Монах нисколько не сомневался в том, что святая Уинифред внимает ему. Нет, она никогда не повернется спиной к просящему. Учитывая события последнего времени, Кадфаэль все же не был столь же уверен в настроении внимающей ему святой, но молился с надеждой и смирением, на северном диалекте валлийского языка, бытующем в Гуинедде. Возможно, святая Уинифред возмущена, но монах рассчитывал на ее неизменную справедливость.

Опираясь рукой о край алтаря, Кадфаэль помог себе встать с колен. Он был полон радости по поводу возвращения святой и полон надежд на то, что здесь она и останется. В храме стояла пугающая тишина, словно затишье перед битвой. Да вот и евангелие, не большой иллюстрированный фолиант, но книга среднего формата, оформленная куда менее искусно, с легкими страницами. Книга лежала на инкрустированном серебром ковчеге, точно посередине. Кадфаэль положил руку на книгу и повторил все свои молитвы о заступничестве и просветлении, и вдруг решил открыть ее.

«О святая Уинифред, — взмолился он, — укажи мне путь мой, ибо я должен позаботиться о юноше. Лжецом, вором и плутом, но в равной степени милым — таким сделал его мир. И кем бы он ни был, он не убийца, и едва ли за свои двадцать лет он обидел хоть одного человека. Пошли мне слово, просвети, как вытащить его из этой ловушки! «

Судьбоносная книга лежала прямо перед ним. Не отдавая себе отчета, Кадфаэль возложил на нее обе руки, поднял и раскрыл. Затем закрыл глаза и положил книгу на ковчежец, придерживая раскрытые страницы левой рукой, после чего опустил на страницу указательный палец правой руки.

Неожиданно сообразив, что делает, Кадфаэль застыл на мгновение, не отрывая пальца от страницы, затем открыл глаза и взглянул, куда тот показывает.

Это была десятая глава евангелия от Матфея, палец указывал на стих двадцать первый.

И хотя Кадфаэль поздновато занялся изучением латыни, он прочел без особого труда: «Предаст же брат брата на смерть…»

Поначалу монах смотрел на прочитанное, ничего не понимая, если не считать зловещего упоминания о смерти, причем смерти злонамеренной, не такой, какою завершила свою жизнь леди Доната. Брат предаст брата на смерть. Эти слова являлись частью пророчества о грядущем разрушении и хаосе. В таком контексте они были лишь маленькой деталью общей картины, но для Кадфаэля сказали все, ибо в них заключался ответ. Для человека, долгие годы прожившего в монастырском братстве, эти слова имели особое значение. Не чужак, не враг, но именно брат предаст брата.

Неожиданно Кадфаэля посетило короткое видение, он увидел молодого человека, спешащего в темноте по узкой лесной тропе, идет дождь, на юноше темный плащ, капюшон низко опущен на глаза. Словно призрак, человек проходит мимо, лица его в темноте почти не видно. Но фигура его знакома, даже в плотном плаще с капюшоном. Или в черной рясе? Да разве видна разница в темноте?

У Кадфаэля было такое ощущение, словно перед ним открылась дверь, откуда пролился пока еще смутный, но верный свет. Брат предаст брата на смерть… Что, если это правда? Если жертвой должен был стать вовсе не Альдхельм? Никому, кроме Тутило, нечего было опасаться показаний Альдхельма, но Тутило, хотя и находился в тот вечер вне стен аббатства, твердо отрицает, что нападал на пастуха, и имеются кое-какие основания ему верить. А Тутило и в самом деле брат, в ту ночь он был в отлучке, и кое-кто мог ожидать его на лесной тропе. Да и фигурой, и возрастом своим, и быстрой походкой под дождем он мало чем отличался бы от Альдхельма в глазах поджидавшего его убийцы.

