– Витбанк, Витбанк, – раздался по вагону голос проводника. – Прибываем через десять минут.

– Что будем делать? – спросил Логаан, глядя на Жана.

– Нужно действовать и немедленно! – решительно сказал Сорви‑голова. Чувствовал он себя неважно, но силы воли ему было не занимать. – Вы трое, – он обратился к переодетым в улан Спейчу, Стро‑керу и Шейтофу, – блокируете охрану. Если станут сопротивляться – стреляйте. Тут главное – внезапность. Кто возьмет на себя машиниста? – спросил Жан.

– Я, – сказал Леон. – В случае чего заменю его, и мы проскочим Витбанк на всех парах.

– Тогда на нас пятерых – пассажиры‑офицеры. Пиит, вы можете передвигаться? – спросил Жан у Логаана.

– Конечно, я не так серьезно ранен, – ответил тот. – Хорошо, тогда действуем по команде. Быстро и слаженно.

Первыми проскочили в соседний вагон переодетые "уланы". Пьяные охранники‑добровольцы, увидав в проходе трех свирепых, вооруженных до зубов бородачей, подчинились их приказу и побросали свои винтовки. Лишь их командир – бывший клерк проявил героизм, попытавшись вытащить револьвер из кобуры, но был тут же застрелен лейтенантом Спейчем. Выстрел услышали сидевшие в вагоне офицеры. Кое‑кто из них поднялся со скамеек, но тут же сел, увидев перед глазами черные зрачки стволов. Сорви‑голова сделал шаг вперед. – Господа! – громко произнес он. – Поезд захвачен представителями бурского сопротивления. Прошу во избежание кровопролития сдать оружие. В противном случае мы открываем огонь на поражение! Никто из офицеров не захотел получить пулю в лоб. Они стали сдавать свои револьверы и сабли. Их рассадили плотно одной кучей в дальнем углу вагона. Проводник попытался спрятаться, но Леон Фортен поймал его за шиворот своей могучей рукой и велел открыть дверь, ведущую к паровозу. Леон по лесенке забрался на тендер, полный угля и, пачкая о него сапоги, подобрался к кабине, боковое окно в которой было открыто. Не раздумывая, рискуя свалиться на полном ходу под откос, Леон ухватился за поручень и влез ногами вперед в окно кабины. Машинист и его помощник остолбенели, увидев появившегося в окне человека – широкоплечего, сильного и решительного. Да еще вооруженного револьвером. Леон навел на машиниста свое оружие. – Витбанк проезжаем транзитом! – немногословно приказал он. Городок проскочили, не сбавляя скорости, чем вызвали немалое удивление стоящих на платформе встречающих. Дальше железнодорожный путь шел на Миддельбург, последний населенный пункт, находящийся под контролем англичан. По плану Жана Грандье – они должны будут сойти чуть дальше, на берегу речки Клейн‑Олифанс, а там до основного лагеря генерала Ковалева миль десять. Можно и пешком дойти. Но пешком идти не пришлось. Поезд мчался, поглощая километры. Сорви‑голова рядом с Жорисой, Полем Редоном, Пиитом Логааном и пастором Вейзеном сидели на скамейке и, не выпуская оружия, следили за офицерами, сидящими плотной группой. Ладони те заложили за головы и находились в такой неудобной позе уже около часа. Руки у многих стали затекать. Но они боялись их опускать, опасаясь расстрела захватившими их партизанами. Тем более, им обещали сохранить жизнь и выпустить из вагона, когда буры окажутся в безопасности. И они вынуждены были терпеть, чувствуя с каждым километром приближение своего освобождения.

Глава IX

Их всех, включая добровольческую охрану, высадили сразу за Миддельбургом. Англичане, по привычке сбившись в кучку, нестройно поплелись в сторону городка, до которого было километра четыре. Они уносили с собой тело убитого добровольца‑клерка. На берегу речки партизаны вырыли могилу для комманданта Поуперса. И несколько минут постояли над ней в молитве. Нужно было отправляться в пеший переход к лагерю Питера Ковалева. И тут Жану опять стало плохо. Симптомы остались теми же самыми, что и в два предыдущих раза. Но действие их оказалось более тяжким. Видно по всему, неизвестная болезнь проявлялась по нарастающей. Жан осел на руки своих товарищей. Его тело охватил какой‑то необъяснимый паралич. Гул пронесся по голове, а затем затих где‑то в необозримых глубинах мозга. Жан все видел и слышал, но не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Это было странное чувство, словно его запеленали в тугой кокон. Наверное, так ощущает себя гусеница, превращаясь в куколку. Он видел, склонившиеся над ним лица друзей, отдельно замечая испуганные глаза Жорисы. Он слышал их голоса, но словно бы не понимал смысла сказанного. Голоса говорили о нем, но ему теперь было все равно.

