Шли годы. Броня прилежно учился и окончил гимназию с золотой медалью. Радости отца не было предела, но встала новая забота: после гимназии Бронислава должны были призвать на военную службу.

– Если уж тебе не миновать военки, – сказал отец, – то лучше поступить в Гардемаринские классы. Это единственное в России высшее военно‑морское учебное заведение. За три года там можно получить солидные технические знания, которые пригодятся и на гражданской службе.

Сын с этим согласился и отправил документы в Петроград. Поступил благодаря золотой медали. Но гардемаринская среда, сорившая деньгами, монархические и полумонархические настроения пришлись ему не по душе. На крейсере в заграничном плавании Павловский не ужился с товарищами, держался обособленно. После Октябрьской революции без колебаний вернулся из Гонконга во Владивосток с матросами гардемаринского отряда. Домой он не поехал, на дальневосточные фронты гражданской войны вместе с матросами не пошел. Работал конторщиком. В период колчаковщины перешел на нелегальное положение, чтобы не попасть в белую армию. Случай столкнул его с подпольщиками‑большевиками. Всё началось с несложных поручений. После изгнания из Владивостока белогвардейцев Павловский вступил в партию большевиков и работал в штабе секретарем комиссара Сибирской флотилии.

И вот теперь совершенно неожиданно на пего свалилась ответственность быть военным комиссаром идущего на Камчатку со специальной миссией корабля. Что он должен делать в первую очередь? Что значит «воспитывать личный состав»? Об этом нужно побеседовать с Якумом.

Пока он успел познакомиться только с командным составом. Командир, старый офицер, хоть и говорят, служил у белых, но, конечно, не монархист. Патриот, верит в Российскую республику. Но какую? Может быть, в буржуазно‑националистическую? Среди офицеров оказался его прежний однокашник, тоже бывший гардемарин, штурман Беловеский. Но встретились они как‑то холодно, и разговора не получилось. Остальных, он пока не знает, не знает и матросов…

Нет, нужно быть активнее. Комиссару не к лицу валяться на диване. И, превозмогая себя – его мучила морская болезнь, – Павловский встал, надел бушлат, решив обойти корабль и побеседовать с вахтенными.

Так, в сомнениях и поисках, началась его жизнь на корабле, где он был если не первым, то, во всяком случае, лицом, от которого зависело очень многое.

10

Трудно было ночью в густом тумане найти вход в Сангарский пролив. Беловескому не пришлось решать эту задачу: Клюсс сам рассчитывал и назначал курсы, приказывал бросать механический лот, а штурману фиксировать движение корабля на карте и вести записи в навигационном журнале. Опознав маяк Сираками, пошли вдоль берега Хоккайдо, ориентируясь по глубинам, Беловеский смотрел то на карту, то на компас.

Командир не отходил от машинного телеграфа. После каждого туманного сигнала все на мостике прислушивались.

Когда «Адмирал Завойко» чуть не столкнулся с японским железнодорожным пароходом‑паромом, Клюсс сказал едва оправившемуся от опасной встречи штурману:

– Ну вот и определились.

– По парому? – удивленно спросил штурман.

– По парому и глубине, батенька. Смотрите, он ходит из Хакодате в Аомори кратчайшим путем. Проложите его курс… Теперь ищите на этом курсе измеренную нами глубину. Здесь вот мы быть не можем: далеко. А вот здесь мы находимся. Рассчитывайте курс прямо на выход, и будем поворачивать.

Через три часа начался рассвет, но туман стал ещё гуще. Глубины увеличились, лот перестал доставать дно.

«А ведь вышли‑таки в Тихий океан, – подумал штурман, – какое у командира чутье! Я бы так не смог».

Беловеский не представлял тогда, что пройдут годы и он сам, так же внешне спокойно, будет водить огромные боевые корабли через не менее опасные проливы. Не подозревал, какие сомнения только что терзали душу его командира и как трудно было не обнаруживать их даже интонацией голоса. Всё у него было ещё впереди.

Крупная океанская волна медленно поднимала и раскачивала корабль. На вахту вступил старший офицер. Командир ушел в свою каюту. Штурман прикорнул в рубке на диване.

На планшире гакаборта, как беличье колесо, крутился маховик механического лага, отсчитывая мили от далекого уже Владивостока.

