Глава 2

Рождение и изгнание Чаки

Чака был нежеланным ребенком. Он появился на свет только потому, что его родители, наслаждаясь в соответствии с обычаем нгуни, именуемым уку‑хлобонга, потеряли контроль над собой. Этот обычай допускал несколько вариантов, но все они сводились к одному: разрядка сексуального напряжения у обеих сторон происходила так, что девушка не беременела. Дневник Генри Фрэнсиса Фина (см. «Библиографию и источники») содержит полное описание этих приемов. Беременность наступала, только когда партнеры теряли голову. Если девушка лишалась невинности и в дальнейшем рожала ребенка, мужчина должен был внести отцу девушки виру – трех коров (в царствование Чаки оба партнера наказывались смертью). Впрочем, подобные несчастья случались редко, а разработанные зулусами приемы обеспечивали обоим партнерам полный и одновременный оргазм. В противном случае виновным считался мужчина.

Итак, обычай дозволял такого рода сношения, которые назывались «развлечением в пути». Церемония «обтирания топора», заключавшаяся в том, что воин, который убил врага, имел сношение с девушкой, допускала только уку‑хлобонга. Уку‑хлобонга между членами одного клана не разрешалась ни при каких обстоятельствах. Это соответствовало требованиям экзогамии.

По рассказам зулусов, отец Чаки – Сензангакона, – молодой вождь клана Зулу, увидел его мать Нанди, когда она купалась в лесном пруду, и, возбужденный ее красотой, смело предложил ей развлечение в пути. Нанди немного подразнила Сензангакону, но потом согласилась. Обе стороны потеряли голову и нарушили правила, касавшиеся случайных связей. В результате месяца через три Нанди убедилась, что она беременна.

Как только это стало известно, в клан Зулу был послан гонец с официальным обвинением молодого вождя. Однако Мудли, внук Ндабы и главный старейшина клана, с негодованием отверг обвинение. «Это невозможно, – сказал он, – отправляйся домой и скажи всем, что в теле девушки просто засел И‑Чака[28]». Однако через положенное время Нанди стала матерью. «Ну вот, – сообщили ее родичи клану Зулу, жившему за горами, – ваш жук (И‑Чака) вышел наружу – приходите и забирайте его».

Зулу, хотя и неохотно, пришли и доставили Нанди повенчанной в хижину Сензангаконы. Ребенка же назвали У‑Чака[29]. Шел 1787 год.

Несчастная Нанди стала не только матерью незаконнорожденного ребенка, но – что несравненно хуже – вступила в связь с мужчиной, состоявшим с ней в некотором родстве: мать ее Мфунда была дочерью Кондло, вождя клана Г'вабе[30], членам которого запрещалось вступать в брак с зулусами. Однако Сензангакона, будучи вождем, «не мог совершить дурного поступка», и дважды обесчещенная Нанди без всякого шума и, конечно, без свадебного торжества (такой церемонией не могло быть отмечено появление невесты, уже родившей ребенка) стала третьей женой вождя.

Любовь к Нанди была лишь временным увлечением Сензангаконы. Вскоре он охладел к третьей жене и перестал обращать на нее внимание. К счастью, Мкаби, «Великая жена»[31] главы крааля Эси‑Клебени, которой была препоручена ум‑лобокази (молодая жена), оказалась близкой родственницей матери Нанди. Поэтому она взяла Нанди под свою опеку и проявляла к ней особую симпатию.

Тем не менее отношения между мужем и третьей женой никогда не улучшались надолго. Примирение, приведшее к рождению сестры Чаки по имени Номц'оба, сменилось новым периодом отчужденности. Первые шесть лет жизни Чаки были омрачены горем матери, которую он обожал. Когда ему пошел седьмой год, он стал вместе с другими мальчиками пасти скот своего отца. Однажды из‑за недосмотра Чаки собака загрызла овцу. Отец рассердился. Мать взяла сына под свою защиту. Тогда Сензангакона прогнал обоих из своего крааля.

После этого Чака стал пастушонком в И‑Нгуга – родном краале своей матери, который находился в земле э‑лангени, милях[32] в двадцати от Эси‑Клебени. Старшие мальчики издевались над Чакой. Еще больше он страдал от того, что мать, которую он так любил, тяжело переживала изгнание из крааля мужа, считая это позором для себя. К тому же находились злые языки, которые и самому Чаке внушали, что их изгнание позорно. Так что годы детства, проведенные Чакой в земле э‑лангени, не были счастливыми.