– Он умирает? – Жориса в слезах прижалась к Пииту Логаану.

– Не знаю, – ответил тот, гладя ее по голове, как маленького ребенка. Шляпу Жориса уронила на землю. – Но с ним произошло что‑то нехорошее, – добавил Пиит, глядя на неподвижно лежащего Жана.

– Он дышит, – сказал Поль Редон, наклонившись над своим другом, – дышит, но тихо, почти незаметно.

– Что это за болезнь такая непонятная? – удивленно пожал плечами Шейтоф.

– А может, он ранен был, да нам не сказал? – предположил Строкер, в недоумении почесывая свою черную бороду. – Давайте его осмотрим, – предложил лейтенант Спейч.

Поль расстегнул на Жане пуговицы мундира, затем рубашки. Все тело капитана Сорви‑голова было испещрено шрамами от многочисленных ранений. Но все раны давно зажили, кроме двух: одной на левом плече от пули, а другой – на левом боку. Эта была небольшой и неглубокой, словно по ребрам кто‑то коротко чиркнул очень острым скальпелем. Края раны не затянулись, и изнутри уже сочился похожий на яд желто‑зеленый гной. – Дело рук дьявольских, – произнес за спинами, взглянув на эту странную рану, пастор Вейзен. – Маршиш‑хаан! – воскликнула, догадавшись, Жориса.

Жан еще в поезде успел ей рассказать об этой неожиданной встрече на Церковной площади, возле коляски. Не сказал он только об ударе Маршиш‑хаана тросточкой‑стилетом. Видно, не придал этому значения. Но Жориса догадалась сама. И еще ей подсказала разрезанная точно по ране рубашка. – Он отравлен! – почти закричала она и зарыдала на груди у Логаана. – Какой‑нибудь алкалоид замедленного действия, – в горестной задумчивости произнес незаметно появившийся Леон Фортен. Он отпустил машинистов и присоединился к остальным, заметив, что те склонились над упавшим Жаном.

– Яд уже пошел в кровь, – тихо, чтобы не слышала Жориса, сделал вывод Поль, – теперь его спасти может только чудо.

– Некоторые алкалоиды не убивают, – проговорил Леон, – они лишь вызывают длительный паралич. Возможно, это тот случай?

– Я его здесь не оставлю! – заливаясь слезами сказала Жориса.

– Куда же нам его нести? – спросил Шейтоф.

– Мы должны вернуться во Францию! – решительно проговорил Леон Фортен. – И мы доставим туда нашего Жана – живым или мертвым. Лучше, конечно, живым, – добавил он, и на его глаза тоже навернулись слезы.

– Мы доберемся на этом поезде до Лоренсо‑Маркиша, – сказал Поль Редон, – а там зафрахтуем пароход. – Мы с вами должны расстаться, друзья, – обратился Леон к бурам. – Спасибо вам за помощь. Мы вас никогда не забудем. Буры переглянулись между собой. И за всех сказал Пиит Логаан:

