Тогда, на кухне, ей попался только простой карандаш, но она и им сумела написать довольно красиво. И все вместе: эта мятая салфетка и эти чуть-чуть уже стершиеся карандашные строчки — выглядело небрежно-мило, что не совсем вязалось с тоном написанного.
В минуты, когда одна,
Когда сжимается сердце
От невозможности помочь
Всем, кому плохо, одиноко,
Кто унижен,
Когда сжимается сердце
Оттого, что твоя дочь, твоя кровиночка.
Может быть кем-то когда-то
Жестоко обижена — и ты не в силах уберечь
ее от этого, —
Понимаешь, что ты совершила преступление,
Родив ребенка на эти муки,
Которые называются жизнью.
Однако никогда не приходит в голову
Обвинить в этом свою мать,
Хотя так часто хочется расстаться с жизнью.
И знаешь, что могла бы сделать это без труда, —
И только твой рожденный уже ребенок
Держит тебя.
Что это, Господи? Зачем это все, Господи?
Наталья внимательно перечитала написанное два раза подряд и подумала, как здорово у нее получилось. Ну а что? Ну была бы это не она — а Тургенев (почему Тургенев, у которого были не белые стихи, а стихи в прозе, — она не задумалась). И все бы восхищались. А поскольку строчки принадлежат ей, никому не известной Наталье, то и ценности никакой не имеют. Несправедливо как.
Хотя, если честно, она никому не рискнула бы показать эту мятую салфетку. Ни тогда, ни сейчас. Хотя очень хотелось. Все: и красивая, импульсивная Светка, и разумная Галка, и Вероника, невозможная интеллектуалка, которую она боготворила и побаивалась, и даже Он, кто любил все, что от нее исходило, — все они заподозрили бы ее в чем-то таком, чему она затруднялась дать название. Они бы подумали, что она кокетничает и привирает. Это было не так. А они бы все равно подумали.
Наталья положила мятую салфетку в пакет и вытащила из него общую тетрадь: дневник номер один. Ей захотелось почитать и повспоминать.
Вспомнить было что. Например, как они первый раз встретились. Наталья, услышав по радио, что Дому офицеров нужен культорганизатор, помчалась туда сломя голову. Она окончила режиссерский факультет института культуры и страстно рвалась на работу. Ее, то есть работы, не было. И Наталья тосковала и часто потихоньку от мужа плакала. Жалея себя, она думала о том, что роль жены подводника, конечно, довольно эффектна, но она, Наталья, создана для другой. И эта другая ей часто снилась ночами. Огромный зал, сцена, идет репетиция концерта или какого-то массового действа. Наталья, сидя в зале, отдает распоряжения. Ее не устраивает то темпоритм, то освещение, то музыка. И все-все зависит от нее, поэтому она часто вскакивает, бежит на сцену, размахивая руками и объясняя что-то на ходу. Наталья просыпалась и снова плакала. От нереализованности.
Замирая, надеясь и не надеясь, она несколько раз заходила в ДОФ, чтобы спросить, нельзя ли к ним устроиться хоть кем-нибудь. И всегда попадала на важного усатого лейтенанта, который в первое посещение равнодушно, а в остальные — раздраженно отвечал, что им никто не требуется. Она понимала, что если бы даже и требовался, то устроиться можно было бы по большому-большому блату. Его, то есть блата, не было. Значит, и надежды — тоже. Но раз объявили по радио, значит… Значит, блатных нет. Кончились все блатные! И простые смертные могут претендовать. «Ура!» — сказала себе Наталья, надела к повседневным джинсам новый бежевый пиджак и резво поскакала в ДОФ, который был рядом, через дорогу.
В комнате с надписью «Инструкторская» все тот же лейтенант сказал, что такие вопросы решает только начальник. Начальника ДОФа она как-то видела давно и издалека: маленький и толстый.
