Внезапно настала тишина. Чья-то сильная рука подняла Суворова с пола и поставила на ноги. Он открыл глаза. Ученики разбежались по углам, а перед собой Александр увидел отца, одетого в преображенский мундир, и рядом с ним – премьер-майора Соковнина. Из-за их спин выглядывал Бухгольц.
– Что вы тут творите?! – грозно крикнул Соковнин.
– Задачку решаем, ваше высокородие! – ответил Дубасов, поддерживая Александра.
Тот едва стоял на ногах.
– Кто с ним дрался?
– Красавец, выходи! – крикнул Дубасов. – Нечего за чужой спиной прятаться…
Сергей Юсупов вышел вперед.
– Хороши!
У Суворова под распухшим глазом светился огромный фонарь. У Юсупова был расквашен нос.
– Юсупов! В холодную. На трое суток. На хлеб-воду. Ступай!
Юсупов твердо ответил:
– Слушаю, ваше высокородие!
– Суворов, ступай с отцом! Он с тобой сам сделает что надо…
Соковнин вышел. Отец схватил Александра за руку и подзатыльником указал ему дорогу к двери.
– И ты, Прохор, хорош – не мог сдержать мальцов! – попрекнул Дубасова Василий Иванович.
– Никак нельзя, ваше благородие, задачку надо было решать.
За дверями школы Александр увидел двух коней: своего Шермака и отцовского гнедого. Их держал на поводу семеновский гренадер. До блеска вычищенный Шермак, под новым гренадерским седлом, с чепраком[57], нетерпеливо переступал ногами, недовольный тем, что копыта отяжелели – его успели подковать полковые кузнецы.
В молчании Суворовы возвращались домой верхами. Только у Никитских ворот отец оглянулся на Александра и с усмешкой спросил:
– Трудна была задача?
– Нет, батюшка, легка.
– Решил?
– Решил.
– А первое сражение выиграл или проиграл?
– Выиграл, батюшка, хотя с уроном, – ответил Александр, щупая опухший глаз.
– Что же мне теперь сделать с тобой?
– Равна вина, равно и наказание, батюшка.
– В холодную на хлеб, на воду на три дня?
– Да, батюшка.
– Что-то мать скажет! Ведь это она меня заставила тебя искать. Часу не хотела вытерпеть… Угадала, что ты в полк поскакал…
Не входя в дом, Василий Иванович отомкнул холодный чулан, запер там Александра и отправился к Авдотье Федосеевне с докладом.
Жена возмутилась, вырвала ключ от чулана из рук Василия Ивановича и кинулась освобождать сына.
Василий Иванович велел ей захватить для Александра «Римскую историю».
Александр наотрез отказался выйти из чулана. Мать попробовала вывести его силой. Сын упирался. Она его сгребла и хотела вынести на руках. Александр так яростно отбивался, что мать отступилась, захлопнула чулан, закрыла и ушла, крикнув:
– Замерзнешь – сам проситься станешь! Тогда не выпущу, проси не проси!
– Матушка! Как же я могу выйти? Сергей-то Юсупов в полку на съезжей в холодной сидит.
– Да что тебе Юсупов – брат? Он тебе глаз разбил.
– Брат! Я ему нос расквасил!
– Ну, коли так, сиди же! Ноги-то, поди, застыли. Погоди-ка!
Мать ушла и возвратилась с валенками:
– Сейчас же переобуйся!
Александр покосился на валенки и не шевельнулся. Мать обняла Александра и, тормоша его, спрашивала:
– Да в кого же ты у меня такой настойчивый вырос?
– В тебя, матушка! – ответил сын.
Мать задвинула засов и нарочно гремела замком, запирая чулан.
При скудном свете осеннего дня Александр читал:
«Юношество римское, как скоро оно будет в способности к военной службе, научилось воинскому искусству, привыкая в стане своем к трудам самым жестоким. Прилежало оно не к пиров учреждению, но к имению хорошего оружия и добрых коней. Чего ради никакие трудности не устрашали сих людей, никакой неприятель не приводил их в робость, – бодрость и храбрость их всё преодолевали…»
Уже кончался краткий день, настали сумерки, и в чулане стало темно. Ноги и руки Александра коченели. В сенях послышались голоса. Засов загремел. Дверь распахнулась. Перед Александром стояла мать с горящей свечой в руке, а рядом с ней Прохор Великан.
