Copyright © 2013 by Cassandra Clare, LLC

© Е. Фоменко, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Йорк, 1847 год

– Я боюсь, – сказала маленькая девочка, сидевшая на кровати. – Дедушка, не уходи.

Алоизий Старквезер раздраженно кашлянул, придвинул стул ближе к кровати и уселся на него. Раздражение было не вполне искренним: внучка так доверяла ему, что частенько лишь он один мог ее успокоить, и старику это льстило. Девочка даже не боялась его грубых манер, хотя была очень чувствительна.

– Бояться нечего, Адель, – сказал он. – Вот увидишь.

Она посмотрела на деда огромными глазами. Обычно церемония первого нанесения рун проходила в одном из просторных залов Йоркского Института, но из-за слабого здоровья Адели обряд решили провести у нее в комнате: так девочке будет спокойнее. Она сидела на краешке кровати, очень напряженно и неподвижно. Мягкие светлые волосы были стянуты красной лентой под цвет парадного платья, в которое девочку облачили для церемонии. Глаза ее казались огромными на худеньком лице, ручки – совсем тоненькими. Адель была хрупкой, как фарфоровая чашка.

– Безмолвные Братья, – прошептала она. – Что они со мной сделают?

– Дай мне руку, – велел Алоизий, и девочка доверчиво протянула ему правую руку. Он развернул ее ладонью вверх, глядя на бледно-голубые ниточки вен под кожей. – Они возьмут стило – ты ведь знаешь, что это такое, правда? – чтобы начертать на тебе Метки. Обычно начинают с руны ясновидения, о которой тебе потом расскажут на занятиях, но в твоем случае первой станет руна силы.

– Потому что я слишком слабая?

– Она нужна, чтобы укрепить твое здоровье.

– Как говяжий бульон, – поморщилась Адель.

Алоизий рассмеялся.

– Надеюсь, она будет не такой противной. Будет немножко жечь, но будь смелой и не плачь, ведь Сумеречные охотники не плачут от боли. Потом жечь перестанет, и ты почувствуешь себя лучше, станешь сильнее. На этом церемония закончится, и мы пойдем вниз, где для нас уже приготовят пирожные с глазурью.

– И будет праздник! – нетерпеливо подхватила она.

– Да, и праздник. И подарки. – Алоизий похлопал по карману, где была спрятана маленькая коробочка, завернутая в тонкую голубую бумагу. В коробочке лежало крошечное фамильное кольцо. – Я уже кое-что для тебя приготовил. Ты получишь это, как только церемония завершится.

– Раньше в мою честь никогда не устраивали праздников!

– Но ты ведь становишься Сумеречной охотницей, – объяснил Алоизий. – Ты понимаешь, насколько это важно? Первые руны сделают тебя нефилимом – таким же, как я и как твои мама с папой. Ты войдешь в Конклав. Станешь воительницей, как и все мы, – и даже лучше. Ты будешь лучше всех!

– Лучше всех, – медленно повторила она, и тут дверь ее комнаты отворилась.

Вошли двое Безмолвных Братьев. Адель отдернула руку, и Алоизий заметил, как в глазах девочки мелькнул страх. Дед нахмурился: ему не нравилось, когда его потомкам недоставало отваги, но все же нельзя было отрицать, что Братья внушают ужас своим молчанием и странными, подчеркнуто плавными движениями. Они подошли к кровати Адели, и дверь открылась снова: вошли родители девочки. Ее отец, сын Алоизия, был в алой тунике, мать – в красном платье с широкой юбкой-колоколом. На шее у матери красовалось золотое ожерелье с подвеской в форме руны энкели. Родители улыбнулись дочери, и та робко улыбнулась в ответ, хотя Безмолвные Братья уже подошли вплотную.

– Адель Люсинда Старквезер, – прозвучал у нее в голове голос первого Безмолвного Брата, брата Кимона. – Ты достигла положенного возраста. Настало время начертать на тебе первую из Меток Ангела. Понимаешь ли ты, какую тебе оказывают честь, и пойдешь ли на все, чтобы оправдать доверие?