Кабинет с табличкой «Начальник Дома офицеров капитан третьего ранга Самойленко В.Г.» был закрыт. Наталья решила ждать. И стала рассматривать нарядные стенды. Недавно к ним во Вьюжный приезжал командующий Северным флотом, и перед его приездом везде наводили грандиозный марафет. ДОФ, видимо, не остался в стороне. Стенды, судя по всему, сделали совсем недавно. Никто еще не успел ничего никому пририсовать. И слов плохих написано тоже не было. Наталья думала: как бы было хорошо, если бы командующий приезжал почаще. Во-первых, в магазинах появились продукты. Даже мясо можно было купить почти без очереди. Во-вторых, городок сразу преобразился. Ободранные дома покрасили веселой желтой краской. Привели в порядок помойки, то есть стали регулярно вывозить мусор. И даже газоны разбили на площадях перед ДОФом и перед штабом. Вырасти на камнях, конечно, к приезду большого гостя ничего не могло. Но хитрые гарнизонные начальники придумали совершенно потрясающую вещь: из тундры привезли дерн, красиво его уложили, вокруг соорудили бордюрчики. А чтоб трава до приезда начальников не засохла, ее любовно поливали утром и вечером из шлангов пожарных машин. Правда, после приезда (и уезда, естественно) командующего про газоны забыли. И трава через несколько дней превратилась в сено.
— Девушка, а что это вы здесь делаете? — раздался за спиной веселый голос. С тех пор как Наталья видела начальника ДОФа, он не подрос. И не похудел. Поэтому она сразу поняла, что это тот, кто ей нужен. И именно поэтому ужасно растерялась и начала нести все подряд. Что стенды в ДОФе красивые. Что у них, видимо, хороший художник. Что она живет рядом с ДОФом, через дорогу. И что ее чуть не унес ветер, когда она сюда шла. И что она хотела бы у них работать. Вот.
Капитан третьего ранга Самойленко В.Г. смотрел на нее заинтересованно и одновременно насмешливо. Глаза у него были… Да нет, глаза, пожалуй, были обыкновенные. А вот взгляд… Наталья потом всегда вспоминала этот взгляд и никак не могла найти ему подходящего определения. Если бы просто насмешливый, было бы, наверное, неинтересно и обидно. А он был веселый и теплый. Добрый. И какой-то еще. Немного неточный, что ли, рассеянный.
Наталья всегда потом считала, что это была любовь именно с этого рассеянного первого взгляда. Но В.Г. Самойленко впоследствии почему-то категорически это отрицал и честно признавался, что не может отчетливо вспомнить их первую встречу. Значит, это была любовь только с ее первого взгляда. Но почему, почему он тогда так на нее смотрел?
Надо признать, что потом Самойленко глядел на нее вполне обычно, как на всех. И даже целый год после того, как взял на работу, не замечал. Был далеким, недоступным и суровым начальником. Повысил в должности (она стала инструктором по культурно-массовой работе) — и все равно не замечал.
Когда же все изменилось? Когда?
Был очень удачный День Флота. Они выложились на все сто. Самойленко очень понравился Натальин сценарий. Он хохотал, когда она зачитывала ему отдельные моменты, что-то придумывал на ходу, она сразу за ним записывала. Он взялся за организацию праздника сам. Как они работали! Это была песня. Слаженная, бодрая. И задушевная одновременно. Они понимали друг друга с полуслова. Начальник реализовывал любые ее сумасбродные идеи, требующие денег, не предусмотренных сметой. Она приходила к нему в кабинет утром с очередным предложением, а он тут же звонил, напрягал всех — и все складывалось, как хотелось Наталье.
Праздник удался. После уличного театрализованного представления был концерт в зале ДОФа, потом — дискотека, которая крутилась уже сама по себе. А в кабинете начальника праздновался успех. Наталье пели дифирамбы все: от инструктора — все того же лейтенанта Валеры — до командира политотдела соединения капитана первого ранга Чернышева. Голос начальника ДОФа где-то потерялся в общем хоре. А вот глаза — не потерялись. Это был взгляд — как тогда, у стендов. Только лучше: все то же самое плюс восторг.