Зулусские дети очень любят облизывать деревянную мутовку для каши, имеющую форму весла. Задиры развлекались тем, что совали мутовку в огонь и, когда она почти уже загоралась, приказывали Чаке слизать кашу. «А ну‑ка, – приговаривали они, – съешь это, чтоб мы видели, что ты и верно вождь». Или же, когда он в полдень возвращался с пастбища, они заставляли его вытягивать вперед ладошки, сложенные наподобие тарелочки, и наливали туда кипящее варево, угрожая наказанием, если он разольет пищу. Когда же Чака все‑таки ронял горячую еду, они приказывали ему по‑собачьи слизывать ее с земли или грозили оставить голодным. Никакие угрозы и наказания не могли заставить гордого, самолюбивого Чаку унизиться, и это только усиливало мстительность забияк.

В вельде пастушата лепили из глины маленьких быков к устраивали бои. Каждый мальчуган толкал свою марионетку рукой. Чака делал это особенно искусно, все ему завидовали, а потому жаловались на него своим родителям.

Современная психология помогает понять, какой след оставляет горькое детство на всей жизни человека. Кто знает, быть может, властолюбие, проявленное впоследствии Чакой, объясняется вечными насмешками ровесников над его торчащими ушами и необычайно коротким половым органом. Издевательства причиняли ему такую боль, что он проникся смертельной ненавистью к клану Э‑Лангени и всему, что с ним связано.

Особенно запомнилось ему, как его оскорбили двое пастушат (Чаке тогда было лет одиннадцать). Они крикнули: «Посмотрите на его пенис, он похож на маленького земляного червя!»

С яростным криком Чака бросился на обидчиков, которые были значительно старше его. Он атаковал их с таким ожесточением, что избил чуть не до смерти, прежде чем остальные пастушата сумели оттащить его, хотя его враги были вооружены такими же палками, как и он.

Однако недостаток этот, особенно заметный потому, что до достижения половой зрелости все мальчики разгуливали нагишом, заставил его глубоко задуматься: для зулуса не было ничего более унизительного. В Чаке развился комплекс безнадежной неполноценности, он проникся злобой к окружающим. Возможно, это и породило в нем стремление к господству сначала над своим кланом, потом над племенем и, наконец, над обширной империей. Он стал чрезвычайно замкнутым, что отталкивало от него окружающих.

Неистовый, не терпящий подчинения нрав толкал мальчика на бунтарские поступки. Его обуревало недовольство, и оно порождало в нем желание отличиться любым способом. Победа в состязаниях должна была служить противовесом убийственной насмешке, которую Чака читал – так ему по крайней мере казалось – в глазах каждого.

– Ничего, мой ум‑лилване (огонек), ты обладаешь исибинди (печенью, что означает «храбростью») льва, и придет день, когда ты станешь самым великим вождем в нашей стране, – говорила ему Нанди. – Это видно по твоим глазам. Когда ты сердишься, они сверкают, как солнце, и все‑таки ничей взор не может быть таким нежным, как твой, когда ты стараешься утешить меня.

Так передают ее речи зулусские хронисты.

Однажды Мкаби – Великая жена Сензангаконы, сделавшая немало добра Нанди, – приехала навестить ее в сопровождении своей невестки Мкабайи и четвертой жены Сензангаконы – Лангазаны. Все они старались ободрить Чаку, рассказывая о случаях, когда с достижением половой зрелости полностью исчезали следы замедленного развития. До последнего дня жизни Чака не забывал своих благожелательниц и, придя к власти, назначил их на самые высокие должности. Они сделались настоящими королевами военных краалей и оставались ими до самой смерти.

Во время визита родственников Чака отличился. Он убил в вельде черную мамбу[33], от укуса которой погиб племенной бык. Этот подвиг требовал большого мужества и сноровки, а Чаке в ту пору было всего тринадцать лет. Вождь э‑лангени Мбенги вызвал подростка и сказал ему перед всем народом: «Мальчик! Сегодня ты совершил подвиг, достойный храброго мужчины». И Мбенги подарил Чаке козу. В тот же вечер Чака угостил козлятиной членов своей семьи и других пастухов. Он был очень горд, но его ненависть к э‑лангени не стала меньше.