И как д’Амбулен ни искал в словах Дамиана лжи или недоговоренности, пусть даже неосознанной, но не мог ее уловить. Пожав плечами, он принялся осматривать больную.

Тортуга

Лукреция пришла в себя ранним утром. Прежде чем открыть глаза, она лежала, ощущая телом колючее пальмовое волокно под холщовыми простынями, влажную от духоты рубаху, обепившую ее тело, и солнечный луч, светивший ей прямо в лицо.

Открывать глаза ей было просто страшно. Лежа с закрытыми глазами, она словно пребывала в блаженном неведении, и все, чем грозил ей этот мир, будто бы и не существовало, прячась от нее за шторами век. Но стоит ей только открыть глаза, как жестокая реальность ворвется в ее жизнь, чтобы кромсать и кроить ее по своим безжалостным меркам. Лукреция помнила про свой прыжок в пропасть, помнила, что тонула и что Фрэнсис тянул ее вверх из вспененной их телами мути, помнила острые камни, на которые упала без сил. Помнила, что бредила, что ее мучали жар и жажда, что какой-то мужчина поил ее из чашки, и все. Она лежала закрыв глаза и боялась их открывать. Смерть была страшна и отвратительна, но жизнь порой оказывалась куда ужасней.

Но так не могло продолжаться вечно. И, набравшись решимости, она села на кровати. Интуиция не подвела ее. Не прошло и пары минут, как брякнул дверной засов и на пороге возникла негритянка в просторном хлопковом платье-рубахе, подвязанном коричневым фартуком из мешковины. Голову ее венчал полосатый тюрбан.

Сверкнув белками глаз, она приблизилась к кровати и на ломаном французском произнесла:

– Что мадам будет угодна?

Лукреция с легкой брезгливостью оглядела чернокожую и вздохнула:

– Сменить ночной горшок, переменить платье и завтрак.

– Хорошо, мадам.

Негритянка поклонилась и вышла. За дверью снова брякнул засов.

Из этой сцены мадам сделала несколько бесценных наблюдений.

Во-первых, она у недругов.

Во-вторых, она в плену.

В-третьих, ею пока дорожат.

Молодая женщина попыталась самостоятельно подняться с кровати. Она ступила на обмазанный глиной пол прямо босиком, но ее ослабевшие ноги дрогнули и она едва не упала.

– Что ж! – Лукреция схватилась за кровать и села. Голова ее кружилась. – По крайней мере, могу сделать вывод, что провалялась я так не менее месяца. Иначе ноги мои так не ослабели бы.

Она провела рукой по волосам. Они были спутанны и грязны, их блеск померк, и на ощупь они больше напоминали солому, чем шелк.

– Теряют больше иногда, – пробормотала она слова великого Лопе Де Веги и усмехнулась: – Значит, я у испанцев.

Только эти варавары не дают женщине вовремя умыться и могут так дурно обращаться с французской шпионкой и английской леди. Она снова усмехнулась.

Негритянка вернулась спустя полчаса и принесла на подносе горький отвар из кофейных зерен и какао, а также миску с кукурузной кашей. Венчал сервировку ананас в окружении бананов.

Отослав негритянку за одеждой, Лукреция принялась за завтрак. Не успела она ополоснуть руки в оловянном тазике, как дверь снова лязгнула и на пороге возник мужчина.

Невольно Лукреция зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела совсем рядом оливковое энергичное лицо дона Фернандо. Он наклонился над ней так низко и так пристально уставился на нее, что в голове у Лукреции мелькнула шальная мысль, не хочет ли этот полумонах-полувоенный овладеть ею. Она инстинктивно вжалась в подушки, но сквозь страх из нее вырвался презрительный смешок. Разве для этого высохшего фанатика существуют женщины?

– Вы сильно изменились, сударыня! – вдруг произнес испанец странно охрипшим голосом. – Кажется, эта роль оказалась для вас слишком тяжелой, верно?

В глазах мужчины мелькнуло нечто, что заставило Лукрецию подобраться и вспомнить о своих чарах. Конечно, это чушь, но, как говаривал один мудрец: «я верю, потому что абсурдно».

– Пожалуй, – прошептала Лукреция, менее всего желая оказаться жертвой насилия. – Вы были слишком жестоки и несправедливы ко мне.