Брат и впрямь предан смерти. Но как же быть с тем, другим, который задумал убийство? Если пророчество справедливо, то слово «брат» можно понимать двояко. Либо брат этой обители, либо брат по бенедиктинскому ордену. Кроме Тутило, Кадфаэль не знал никого, кто в тот вечер находился вне пределов аббатства. Впрочем, едва ли этот человек стал бы посвящать кого-либо в свои планы и позволил бы заметить свое отсутствие. Неужели кто-то из ордена настолько ненавидел Тутило, чтобы решиться на убийство? Приор Роберт, пожалуй, не стал бы сильно горевать, если бы за свой возмутительный проступок Тутило поплатился головой. Но приор Роберт трапезовал в это время с аббатом и еще несколькими гостями, да и в любом случае трудно вообразить его в мокром ночном лесу поджидающим преступника, дабы покарать его своей собственной холеной дланью. На Тутило мог бы обозлиться и Герлуин, причем не столько за то, что тот опозорил Рамсейскую обитель своей кражей, сколько ее провалом. Но ведь и Герлуин ужинал тогда у аббата. И все же это пророчество, словно терновый шип, застряло в мозгу у Кадфаэля, и извлечь его оттуда монаху никак не удавалось.

Он отправился в церковь, дабы занять свое место во время службы, но в голове его, словно эхо, постоянно звучали слова: «Предаст же брат брата на смерть». Они поглощали все его внимание и не давали сосредоточиться на мессе.

По завершении мессы, когда дети удалились вместе с братом Павлом на занятия и в церкви как свидетели остались лишь монахи, аббат Радульфус предложил всем коротко помолиться о божественном водительстве, после чего приблизился к алтарю святой Уинифред.

— Насколько я понимаю, — осторожно промолвил граф Роберт, стоявший поодаль, — нам необходимо определить, кто первым будет испытывать судьбу. Существуют ли какие-нибудь правила, которых нам следует придерживаться?

— Мы пришли спрашивать, — коротко ответил аббат. — Давайте же спрашивать с начала до конца, не прибегая к собственным доводам, покуда не узнаем решения. Надеюсь, никто не возражает. Сейчас я спрошу о порядке процедуры. А от имени Шрусбери я попрошу выступить приора Роберта, ибо именно он ездил в Уэльс на поиски святой Уинифред и затем привез ее мощи сюда. Если есть возражения, назовите кого-либо иного.

Никаких иных суждений по этому поводу не последовало, и Роберт Боссу взял на себя смелость подать голос и мягко произнес:

— Продолжайте, отец аббат, мы все согласны.

Аббат Радульфус поднялся на три низкие ступеньки перед алтарем и обеими руками раскрыл евангелие, смотря при этом на крест под куполом, дабы не видеть, где именно открывает книгу и куда указывает его палец.

— Подойдите ближе, — предложил он, — и сами удостоверьтесь в том, что здесь все без обмана. Посмотрите на слова, которые я прочту вслух, ибо это и есть посланный мне выбор.

Герлуин неспешно подошел ближе и жадным взором впился в книгу. Граф Роберт невозмутимо стоял на месте и учтивым поклоном отвел необходимость какой-либо проверки с его стороны.

Аббат Радульфус опустил глаза на книгу, в то место, где остановился его указательный палец, и бесстрастно вымолвил:

— Евангелие от Матфея, глава двадцатая, стих гласит: «Так будут последние первыми, и первые последними…»

«Какие тут могут быть возражения? — подумал Кадфаэль, наблюдая за происходящим из своего дальнего уголка. — Разумеется, весьма подозрительно, что первый же ответ попал прямо в точку. Ведь, как известно, процедура выборов епископа в высшей степени двусмысленна. И будь кто-нибудь другой на месте аббата Радульфуса, человека исключительной честности, кое у кого могли бы возникнуть сомнения… Но в любом случае эти сомнения породили бы сомнения в могуществе самой святой Уинифред, которая, к примеру, привела к себе хромого юношу и даровала ему небесную милость, после чего он навсегда оставил свои костыли у нее на алтаре. Так почему же отказывать ей в способности открыть евангелие и остановить указующий перст в нужном месте? «

— Насколько я понимаю, — сказал граф Роберт, выдержав учтивую паузу, но в то же время опережая любого другого, возможно, желавшего заговорить, — последний тут я, и вердикт назначает меня быть первым. Не так ли, святой отец?

— Тут все предельно ясно, — сказал аббат, аккуратно закрывая евангелие и кладя его на середину крышки ковчега. Затем он спустился с алтаря и отошел в сторону. — Продолжайте, милорд.