– Всё? Четвертая вина! «Чти и не осуждай старших». Четвертая вина прощается.

Авдотья Федосеевна уже давно не рада была своей затее и поездке к Головину, но не смела прикрикнуть на сына, чтобы не нарушить церемониала и не навлечь на себя гнева, – вдруг хозяин и за ней начнет вины считать!

Из Васиных глаз на щеки скатывались слеза за слезой: он боялся за своего нового друга. Только одна хозяйка была весела. Она едва сдерживалась от смеха, и все ярче разгорались в ее глазах веселые синие огни.

Между тем обед продолжался. Повара вносили по очереди третью, четвертую, пятую перемену, и в каждой перемене было семь блюд. Официанты убирали всё нетронутым. Из всех сидящих за столом один хозяин ковырялся вилкой или пальцами в каждом блюде. Никто не хотел есть, никто не дивился искусству поваров, которые успели наготовить такое множество разных кушаний.

Раньше всех надоело кошкам: сначала одна, а затем и другая жалобно замяукали, и лакеи их вынесли по знаку хозяина. Когда внесли и унесли нетронутой седьмую перемену, Александр спросил хозяина:

– А кто же все это съест?

– Ага! – вскричал хозяин, стукнув о стол кулаком. – Пятая вина! – И, чтобы показать, что и он в свое время заучивал «Честное зерцало», прибавил: – «Молодые отроки не имеют быть насмешливы и других людей речи не превращать и ниже других людей пороки и похулки…» Ик!..

Отрыжка мучила Василия Васильевича. Он громко икнул, отрыгнул, не кончив поучения, в смущении достал платок и громко высморкался.

– «Рыгать, кашлять и подобные такие грубые действия в лице другого не чини», – процитировал еще раз Александр правила приличия. И сам прибавил: – И шестая вина прощается.

Головин посмотрел на дерзкого гостя очень внимательно и промолчал. Лакеи убрали со стола, и вслед за тем семь уродливых карлов внесли на головах блюда с яблоками, грушами и виноградом и поставили их перед каждым пирующим. Самому хозяину подали кофе в высоком фарфоровом кофейнике. Дворецкий налил кофе в чашку. Головин не торопясь отхлебывал напиток маленькими глотками. Все сидели за столом как куклы. Никто не притронулся к фруктам, ожидая приказания. Александр выбрал с блюда большое красное яблоко и покатил его по столу к Васе. Тот не осмелился подхватить. Яблоко упало на пол.

Головин грозно нахмурился, встал из-за стола и вышел из столовой. Прасковья Тимофеевна хлопнула в ладоши, кинулась со смехом к Александру, обняла его и принялась целовать в глаза, щеки.

– Пойдемте все ко мне, – сказала она, смеясь. – Вася, где ты?

Вася лазил под столом, разыскивая красное яблоко, кинутое ему Александром.

– Вот оно!

Прасковья Тимофеевна выбежала из столовой, за ней побежали мальчишки и поспешила Авдотья Федосеевна.

За темным переходом распахнулась дверь в большой покой со сводами. Здесь было жарко, шумно, суетливо. У Александра зарябило в глазах. Суетились карлики, пододвигая гостям стулья. Вея лентами венков, перебегали с места на место девушки в пестрых сарафанах. Качаясь в кольце, сердито кричал, раздувая розовый хохол, большой белый попугай. По покою расхаживал, распустив долгий цветной хвост, павлин. Около него кружился, щелкая клювом, тонконогий журавль. Из угла слышался звон струн. На коленях у молодого статного парня лежали гусли.

– Девушки! – крикнула хозяйка, хлопнув в ладоши. – Гостей величать!

Девушки стали полукругом. Все стихло. Гусляр ударил по струнам, задавая тон. Но не успели певицы выдохнуть первое величальное слово, как в дверях показался дворецкий с зажженным канделябром в руке и громко сказал:

– Василий Васильевич просят Александра Васильевича Суворова-сына к себе.

Все замерли.

– Не бойся! Не бойся! Иди! – шепнула Прасковья Тимофеевна Александру.

– А я вовсе и не боюсь! – ответил Александр и смело пошел за дворецким.

