— Буду пока в халате. Успею, если что.

А поскольку на «если что» надежда хоть и была, но было ее очень мало, — она решила пока отвлечься на какие-нибудь домашние дела. Но какие? Дел-то полно. Хочешь — стирай, хочешь — гладь (сваленное в кресло пересохшее белье топорщилось во все стороны). Но об этом и речи быть не может! Где же взять сил и на ожидание, и на такие грандиозные дела? Негде! Получается — только ждать. Можно попытаться почитать. Только получится ли? Стоп! Татьяна резко затормозила на пути к книжным полкам. Ну будет наконец звонок, будет разговор. А фон? Музыкальный фон где?! Она совсем об этом не подумала, балда. Что бы такое поставить? Что он любит? О музыке, кстати, они говорили частенько. Про Стиви Уандера вспоминали как-то. Он не был оригинален, назвав любимую вещь — «Я позвонил тебе, чтобы сказать: люблю». На последних словах голос Бакшинскаса дрогнул, она это точно тогда услышала. И растерялась. И кажется, сморозила в ответ какую-то глупость.

Быстрее найти кассету! Вечная неразбериха: ничего не подписано. Не успеть… Спокойно, спокойно. Сейчас найдется. Кажется, вот эта, с зелененькой полосочкой. Где-то в конце — но на какой стороне? Татьяна судорожно нажимала кнопки: не то, не то, не то. Все. Нашла. Ура! Надо поставить не на самое начало, а вот здесь, попозже. Все отлично. Теперь, как только зазвонит телефон, — не забыть нажать клавишу.

Ну а пока посуду, в раковине сложенную, все-таки придется помыть. Татьяна лениво отправилась на кухню, открыла кран. Застыла с чашкой в руке, не понимая: зачем чашка, зачем вода? Все — зачем? Она завернула кран и поставила грязную чашку в раковину к немытым собратьям. Даже на это сил нет. А ведь надо бы отвлечься, надо, а то так и свихнуться недолго.

— Глупая весенняя кошка, — теперь уже не подумала, а сказала Татьяна вслух и подошла к окну.

Открывающийся с четвертого этажа вид на помойку был, как всегда, задумчив и хмур. Правда, немного радовала дорога, которая вела прямо к Татьяниному подъезду. И тех, кто направлялся к ней, всегда можно было увидеть заранее и успеть сообразить, дома она для них или нет.

Сейчас по дороге шла тетя Нина, соседка. Шла из магазина, неся в одной руке, высоко подняв, как спортивный кубок, курицу. Курица гордо реяла над тетинининой головой, растопырив крылья. Правда, голова у нее как-то жалковато склонилась в сторону. Победно и властно сжимая куриные ноги, тетя Нина шла решительно. Было ясно, что процесс приготовления добычи не будет отложен ни на минуту.

Татьяне стало жалко неживую курицу, жалко тетю Нину, которая отстояла в очереди за дешевой курицей никак не меньше двух часов. Было странно, что от Татьяниной жалости, которая вся обычно предназначалась ей самой, кому-то достался кусочек. Так почему-то получилось.

Но соседская курица была быстро забыта. Надо бы подумать о том, чтобы к Татьяне сегодня никого не принесло. А то вон Лариска вчера приперлась как раз в тот момент, когда его голос в трубке вдруг стал таким близким, таким… А тут звонок в дверь — Лариска на пороге собственной персоной. Ну и скомкано было все: «Пока, позвонишь завтра?» — «Позвоню»… А могло бы быть и по-другому. Лариска хлоп-хлоп глазами: «Я помешала?» Конечно, помешала. Еще как. Все испортила. Все! Но разве это скажешь? Скажешь другое: «Ну что ты, Ларис, конечно, нет. Проходи».

Но как же это все увязать: и окно с Лариской, и звонок, и Уандера?

— Полежу лучше, — решила измученная Татьяна.

Но сначала — еще раз к зеркалу. Вроде все на месте. А может, ему не нравятся ее слишком пышные формы? И он не зря про Рубенса сказал? У них там, в Прибалтике, женщины худые все. И страшные, надо сказать. Татьяна давно, когда Прибалтика еще не отделилась, была по путевке в Риге, Вильнюсе и еще каких-то городах. Города понравились, мужчины — тоже, а вот женщины… У них еще в группе мужики специально подсчитывали, сколько более-менее симпатичных женщин на улице встретят. И все время получалось, что если — ничего из себя, то обязательно — в шапке меховой. А это значит — наша! Ихние-то шапок не носят, мерзнут, синие все — а одеты все равно легко, в куртенках да в джинсах. Ну а русские — с воротниками песцовыми и в шапках, тоже из песца. В общем, не встретили мужики наши такой, чтобы одета была как прибалтка, а красивая — как русская. И все говорили: «Вот наша Татьяна!» Ну на Татьяну-то шеи все сворачивали: и русские, и нерусские.