11

Командир броненосца «Ивами» капитан 1 ранга Сирано был рассержен и озадачен: военный врач, посланный произвести санитарный осмотр прибывшего русского судна, вернулся с докладом, что осмотр запретил русский командир. Он привез и письмо от него, полное обидных нравоучений о международной воинской вежливости.

Сначала Сирано пришел в ярость, но спрятанный в недрах его деспотической натуры здравый смысл шептал ему, что написавший такое письмо угроз не испугается. Он вспомнил о подписанном его именем объявлении, расклеенном по всему Петропавловску:

«Единственной целью зимования японских кораблей «Ивами» и «Канто» является не что иное, как покровительство подданным Японии и других стран. В случае, если будет нанесен ущерб, то, не колеблясь, приму меры, какие сочту соответствующими».

Объявление составил не он. Вместе с пачкой этих объявлений пришла секретная директива, требовавшая всемерно избегать конфликтов с русскими властями, ограничиваясь в нужных случаях лишь намеками на применение силы. Несколько успокоившись, Сирано послал за офицером разведки. Лейтенант Ямомото явился немедленно.

– Нате вот, прочтите, – пробурчал Сирано, подавая ему письмо. – Дзёдэки дэс‑ка?[1]

Ознакомившись с письмом русского командира, Ямомото улыбнулся:

– Кто же это послал врача на русский корабль?

– Кто послал… Я послал, – покраснел Сирапо. – Откуда я мог знать, что он военный? Ведь это яхта русского губернатора.

– Но флаг‑то на ней военный?

Сирано рассердился:

– Какое мне дело до флага?! Доложили мне, что пришло русское судно, и я приказал… А теперь ваше дело уладить эту неприятность.

Лейтенант мгновенно стал серьезным.

– Слушаю, командир, – ответил он с почтительным поклоном и вышел на палубу.

Обдумывая, что следует сделать, Ямомото нервно шагал по юту броненосца. «Русский командир, конечно, обиделся, обижен его письмом и Сирано. – Взгляд лейтенанта скользнул по долговязой фигуре вахтенного офицера. – Вот на него и придется всё1 свалить. А этот бурбон Сирано совсем не выходит из каюты. Отяжелел, ничего не хочет видеть, ничем не интересуется…»

Надев парадный мундир и саблю, лейтенант отправился на русский корабль.

12

Не успел катер с японским врачом отвалить, как к трапу стоявшего на якоре «Адмирала Завойко» подошла шлюпка, полная вооруженных людей.

– Кто вы такие и что вам угодно? – осведомился вахтенный офицер.

Человек в шинели с красной повязкой на рукаве с напускной суровостью объявил:

– Я начальник здешней милиции. Буду производить досмотр прибывшего парохода.

– Ну это как разрешит наш командир. Команде вашей оставаться в шлюпке, а вас прошу на борт.

Клюсс с сердитым видом заявил, что военные корабли никаким досмотрам милиции не подвергаются.

– А пассажиры и их вещи?

– Их можете проверять при сходе на берег.

– В таком случае я никого не выпущу на берег и не разрешу погрузку угля.

– А нам и не нужно вашего разрешения. Уголь принадлежит Морскому ведомству.

Наступило неловкое молчание.

– Сейчас я попрошу сюда начальника экспедиции. Может быть, у него что‑нибудь есть вам сказать.

Вошедший в каюту Якум, оглядев начальника милиции, спросил:

– Вы партийный, товарищ?

– Парийный, так что ж?

– Я тоже старый член партии, и у меня к вам просьба. Поезжайте на берег и пригласите сюда секретаря Петропавловского комитета товарища Савченко.

Начальник милиции откозырял. Он не совсем ясно понимал происходящее. Гапанович прислал несколько телеграмм, в которых сообщал, что на Камчатку выехал расхититель народного достояния Якум, который препятствует снабжению Камчатки продовольствием и товарами и с помощью своих дружков – авантюристов из Приморского областного управления – помешал возвращению на Камчатку избранников народа, боясь, что они разоблачат его. Гапанович настойчиво предлагал Камчатскому ревкому захватить силой пароход «Завойко», а Якума арестовать. Ничего не зная о том, что в действительности происходит во Владивостоке, ревком приготовился к решительным действиям. Первым шагом была посылка на судно милицейской команды. Но из этого ничего не вышло, и начальник милиции был явно смущен: ведь он теперь едет обратно на берег, чтобы выполнить распоряжение того самого Якума, которого должен был арестовать.