она в церкви, — ответил Кадфаэль. — Она просит оставить ее там на некоторое время, дабы успокоиться перед отъездом. Что касается ее тела, там лишь царапина, девушка может идти и ехать верхом, но дух ее требует успокоения.
— Мы подождем немного, — сказал граф. — Признаюсь, Хью, я хотел бы увидеть конец всей истории. Если ваши люди привезут вора живым, тем лучше, ибо по ходу дела он ограбил и меня, угнав хорошего жеребца. Пусть ответит и за это.
— Тут хуже чем просто воровство, — мрачно заметил Кадфаэль.
Он отодвинул в сторону одежду Бенецета и запустил руку на самое дно седельной сумки. Там оказалась свернутая рубашка. Монах развернул ее: хорошая полотняная рубашка, чистая, стираная. Кадфаэль пригляделся к одной из манжет и стал внимательно ее рассматривать. Такой бережливый и дотошный во всех своих делах человек, Бенецет обходился без женщин, когда ему требовалось что-нибудь постирать или почистить. Но он и не настолько богат, чтобы позволить себе выбросить рубашку, хотя возможность у него такая имелась. Тем более что трубадуру было не до него, покуда он старался снискать расположение графа Роберта. Бенецет выстирал рубашку, высушил и положил ее на дно своей седельной сумки, дабы заняться ею как следует потом, когда они отъедут подальше от Шрусбери. Но эти пятна не так-то просто отстирывались. Кадфаэль поднес развернутую манжету к глазам Хью Берингара, а граф Роберт принялся рассматривать другой рукав рубашки. На обеих манжетах оказались маленькие круглые пятнышки, они были едва видны, но имели четкую розовую кайму. Кадфаэль видал такие пятна прежде, и не один раз, да и Роберт Боссу, наверное, тоже.
— Кровь, — сказал граф.
— Кровь Альдхельма, — уточнил Кадфаэль. — Она пролилась в тот самый вечер. Бенецет, наверное, был в толстом шерстяном плаще, но кровь просочилась, как он ни берегся… Камень, поднятый обеими руками и обрушенный на голову лежащего без чувств человека… Сколь бы осторожен ни был убийца, да и спешить ему некуда — никто ему не мешал, — на его кистях и запястьях остались следы преступления. Кровь, наверное, брызнула из-под камня и запятнала траву вокруг, руки убийцы и его одежду, на которой, если сразу не смыть с нее кровь, обязательно остаются плохо выводимые, предательские следы.
— Помнится, — сказал Реми, недоверчиво глядя на рубашку и желая отвести подозрения от себя, — я в тот вечер трапезовал у вас, святой отец. А Бенецет был свободен и занимался своими делами. Он сказал, что собирается пойти в город.