– Ну-ка, вылезай! – приказал Прохор. – Полно баловаться! Соковнин велел сержанта Юсупова из холодной выпустить…
Александр, обрадованный, закричал петухом, обнял мать и потащил ее за руку в комнаты.
– И книгу забыл! То-то! – попрекнула Авдотья Федосеевна.
Прохор захватил книгу, взвесил ее на руке и сказал:
– Поп читает, кузнец кует, а солдат службу правит…
В задней каморке, у кухни, Александр прижался к печке, согреваясь. На столе было приготовлено угощение. Авдотья Федосеевна усадила Прохора за стол и начала потчевать.
– Садись и ты! – пригласил Александра Дубасов. – Глотни винца – скорее согреешься.
– Неужто Юсупов – сержант? – спросил Александр.
– Сержант в брыжах. Да ты не завидуй! Кто в чин вошел лисой, тот в чине будет волком… За ваше здоровье, сударыня Авдотья Федосеевна!
– Кушай, Прохор, на доброе здоровье. Уж как ты меня обрадовал, что Сашеньку вызволил!
– А как же? Служить – так не картавить, а картавить – так не служить. Я думаю: как же это так? Соковнин сержанта выпустил, а мой товарищ в холодной сидит?!
– Да как же ты догадался?
– Птице – крылья, человеку – разум. Барин – человек справедливый. Думаю, что он сынка не помилует, и верно: равен грех, равна и кара. Отпросился: пойду-ка обрадую Авдотью Федосеевну.
– Спасибо, Прохор. Кушай!
– Ох, крепко вино!
– А ты его рыжичком, груздочком… Трудно будет Сашеньке в солдатах…
– Что делать, матушка! Солдат – казенный человек: где прыжком, где бочком, где ползком, а где и на карачках.
Александр слушал захмелевшего Дубасова впросонках. Голова его клонилась к столу: одолевала дрема. Прохор встал, поднял его на руки и понес в постель.
На действительной службе
1 января[58] 1748 года явился в Санкт-Петербург из шестилетнего отпуска капрал восьмой роты лейб-гвардии Семеновского полка Александр Суворов. В Петербург полк перешел из Москвы в 1744 году. Суворов ехал в столицу на почтовых, а вперед был послан отцом Александра небольшой обоз с запасами и конь Шермак под присмотром двух парней из крепостных крестьян.
В это время командир полка, Степан Федорович Апраксин, целиком переложил бремя полкового хозяйства на премьер-майора Соковнина, которому и раньше очень доверял, проча его себе в преемники. Сам Апраксин, ведя широкое знакомство при Дворе, метил выше.
Соковнину подали для подписи приказ о зачислении явившегося из отпуска Александра Суворова в третью роту. Премьер-майор пожелал его видеть.
Суворов вошел в кабинет премьер-майора и стрелкой стал у двери. Соковнин оглядел его и усмехнулся:
– Здравствуй, Суворов! А ты почти не вырос за четыре года.
– Вырасту в полку сразу, ваше высокородие.
– Зови меня по имени. Где это тебе мундир пригоняли?
– В солдатской швальне[59], в Москве, Никита Федорович.
– Неказисто. Что же, батюшка твой не пожелал заказать сыну первый мундир приватно?
– Одет, как все, лучше не надо.
– Скупенек Василий Иванович, скупенек! Как же он здравствует?
– Благодарствуйте. Батюшка в хорошем здоровье, приказали низко кланяться и вам желают доброго здоровья.
– Он в той же все службе? Прокурором?
– Так точно! Надзорным прокурором.
– В строй не собирается вернуться?
– Службой доволен.
– И им довольны, хотя и не все. Казну бережет. Даже Сенат растревожил своими донесениями. В Петербурге начали говорить: Суворова-де надо поднять выше, чтобы меньше видел. Отпиши батюшке, что его ждет повышение. Растревожил он осиное гнездо. Ну а как матушка твоя, Авдотья Федосеевна, здравствует?
– Матушка скончалась… После рождения младшей сестрицы моей, Машеньки.
– Вот горе какое! Не дождалась увидеть тебя в офицерском мундире.