Обычно роль бедной овечки плохо удавалась Лукреции, но полное истощение сил после пережитого придало ее голосу и взгляду несвойственную им слабость.

– Не думайте, что я попадусь на ваши чары, – перебил ее профос. – Вы красивы, нет, вы больше чем красивы, но в вас я вижу только кусок обезумевшей, обуреваемой страстями плоти.

Лукреция мысленно поежилась. Этому ее еще не уподобляли. Она обессиленно прикрыла глаза и постаралась вздохнуть как можно глубже, так чтобы ее грудь под тонкой батистовой рубашкой призывно колыхнулась. «Берегись, святоша, – подумала она, – я тебе отомщу». Острая игла боли пронзила ее сердце при мысли о Фрэнсисе. Она обрела его на мгновение только затем, чтобы потерять навсегда. Ее пальцы непроизвольно сжались, ощутив на мгновение призрачное прикосновение его руки перед роковым прыжком.

– Проклятый Рэли погиб, будьте уверены, – профос словно читал ее мысли, и ей показалось, что ее муки доставляют ему удовольствие.

Стиснув зубы, она изобразила на лице удивление.

– Вы так боялись его? – она улыбнулась краешками губ.

– Я никого не боюсь, – воскликнул гордый монах и вскочил с края ее постели. Он сделал несколько шагов по убогой комнатушке, заменявшей пленнице тюрьму. – Просто этот негодяй спутал все мои планы.

– Уж не потому ли он негодяй, сеньор, что захотел взять то, что принадлежит ему, а не вам?

– Замолчите. Вы как гадюка…

– Жалю прямо в сердце? – Лукреция рассмеялась своим барахтистым смехом, от которого у мужчин всегда сжималось что-то в груди. – Или у вас нет сердца? Странно, если так. Ведь именно туда вам надлежит спускаться перед каждой исповедью.

– Не смейте… – профос подскочил к ней, сжимая кулаки.

– А то вы меня ударите?

– Я не бью женщин.

– Да вы, сеньор, благородный человек… – Лукреция подалась вперед, и рубашка упала с ее мраморного плеча. Профос отвел взгляд. – Однако это не мешает вам издеваться над беззащитной женщиной, держа ее взаперти и допрашивая.

– Вы не женщина, а французкий шпион.

– Только что вы утверждали обратное!

О-о, в лоне софистики Лукреция чувствовала себя как дома.

– Прекратите! Вы знаете, стоит вам только захотеть…

– И что?

Лукреция вскочила с кровати. Ее безукоризненное, как у статуи, тело просвечивало сквозь тонкую ткань.

Профос отступил назад, прикрыв глаза рукой.

– Немедленно вернитесь в постель!

– А то что? – Лукреция шагнула ему навстречу, отчего ее прекрасная грудь оказалась в непосредственной близости от мужчины.

– Проклятие, я прикажу, чтобы вас одели, и тогда мы продолжим беседу! Профос развернулся и выскочил из комнаты, хлопнув дверью.

Лукреция судорожно вздохнула и рухнула на подушки. Еще парочка таких представлений, и дело сдвинется. Душивший ее ужас перед этим человеком сменялся приступами острой ненависти. В такие моменты ей было все равно, что делать и что говорить, лишь бы добиться своего, вырваться на свободу, подать Ришери весточку, что она жива. Если только… Если только Ришери сам не определил ее сюда, договорившись с чертовым иезуитом.

Лукреция вскочила с кровати и огляделась. Профос позволил, чтобы ей вернули ее заветную шкатулку, разумеется перед этим тщательно обыскав ее.

Она пристроила ее на кровати, расположилась поудобнее на тюфяке, набитом пальмовым волокном, и откинула крышку.

В зеркале отразилось ее лицо.

Проклятие! Слишком бледное, слишком изможденное, с припухшими глазами. Ее единственное оружие должно быть в порядке. Она выдвинула ящичек с притираниями и взором наемника, прицеливающегося к оружию в лавке, окинула хрустальные флаконы, лежавшие в бархатных ложах. «Выбор оружия успокаивает нервы и возбуждает смелость», – подумала она и извлекла первый флакон.

Ее цепкий быстрый ум уже рождал комбинации по спасению, примеривал маски и позы, перебирал уловки и хитрости. Она добьется своего, и тогда…