В бар тогда с девчонками пошли при гостинице. Да не в простой, а со стриптизом — у нас-то этого тогда и близко не было. Ну и все мужики смотрели не на маленькую сцену, где извивались худющие стриптизерши (кости одни!), а на нее — Татьяну. Ну и девчонкам из группы тоже внимания перепало: они все как на подбор смазливые были. Похуже Татьяны, конечно, но все-таки…

А Татьяну в конце концов увел к себе в номер немец один. По-русски — ни бельмеса. Только все головой качал, на Татьяну глядя. Не видел, мол, таких. И сразу на стол выложил двести марок. Татьяна возмутилась, головой замотала: я не проститутка! Но деньги взяла — на следующий день обменяла у валютного магазина и купила себе фирменный джинсовый сарафан, кожаную куртку из кусочков и еще много чего по мелочи. Немец ей, кстати, не понравился. Она тогда хоть и глупая еще была, неопытная, но хорошего мужика от плохого отличить могла.

Конечно, к настоящему моменту опыта у Татьяны накопилось — дай Бог всякой! А вот не клюнул Бакшинскас. Ну что же ему все-таки надо? Что?!

Татьяна отошла от зеркала, села в кресло. Закурить, что ли? Нет, курящих он не любит. Да она и некурящая. Так, иногда, для завязывания знакомства.

Да, не забыть, когда зазвонит телефон, магнитофон сначала включить — и погромче, чтобы слышно было, что не просто музыка, а «Я позвонил, чтобы сказать: люблю».

Нет, все-таки надо помыть посуду. Татьяна отправилась на кухню. Она мыла чашки-ложки не слишком старательно, вся обратившись в слух и ожидание, готовая бежать к телефону, как только он подаст голос.

— Да не к телефону, а к магнитофону! — спохватилась Татьяна.

И тут же сокрушенно покачала головой: забудет, как пить дать забудет. Господи, ну как же сосредоточиться?

— Все, спокойно, — сказала она себе вслух. — Маг-ни-то-фон. Поняла? Иначе все испортишь. Поняла меня?

Но телефон зазвонил совсем не в тот из моментов, когда Татьяна была готова рвануться к нему, или нет, сначала — к магнитофону. Звонок раздался совсем-совсем неожиданно, когда она все-таки не на шутку увлеклась мытьем: чашечку вдруг захотелось содой почистить. Чашка вылетела из рук, но не разбилась. Через две секунды мокрая Татьянина рука уже лежала на телефонной трубке. Балда! Магнитофон! Бегом в комнату — пока только второй звонок, это нормально, но до третьего надо успеть.

Есть контакт! Вот только теперь можно взять трубку. И немного лениво и небрежно:

— Але…

— Танюша, привет!

Господи, кто это?! А это был Саша, Ларискин муж. «Давно клинья подбивает», — неприязненно подумала Татьяна. Сказала же она ему еще года два назад: «Я с мужьями подруг не сплю!» Нет, звонит.

— Чего тебе, Саш?

— Скучаешь, Танюшка?

— Нет. Не скучаю, — почти спокойно ответила Татьяна, думая, как бы было хорошо послать его куда подальше. Но нельзя. Что-нибудь приколотить, кран починить — всегда приходит. Вместе с Лариской, конечно.

— У тебя там все в порядке? А то, может, лампочка какая отвинтилась? Так я мигом.

— Когда отвинтится, я вас с Ларисой на ужин позову, ты знаешь.

— А без Ларисы?

— А без Ларисы — это не ко мне.

— Да ладно, я пошутил.

Ага, пошутил, как же. Знаем мы вас, шутников. Только свистни. Тут же прибежите. И убежите также быстро. К жене и к детям.

А Илгонис, между прочим, свободен. Разведен или не женился — не говорит. Свободен — и все. Татьяна верит. Другому бы никогда не поверила, а ему верит. Свободен, а вот не набивается к Татьяне в гости, как все эти кобели. Почему? Чем она ему не угодила в прошлый раз, спрашивается? Чем?!