– Ипекакуана, – поправила я его. – Рвотный корень.

– Он самый. Большое вам спасибо.

– Какой же недуг вас скрутил? – осведомился Эмерсон со злорадной улыбкой, не делающей ему чести.

– Разве ты не видишь? Отказ от еды и специфический цвет лица мистера Квибелла – признаки проблем с пищеварением.

– Пищевое отравление! – обрадовался Эмерсон. – Правда, Квибелл? В экспедициях Питри вечно повальный понос. У этого типа манера откупорить банку, съесть половину и оставить банку в какой-нибудь загаженной могиле в надежде, что ее доедят коллеги. Смех, да и только!

– Над чем ты смеешься, Эмерсон? И что за выражения! – возмутилась я. – Как тебе не стыдно! Бедный мистер Квибелл стоит перед тобой зеленый, как гороховый стручок, а ты...

– Горох! – просиял Эмерсон. – Помню, помню, Питри – большой любитель консервированного гороха. Молодец, Пибоди!

Квибелл, несмотря на свое состояние, заступился за наставника:

– Профессор Питри вовсе не виноват. У него действительно мало денег, к тому же сам он никогда ни на что не жалуется.

– Еще бы, у него луженый желудок, как у верблюда. Не пробовали угостить его колючками? – Тут Эмерсон наконец вспомнил о приличиях. – Не обижайтесь, Квибелл, мне иногда изменяет такт. Просто я человек бесхитростный и не могу не смеяться над выходками вашего шефа.

Квибелл переводил больной взгляд с Эмерсона, как всегда подставлявшего макушку беспощадному солнцу, на меня, а с меня на Рамсеса, возившегося с кошкой.

Впрочем, недаром я говорила, что за пугающими манерами Эмерсона скрывается доброе сердце. Когда Квибелл взял у Селима бутылочку рвотного корня и кое-какие еще снадобья, Эмерсон разрешил ему заглядывать к нам по любой надобности, самолично усадил на осла и велел одному из наших людей проводить беднягу.

– Для Питри прогулка в шесть миль – сущий пустяк, – сказал он, похлопав молодого человека по спине с таким сокрушительным дружелюбием, что тот едва не выпал из седла. – Как и для меня: я хоть десять миль пройду – и не замечу. Но вы, дружище, слишком ослабли. Уверены, что не хотите немного отдохнуть? Порадуете миссис Эмерсон – она мечтает вас уложить и напичкать лекарствами.

– Очень вам благодарен, профессор, но мне надо немедленно возвращаться. Я не единственный больной в нашей экспедиции.

– Кажется, в этом году с профессором Питри работает молодая дама? – спросила я.

Квибелл покраснел, вернее, его щеки приобрели совершенно противоестественный цвет – смесь свекольного и огуречного оттенков.

– Целых три, – уточнил он. – Моя сестра и... еще две дамы. Ради нее, то есть ради них, я и пришел.

И Квибелл затрусил прочь. Приставленный к нему египтянин зашагал рядом. Когда они скрылись из виду, я повернулась к Эмерсону:

– Ему совсем худо. Наверное, мне придется побывать в Саккаре. Ведь там маются три молодые женщины...

– Не суй нос в чужие дела, Амелия! – отрезал мой великодушный супруг.

Казалось бы, визит Квибелла – самое что ни на есть банальное событие. Однако оно привело к весьма драматическим последствиям. Квибелл не предполагал, что все так получится, и был поражен не меньше остальных.

Ждать последствий пришлось недолго – всего лишь до вечера.

Эмерсон твердо решил, что впредь мы будем ночевать около пирамиды. Его доводы были так убедительны, что после вечернего чая я отправилась осматривать облюбованное им углубление в скале.

В Верхнем Египте, где Нил прорубил в песчанике глубокий каньон, мертвецов издревле хоронили в стенах каньона. Если гробницу как следует вычистить, получится уютная келья. Речь идет, ясное дело, о верхних камерах гробниц, служивших часовнями. Сами захоронения производились в глубине песчаника, иногда на дне глубокой шахты. Здесь же, в. Нижнем Египте, надгробия могил чаще представляют собой так называемые мастабы, повторяющие формами каменные скамьи. Однако ничего похожего мы пока не нашли. Эмерсон наткнулся всего лишь на малопривлекательную дыру.

