Осознание этой простой истины помогло мне задуматься над словами Билла. Что такое – «правильно относиться к смерти»? Я размышлял об этом еще в течение нескольких дней, но уже совершенно в ином настроении. Мне начало казаться, что я близок к пониманию чего-то очень важного. «Действительно, – думал я, – почему смерть порождает только плач и стенания, в лучшем случае – сдержанную скорбь? Почему нам так трудно отказаться от этих, в сущности эгоцентрических, реакций? Не себя ли мы жалеем, восклицая «бедный имярек»? Лишаясь близкого человека, мы говорим, что смерть отняла его (унесла, вырвала из рядов и т. д.), то есть подчеркиваем состояние лишенности – а ведь это, как ни крути, чувство эгоистическое».

В общем, где-то недели через две я снова уселся за машинку и довольно быстро написал следующее.

«Вчера, во второй половине дня, мой давний приятель Макс «перешел черту». Я считаю, что Макс согласился бы с этим определением: при жизни он любил выражаться высокопарно, типа «Рубикон перейден», «за последней чертой» и «в гости к Харону». Что он там делает, я, к сожалению, не знаю; пока что старина хранит упорное молчание. Впрочем, не он один.

Так что же можно сказать о его короткой, но примечательной жизни «по эту сторону черты»? Честно говоря, немного. Мне кажется, что там его автобиография будет подлиннее. (Из достоверных источников мне известно, что там много второгодников и что относятся к ним вполне терпимо и даже милосердно.)

Но вернусь к Максу. В школе (мы учились вместе) он в прямом и в переносном смысле слова любил считать ворон, а потому обычно садился у окна, что позволяло беспрепятственно заниматься любимым делом. В институте он нашел занятие поинтереснее: теперь он пересчитывал «пары стройных женских ног» (по-моему, это было все, что он мог процитировать из классика).

Самым неудачным в его жизни был, видимо, период после окончания ВУЗа. Перепробовав с десяток случайных занятий, он смирился с «судьбой», постоянно сетуя на «невезуху» и перебиваясь случайными заработками. В один прекрасный (для других, но не для него самого) день он смалодушничал по-крупному: взял и выпил какой-то гадости и приказал (остальным) долго жить.

Но всё это не означает, что я не буду вспоминать старину Макса добрым словом. Мы были симпатичны друг другу, и при всех его недостатках он был мужиком незлобивым. А уж если видел, что кто-то нуждается в его помощи, то всегда был готов откликнуться. (Без медвежьих услуг не обходилось, но это уже так, к слову.) И уж если сравнивать его с другими двуногими, то есть куда более прискорбные варианты.

Вот из-за них-то, этих при скорбных случаев, и будем печалиться, а не из-за смерти Макса. Ему сейчас легко и свободно, чего не могу с такой же уверенностью сказать о себе».

Билл удовлетворенно хмыкнул. Я, естественно, был польщен.

– Ну, и зачем тебе всё это было нужно? – спросил я у ангела.

– Опять ты за свое. Нужно это тебе, а не мне. И то, что ты этого не понимаешь, сути дела не меняет. Ну, да ладно. Ты не понимаешь и многое другое, а смерть, если уж честно, достаточно трудное для вас понятие. Хорошо. Давай, обозначим несколько тем, в которые мы можем заглянуть на материале твоих некрологов.

Билл встал со скамейки и, заложив руки за спину, неторопливо зашагал по аллее.

– Видишь ли, мне придется опробовать новый метод общения. Тому есть несколько причин, но тебе достаточно знать лишь то, что нам выделено не так много времени, а круг тем – весьма обширный. Поэтому я вынужден периодически – как бы это помягче сказать – удивлять тебя некоторыми начинаниями. Если ты привыкнешь к этому и не будешь тратить много времени на преодоление собственного смущения, то у нас может что-то получиться. Иными словами, если ты сможешь осваивать больше материала, чем твой предшественник, то я выполню свой план, а ты извлечешь из наших встреч несомненную пользу. Но повторяю: это потребует от тебя нестандартного мышления и, – тут Билл остановился и посмотрел прямо в глаза, – способности принимать некоторые вещи на веру.