Адель покорно кивнула.

– Да.

– Принимаешь ли ты Метки Ангела, которые навсегда останутся на твоем теле как напоминание обо всем, чем ты обязана Ангелу, и о твоем священном долге перед миром?

Она снова послушно кивнула. Сердце Алоизия наполнилось гордостью.

– Принимаю, – сказала Адель.

– Тогда приступим.

В длинной белой руке Безмолвного Брата блеснуло стило. Он взял дрожащую руку девочки и прижал острие к ее коже.

Из-под кончика стило потекли и закружились черные линии, и Адель завороженно глядела, как на бледной коже предплечья постепенно проступает изящный узор. Тонкие линии сплетались друг с другом, пересекая вены, опутывая руку. Все тело девочки напряглось, зубы впились в верхнюю губу. Адель вскинула глаза на деда, и тот вздрогнул, поймав ее взгляд.

Боль. Когда наносят Метку, всегда бывает немного больно, но в глазах Адели читалась настоящая мука.

Алоизий вскочил, едва не опрокинув стул.

– Стойте! – крикнул он, но было слишком поздно.

Руна была завершена. Безмолвный Брат отстранился, рассматривая ее. На стило блестела кровь. Адель всхлипывала, помня наказ деда не плакать в голос, но вот ее окровавленная, изрезанная кожа стала расползаться, чернея и сгорая под руной, словно в огне, и девочка, не в силах больше сдерживаться, откинула голову и без стеснения зарыдала…

Лондон, 1873 год

– Уилл? – Шарлотта Фэйрчайлд приотворила дверь зала для тренировок. – Уилл, ты здесь?

В ответ раздалось лишь приглушенное ворчание. Управительница Института распахнула дверь настажь и вошла в просторную комнату с высоким потолком. Сама она все детство тренировалась здесь и знала как свои пять пальцев и каждую щель в паркете, и старую мишень, нарисованную на северной стене, и квадратные окна с древними, просевшими рамами. Уилл Эрондейл стоял посреди зала с ножом в правой руке.

Он повернулся к Шарлотте, и та в очередной раз подумала, какой же он странный ребенок – да, в сущности, уже и не ребенок, хотя ему всего двенадцать. Он был очень хорош собой. Густые темные волосы, слегка вьющиеся на концах, сейчас промокли от пота и липли ко лбу. Когда Уилл впервые появился в Институте, кожа его была обветренной и смуглой от деревенского солнца, но за полгода городской жизни побледнела, и теперь на его скулах то и дело проступали пятна румянца. Синие глаза светились удивительным светом. Однажды этот подросток превратится в красивого мужчину – если, конечно, избавится от привычки хмуриться.

– Что такое, Шарлотта? – бросил он, вытирая рукавом пот со лба.

Он по-прежнему говорил с легким валлийским акцентом, растягивая гласные, и это было бы мило, если бы не раздраженный тон. Шарлотта остановилась на пороге, не решаясь подойти ближе.

– Я тебя уже несколько часов ищу! – Слова ее прозвучали резковато, но Уилла этим было не пронять. Его вообще сложно было чем-то пронять, когда он бывал не в духе, а не в духе он бывал практически всегда. – Разве ты не помнишь, о чем я говорила вчера? Сегодня мы встречаем нового ученика.

– Помню, конечно. – Уилл метнул нож и снова нахмурился, когда тот вошел в стену за границей мишени. – Просто мне это неинтересно.

Мальчишка, стоявший за спиной у Шарлотты, издал какой-то сдавленный звук. Ей показалось, что это смех, но с чего ему было смеяться? Ее предупреждали, что у мальчика, который должен был прибыть в Институт из Шанхая, проблемы со здоровьем, но она все равно замерла от неожиданности, когда он вышел из экипажа – бледный, шатающийся, как травинка на ветру, с подернутыми сединой темными волосами. Казалось, ему лет восемьдесят, а никак не двенадцать. Лицо у него было узкое, с точеными чертами, а глаза – огромные и серебристо-черные, красивые и в то же время пугающие.