Но мне хватило просто прогулки с ним по пустыне. Как Эмерсон ни настаивал, что нам достаточно всего лишь брезентового навеса, его аскетизм не испортил мне настроения. Про себя я уже решила, что нам понадобятся палатки, и собиралась в самые ближайшие дни наведаться за ними в Каир.

Мы забрались на каменную гряду, чтобы полюбоваться длинными тенями, протянувшимися через пустыню, и деталями ландшафта, незаметными при ярком дневном солнце. Я, как обычно, смотрела на запад, на бронзовеющие в закатных лучах пирамиды. На бескрайней пустой равнине не было заметно никакого движения, тишину нарушали только наши голоса, вернее, крики – разговор о палатках перерос в яростный спор. Потом мы умолкли, но не потому, что достигли согласия, а потому, что поняли, что такового все равно не достичь.

В наступившем безмолвии мне показалось, что я оглохла. Но через минуту осознала, что заблуждаюсь, – в тишине отчетливо прозвучал чей-то слабый голос. Мы с Эмерсоном дружно оглянулись и увидели у подножия гряды женскую фигуру. В сгущающейся тени было трудно разглядеть лицо, но у меня почему-то возникло ощущение, что я вижу собственное отражение в пыльном зеркале. Такие же черные спутанные волосы, как у меня, те же сапоги и шаровары; фигура, туго перехваченная на талии ремнем с целью подчеркнуть естественные выпуклости и, возможно, создать новые, тоже походила на мою.

Как тут было не вспомнить легенду о двойнике, появление которого предвещает скорую гибель! Признаться, на какое-то мгновение меня сковал ужас. Эмерсон тоже не остался равнодушным. Исторгнув хриплое проклятье, он крепко прижал меня к себе.

Никто на этом или том свете – даже тощая старуха с косой – не в силах нас разлучить!

Видение заколебалось, как отражение в воде, если бросить в него камень, а потом медленно опустилось наземь и застыло.

Наш испуг оказался беспричинным: перед нами был не призрак, а живая женщина. Вернее, живой она была еще несколько секунд назад. Как она здесь очутилась и зачем? И почему избрала именно это место и время, чтобы расстаться с жизнью?

Мы с Эмерсоном сбежали вниз и опустились рядом с ней на колени. Вблизи выяснилось, что наше с ней сходство исчерпывается покроем одежды и цветом волос. Даже мертвенная бледность незнакомки не могла скрыть разницы в возрасте: эта особа была возмутительно молода. При падении ее очки в золотой оправе съехали в сторону. В иной ситуации я бы решила, что она сдвинула их специально, дабы продемонстрировать неимоверно длинные и шелковистые ресницы. Правда, какого цвета глаза, я определить не смогла – веки незнакомки были опущены.

– Это уже слишком, – недовольно пробурчал Эмерсон. – Ты знаешь, Амелия, что на свете не найдется второго такого терпеливого и великодушного человека, как твой покладистый муж. Я готов денно и нощно протягивать руку помощи страждущим, но если они повадятся таскаться к нам табунами, то мое терпение иссякнет. Надеюсь, она хотя бы жива?

– Кажется, это обморок. Будь так добр, приподними ей ноги.

Эмерсон просунул загорелую лапищу под стройные лодыжки девушки и резким движением задрал ей ноги так, что они образовали прямой угол с туловищем. Я исправила эту погрешность и побрызгала ей на лицо водой из фляжки.

– Не шевелится, – констатировал Эмерсон. Его голос дрожал – признак чувствительной натуры, о которой мало кому, кроме меня, известно. – Ты уверена, что она?..

– Абсолютно. У нее ровный пульс. Можешь опустить ноги. Только не бросай. Нежнее!

Эмерсон успокоился и снова принялся бурчать:

– Питри перегибает палку. Его людей косят болезни, а ему хоть бы хны! Наверняка специально все подстроил. Чтобы они бегали к нам и путались под ногами. При следующей встрече непременно скажу ему пару ласковых слов.

– Думаешь, это одна из помощниц мистера Питри?

– Кто же еще? Квибелл ведь сказал, что их девицы больны. Этой бедняжке, видать, надоело гнуть спину на маньяка Питри. И правильно! Только почему она никак не очнется?