– Спасибо вам, Леон, за лестные слова. Но вы поблагодарите нас за помощь в порту Лоренсо‑Маркиша, когда вы в целости и сохранности сядете на корабль. Мы друзей в беде не бросаем. И разве вам в этой поездке не понадобятся пять метких ружей? Растроганные Леон и Поль по очереди обняли всех пятерых. Потом Жана подняли несколько пар бережных рук и вновь занесли в первый вагон. Второй за ненадобностью был отцеплен. Пополнены из реки запасы воды. Угля оказалось вполне достаточно. Они рассчитывали доехать за десять часов до Лоренсо‑Маркиша, до которого от Миддельбурга было около 375 километров. Эта местность почти не контролировалась англичанами. Кое‑где разбросанные вдоль дороги аванпосты и блокгаузы, часто подвергались налетам окрестных партизан. Но железную дорогу те разрушить не смогли, и поезда англичан иногда прорывались до Мозамбикской границы. На эту удачу и рассчитывали Поль и Леон, забираясь в кабину паровоза. Он дал гудок и, набирая скорость, помчался по бескрайнему бушвельду, постепенно переходящему в холмы и невысокие отроги севера Драконовых гор. Путь шел вдоль бурной, своенравной речки Инкомати, над которой нависали голые скалы. Вечерело. Стал накрапывать мелкий осенний дождь. Он вместе с копотью паровозного дыма попадал Леону Фортену в лицо, делая его грязно‑пегим. Не лучше выглядел и Поль Редон, взявший на себя тяжелый труд помощника‑кочегара. Он старался изо всех сил, загружая углем пышущую жаром топку. Пот ручьями тек по его измазанному угольной пылью лицу, засыхая на нем светлыми, солевыми подтеками. Но Поль его даже не вытирал. В вагоне царила напряженная печаль. Жан Грандье неподвижно лежал на скамейке с закрытыми глазами и казался мертвым, только еле заметное дыхание из чуть приоткрытого рта да нитевидный пульс на запястье говорили, что в капитане Сорви‑голова еще теплится искорка жизни. Но каждую минуту она может угаснуть. Рядом с мужем сидела Жориса с заплаканным, осунувшимся лицом. Пиит Логаан успокоительно держал ее руки в своих. На душе у него было тяжело. Он как родных детей полюбил этих юных возлюбленных: мужественного легендарного командира разведчиков и славную девушку – внучку президента Крюгера. Сейчас их счастье, которому Пиит так радовался и по мере сил оберегал, висело на волоске. Жан мог в любую минуту умереть, и Логаан не знал, как спасти своего юного друга. На соседней скамейке сумрачно сидели Строкер, Шейтоф и Спейч. Они молча глядели в окно. К темному стеклу прилипали и стекали вниз капельки дождя, словно это были слезы. Так же плакали души трех взрослых сильных мужчин‑бойцов, не боявшихся своей смерти, но со страхом ждущих смерти лежащего на скамейке юноши‑француза, которого каких‑нибудь четыре месяца назад они совсем не знали, а, познакомившись, привязались к нему душами художника, музыканта и солдата. Сейчас их души плакали и молили Бога о спасении жизни капитана Сорви‑голова. Молился о нем и пастор Вейзен. Он расположился в стороне и, раскрыв Новый Завет, неслышно шевеля губами, почти непрерывно читал молитвы и псалмы за здравие, обвенчанного им молодого человека. Какая‑то мысль не давала до конца пастору углубиться в смысл читаемых молитв. Сначала он не улавливал ее, но вдруг перед мыслимым взором Вейзена всплыла летящая из подреберья по ноге Спасителя на распятии маслянисто‑кровавая капля, попавшая на темя Жана. И затем платок Эйгера Строкера, которым он вытер след этой капли. Пастор Вейзен понял все. Вот почему Жан до сих пор не умер, хотя страшный яд давно попал ему в кровь. И вот, где спасение и исцеление. Пастор Вейзен поднялся со своего места и подошел к сидевшему с краю Строкеру, наклонился к его уху и что‑то тихо сказал. Художник понимающе кивнул головой и вытащил из бокового кармана уланского мундира аккуратно сложенный носовой платок. Строкер передал его пастору. Тот подвинулся к Жану чуть впереди сидящей у него в ногах Жорисы и расстегнул рубашку умирающего. Ранка на боку все так же гноилась, хотя гной уже убирали два раза. Пастор развернул платок. На его внутренней стороне виднелись явные маслянисто‑кровавые следы. Вейзен прочитал молитву, перекрестил лежащего на скамейке Жана и приложил платок к ране. Затем перебинтовал туловище капитана Сорви‑голова вместе с платком. Все остальные с любопытством наблюдали за действиями пастора. В заплаканных глазах Жорисы мелькнула надежда. Между тем пастор внимательно следил за Жаном. И на глазах его бледное лицо стало приобретать розовый оттенок. Дыхание стало более ровным и глубоким, поднимая грудь.