Дейзи оторвалась от своих записей. Клифтон Боукветт склонился над ней. Пожалуй, он подошел слишком близко. Ее глаза скользнули вверх по безупречной стрелке его брюк, по элегантному шелковому галстуку. В нынешние сумасшедшие дни, когда все, казалось, ходили в несвежих рубашках, накрахмаленный воротничок Боукветта сиял первозданной белизной. Он относился к тем людям, которые рождаются с идеально завязанным галстуком. Вот и теперь, в дни, когда другие от усталости начинали допускать ошибки, когда их лица стали пепельно-серыми от постоянного чувства тревоги, Боукветт стоял в свободной позе, с небрежностью спортсмена, и ничего, кроме бесчисленных, проведенных под парусом выходных, не оставило следа на его коже. Когда Дейзи впервые появилась в Вашингтоне, она восторгалась и верила людям, подобным Клифтону Рейнарду Боукветту, и готовность, с которой такой мужчина забыл о жене, чтобы провести несколько из своих драгоценных часов с некрасивой, хотя и умной и молодой, девушкой-аналитиком, заставили ее поверить, будто мечты – настоящие, серьезные, взрослые мечты – действительно сбываются в этом городе. Так ей казалось на протяжении первых пяти-шести романов. Потом все это стало привычным, и многочисленным мужчинам уже не было нужды придумывать много оправданий для объяснения своего отсутствия, своих неудач, своего все нарастающего невнимания. Дейзи убедила себя, что она им ровня, что она использует их так же беспечно, как они предпочитают использовать ее, и сама не понимала, почему, несмотря на бесспорные успехи на работе, ее все чаще охватывало чувство разочарования и пустоты. Дейзи Фитцджеральд могла понять действия целых народов, могла блестяще предсказать дальнейшее развитие событий. Но она сама знала, что ей никогда не удавалось понять мужчин. В самом деле, ну зачем такому человеку, как Клифтон Рейнард Боукветт, заместителю директора Объединенного разведывательного управления, такому богатому, женатому на ослепительной красавице лишь немногим старше Дейзи, рисковать хотя бы самую малость ради интрижки с женщиной, чьи волосы отнюдь не хороши, а кожа становится непривлекательной в моменты чрезмерных стрессов или когда она позволяет себе попробовать добрую половину всех лакомств мира; с женщиной, чья некрасивая внешность только и подвигнула ее стремиться к профессиональному совершенству? Она помнила, как какая-то из ее коллег со смехом говорила, что-де Клифф Боукветт всегда готов пристроиться ко всему, что живет и двигается.
– Не могу, Клифф, – ответила она. – Я очень занята.
Боукветт придвинулся поближе, так что ворсистая ткань его брюк почти прикасалась к ней. Она чувствовала его запах. Запах, который она так хорошо помнила.
– Да ладно тебе, Дейз. Нельзя же работать без остановки.
– Но ведь…
– Все и так рассосется само по себе, – сверкнул Боукветт очаровательной улыбкой. – Да и вообще, нельзя засиживаться на месте. На мир надо смотреть не только из-за рабочего стола.
– Мне еще надо будет вернуться в контору. – Мягкая шерсть его брюк… и она помнила его прикосновения. Его вкус. Вещи, которые он любил делать. И торопливость, с которой он собирался, когда все было кончено.
Ей показалось, что что-то в нем вдруг переменилось. Как будто он сегодня уже уделил ей слишком много времени и усилий и своим отказом она проявляет редкую неблагодарность.
– Что ж, – произнес он слегка изменившимся голосом, по-прежнему тихо, чтобы их разговор не подслушали сотрудники. – Тогда просто выпьем по маленькой на обратном пути. Во имя старой дружбы. Идет?
– Клифф, ну хватит, – взмолилась Дейзи. – Мне надо просмотреть свои записи…
– Ты их знаешь наизусть.
– … и у меня есть кое-кто.
Боукветт слегка отпрянул. Потом улыбнулся и покачал головой:
– О, Дейз, Дейз… мы с тобой одной крови, ты и я. Ты и сама это знаешь. У каждого из нас будут свои маленькие увлечения на стороне, но мы всегда…
– У тебя нет никакого права… – взорвалась она.
Впервые за все время знакомства она повысила на него голос, когда они не были в постели, и ее вспышка поразила его даже больше, чем удивила саму Дейзи. Он отступил еще дальше, потом вдруг подошел совсем близко и склонился над ней, словно обсуждая что-то в ее записях.