Не отводя глаз, он помолчал, а затем сказал:

– Принятие на веру – явление всегда временное; рано или поздно опыт либо подтверждает, либо опровергает то, во что мы верим. Ты сможешь убедиться в справедливости того, о чём я буду тебе рассказывать, но не всегда это можно будет сделать немедленно. Используемый ранее метод позволял мне аргументировать то, что я говорил своим собеседникам, сразу, но сейчас этой возможности нет.

– Принимать на веру… Не слишком ли многого ты от меня требуешь?

– Возможно, что слишком, – Билл слегка улыбнулся. – Но боюсь, что мы вкладываем в слово «слишком» прямо противоположный смысл.

– Не знаю, что имеешь в виду ты, но я понимаю это так: принимать на веру можно то, что недоказуемо – либо на время, либо в принципе. Мне кажется, что я вполне способен понять убедительную аргументацию; с другой стороны, твоя аргументация должна по определению быть более сильной, чем наша, человеческая. Если этот вопрос до поры до времени недоказуем, давай отложим его на будущее. Если же речь идет о недоказуемости принципиальной, то мы впустую тратим время. Так зачем же в таком случае принимать что-то на веру?

В течение всего этого, довольно эмоционального, монолога Билл радостно кивал в такт моей руке, которая выделяла основные интонационные пики этой тирады.

– Милый Макс, если бы ты внимательно посмотрел на свой собственный монолог, то этот вопрос был бы снят за ненадобностью. Но я буду исходить из того, что ты пока еще выезжаешь на чутье, а не на осознанном понимании. В принципе, я тобой доволен.

– Чем же это учитель так доволен? Тем, что ученик заявляет, что ни во что не верит?

– Нет, я доволен тем, что ты злишься – значит, понимаешь, что неправ.

– Можешь считать, что хочешь, но я действительно не верю ни в какого бога!

– Не страшно. Как сказал один ваш священник, главное – это то, что Бог верит в тебя.

Наступил апрель, а я всё еще не отошел от серии некрологов по поводу собственной кончины. Смех смехом, но порой становилось жутковато: а вдруг и в самом деле там что-то знают и готовят меня к неожиданному концу? Размышляя таким образом, я даже не замечал, что уже начал проводить различие между «там» и «тут», хотя по-прежнему ни в бога, ни в черта не верил.

По этой причине мои прогулки вновь приобрели уединенный характер: мне хотелось хорошенько подумать и во всём разобраться. К сожалению, продолжалось это недолго.

В тот вечер я вышел попозже, и так, как было уже очень прохладно, собирался побыстрее вернуться, чтобы нырнуть в теплую постель.

– Ну что, приготовил вопрос?

Оказалось, что Билл поджидал меня в конце аллеи. Теплая постель уплыла в неопределенное будущее.

– Ты знаешь, нет. Не успел.

– Не страшно, – как-то слишком легко и быстро заверил меня ангел. – Бывает. Тогда я могу задать тебе свой.

– А разве это… входит в сценарий наших отношений?

– Конечно. Ведь мы и так постоянно обмениваемся вопросами – про себя или вслух, что уже не важно.

Некоторое время мы молча шагали вдоль аллеи. На лице моего спутника быстро сменялись едва уловимые оттенки различных, порой явно противоречивых, чувств. Казалось, что вопрос, который он собирался задать, интересен и неоднозначен.

Меня разбирало любопытство. Как всегда точно уловив мое настроение, Билл многозначительно улыбнулся и изрек – да-да, именно изрек:

– Как ты думаешь, почему женщины рожают?

Мне казалось, что я уже ко всему привык. Оказывается, я был слишком наивным.

– Прости, не мог бы ты уточнить…

– Мог бы. Пожалуй, ты даже прав – необходимо уточнение. Перефразирую свой вопрос так: почему именно женщины, а не мужчины, дают потомство?