– Растревожил ты барина! Всю ночь спать не будет, – сказал Потапыч, ласково погладив мальчика по голове.

Дворецкий провел Александра через темный холодный зал, где гулко отдавались шаги, к знакомой уже ему рогожной двери и пропустил Александра вперед, плотно затворив за ним дверь.

Василий Васильевич сидел на прежнем месте, в своей качалке. Пелагея Петровна возилась около вороха сена, накрытого ковром, в углу покоя – она готовила хозяину постель. Перед Головиным на раздвижном пюпитре с горящей свечкой лежала большая книга. Он молча указал Александру на низенькую скамейку у своих ног. Суворов сел. Сердце его стучало.

– Пелагея, ставни закрывать! – строго приказал барин.

– Слушаю, государь!

И, подойдя к окну, домоправительница громко прокричала молитву.

– Аминь! – хором ответило со двора несколько голосов.

Со страшным шумом и визгом в петлях захлопали железные ставни, загремели болты. Видно было, что люди старались нарочно делать как можно больше стука и грома. То же делалось во всем доме: грохот доносился со всех сторон.

Наконец стало тихо. Вошел дворецкий и ввел старосту с бирками[45] в руке; с ним вместе вошли выборный караульщиков с кленовой колотушкой и ключник со множеством ключей на большом кольце.

Дворецкий поклонился барину и, обратясь к выборному, начал говорить:

– Слушайте приказ барский: смотрите всю ночь не спите, кругом барского дома ходите, колотушками громко стучите, в рожок трубите, в доску звоните, в трещотку трещите, по сторонам не зевайте и помните накрепко: чтобы птицы не летали, странным голосом не кричали, малых детей не пугали, на крыши бы не садились и по чердакам не возились. Слушайте же, помните накрепко!

– Слышим! – во всю глотку гаркнул выборный.

– Слышим! – глухо отозвались со двора.

Выборный с низким поклоном подал барину колотушку и поцеловал ему руку. Староста отдал бирки Пелагее Петровне. Дворецкий повернулся к старосте и прочитал ему наставление:

– Скажи сотским и десятским, чтобы все они, от мала до велика, жителей хранили и строго соблюдали, обывателей от огня неусыпно сберегали, глядели и смотрели: нет ли где в деревнях Целееве, Медведках и Голявине смятения, не увидят ли на небесах какого страшного явления, не услышат ли под собой ужасного землетрясения. Коли что случится или диво какое приключится, о том бы сами не судили и ничего такого бы не говорили, а в ту пору к господину приходили и все бы его барской милости доносили и помнили бы накрепко!

Ключнику столь же складный и подробный приказ отдала, приняв от него кольцо с ключами, Пелагея Петровна.

Дворецкий махнул рукой. Выборный, староста и ключник вышли, за ними и дворецкий. Пелагея Петровна спрятала под подушку бирки и ключи, взбила попышней сено постели, потушила все свечи, кроме одной, на пюпитре с книгой, и, пожелав барину сладко почивать, удалилась.

Настала тишина… Александр сидел у ног Головина, пока длилась странная церемония, и не смел шевельнуться, помня за собой уже шесть преступлений.

Головин положил Александру на голову тяжелую руку и спросил:

– Кота видел или соврал?

– Нет, не видел. Соврал.

– Зачем? Лги только в крайности, ради жизни спасения…

Головин помолчал и еще спросил:

– Что за столом рассмеялся?

– У барыни зайчики в глазах прыгали… Такие веселые!

– Бойся женских глаз, отрок. Почему одной каши спросил?

– А я поросенка не люблю: он на ребенка похож.

– Так. «Будь умерен в пище и питии». Это хорошо. Человек выше сытости…

– Коли нечего есть, так и каши запросишь…

– Ты спросил: «Кто всё это съест?» Они! – Головин повел рукой вокруг. – Нынче ради тебя и твоей матери, почитай, две сотни людей сыты.

Рука Головина все тяжелее давила на голову Александра. Он пытался и не мог выпрямиться. Хозяин придавил голову Суворова почти к коленям:

– А за то, что невежей был, вот тебе!

Александр больно стукнулся носом о свою коленку. Из носа брызнула кровь. Он вырвался из-под руки Головина и закричал.