– Ради Христа, – прошептал он, – не ори. Ты соображаешь, где мы находимся?
«Нервы, – подумала она. – Это все нервы. Мне надо отоспаться. Держи себя в руках. Держи себя в руках».
– Я отлично знаю, где мы находимся, – отчеканила Дейзи. – А теперь – хватит.
На миг, который Дейзи поклялась себе никогда не забывать, по лицу Боукветта промелькнула тень страха и неуверенности. Он сразу постарел. Но тут же его черты приобрели прежнюю скульптурность, так хорошо знакомую окружающим.
– Увидим, – произнес он теперь уже с покровительственной усмешкой, словно сочувствуя ее глупости. И резко отвернулся. Через несколько секунд он уже оказался в противоположном углу комнаты и принялся обсуждать с секретарем расписание дня президента.
Дейзи бросила короткий взгляд ему вслед, надеясь увидеть хоть какой-нибудь недостаток в линиях его тела, признак того, что и на нем сказывается вечная нехватка времени. У нее самой уже появились первые седые волосы. Всего несколько, но, как ей казалось, слишком уж рано. Боукветт никогда не поседеет – у таких блондинов волосы становятся только чуть светлее. Он знал названия вин и имена официантов, но утверждал, что больше всего любит пить пиво прямо из горлышка. Он гордился травмами, полученными во время спортивных состязаний, и в постели очень старался убедить партнершу, что он все еще брызжет мальчишеской энергией. И то, что он просил ее делать для него, он тоже называл мальчишескими названиями, и она делала все, даже если ей и было больно, хотя сама не могла себе объяснить, почему не может отказаться от того, что потом днями будет отзываться болью в ее теле. И чем больнее ей становилось, тем, казалось, тверже он контролировал себя, тем дольше растягивал удовольствие. Если другого мужчину ее боль возбудила бы и в момент довела бы до яростного оргазма, то у Боукветта, похоже, только прибывало сил. Он наслаждался балансированием на грани между криком боли и воплем страсти. А потом, внезапно, он начинал выкрикивать ругательства и богохульства и, последний раз со всей мощью войдя в ее влагалище и анус, заканчивал. И сразу начинал торопиться, выкладывая одно из своих всегда готовых объяснений, почему после стольких часов страстного шепота, переплетенных рук и ног, смешанного пота он должен сейчас же исчезнуть во мраке ночи или в свете дня. И все же она ценила его как любовника. Потому что он так хорошо знал, что ей нужно. Чего она хочет. В физическом смысле он гораздо лучше как любовник, чем тот мужчина, которого она решила ждать.
Дейзи подумала, что мало что ставит такую женщину, как она, в более неловкое положение, чем любовь порядочного человека.
А какая она женщина? Дейзи попыталась сосредоточиться на рукописных строчках с информацией, дополнявшей ранние компьютерные распечатки. Но она не смогла выкинуть из головы мысли о нежданном, нескладном, неразумном мужчине, внезапно ворвавшемся в ее жизнь подобно обнаруженному поутру пятну на коже.
Так какая же она женщина? Такая, что мучает искренне – безнадежно искренне – влюбленного в нее человека рассказами о своем прошлом, зачем-то без утайки перечисляет все, что делала до него с другими, якобы во имя честности пытая его за непростительное преступление – за то, что он полюбил ее, в то время как все прочие, лучшие, более умные, более богатые, гораздо более красивые мужики просто использовали ее тело как объект для извержения семени. Единственным местом, где у нее не поднималась рука его обидеть, оставалась ее постель. За обеденным столом, за бокалом вина она могла изводить его своими признаниями, инстинктивно чувствуя, что он в силах выдержать всю эту боль. Но когда его неловкие руки ползали по ее телу, когда он входил в нее с жалкими потугами вернуть давно забытое умение, когда он сжимал ее в объятиях с такой силой, что у нее перехватывало дух, словно боясь, что даже в миг самой интимной близости она может навечно ускользнуть от него, – тогда она чувствовала в нем слабость, которая не перенесла бы ни малейшей насмешки, ни одного неосторожного слова. Она – такая женщина, которая закрывала глаза, чтобы не расплакаться, когда он продолжал держать ее – изо всех сил – и после того, как прошел пик страсти, и не хотел отпускать ее ни на миг, даже в ванную.
