Коротким ножом распоров кожаный ремень на вывернутых за спину руках стрелка, Удача метнул нож в толстый ствол соседней осины. Нож с мягким стуком вонзился на треть клинка, и он поднялся.
– На ногах разрежешь сам, – направляясь обратно к лужайке, бросил он через плечо тому, кто днём пытался его убить.
Разбойник не желал смотреть в его ненавистную спину, слышал только змеиный шорох, который растворился в ночных звуках леса. Он растёр ладонями одеревенелые пальцы, вытащил изо рта грязную тряпку кляпа, с отвращением швырнул её в малинник. Сплюнул на корни дуба, затем ещё раз, избавляясь от тряпичных нитей во рту. Напрасные попытки развязать затянутые узлы на щиколотках разъярили его. Со второго раза ему удалось подняться на ноги, и он вприпрыжку направился к старой осине, чертыхаясь и проклиная всю подноготную Удачи, обещая ему лютую месть и на этот и на том свете. Споткнувшись о кочку, он упал рёбрами на гнилой пень, расцарапал веткой шею и побитым псом заскулил от такого несчастного дня. Ругаясь втихую пуще прежнего, уже на карачках добрался до рукояти ножа и принялся неистово вырывать его из дерева. Несмотря на все усилия, нож не поддавался, как будто заколдованный недавним хозяином, а, когда он наконец его вырвал, от рывка повалился на бок, тот словно цапнул за указательный палец, оставил глубокий порез.
– Сука! – с выступающими на глазах слезами во всё горло взвыл Незадачливый Стрелок, надеясь, что это оскорбление донесётся до слуха Удачи.
Удача расслышал его, уже выезжая на тропу, и воспринял, как прощальную похвалу за участие в событиях дня и ночи. Тропа вывела на дорогу, он пришпорил коня и вскоре нагнал троих спутников. Все молчали, словно боялись потревожить лес и накликать очередное препятствие желанию поскорее доехать до пригорода. Впереди засверкала лента речки, а за дальними рядами прибрежных деревьев, над ними проглянул шатёр небольшой церкви.
Лошади согласованно замедлили бег, скорым шагом с берега вошли в брод, зашлёпали по воде, и девушки должны были подобрать платья, чтобы края не замочились брызгами. Не успели выбраться на другой берег, как на дороге под сводом деревьев показались три десятка стрельцов, словно давно уже ждали и заждались увидеть их. Мышастый конь под передним всадником дал пример остальным, устремился вперёд, подчиняясь сдержанному нетерпению наездника, на котором поблескивали золотые шнурки и нарукавное шитьё полкового головы.
– Отец, – тихо вымолвила дочь Матвеева ни то с облегчением от встречи с ним, ни то поясняя спутникам.
Все стрельцы окружили их, но Дракону и Удаче досталась малая толика внимания. Матвеев спешился первым, сам помог спуститься на землю девушкам. Дочь счастливо всхлипнула, ткнулась ему в грудь, и никем не удерживаемые, спасители девушек потихоньку выбирались из окружения всадников. Объезжая стрельцов берегом, они волей‑неволей смотрели на пробивающееся из‑за леса далёкое зарево пожара, которое стремилось облизать небосвод. Пожар разгорался там, откуда они прискакали.
– Надеюсь, успели растащить всё ценное, – вполголоса насмешливо заметил Удача.
Дракон стянул с левой руки перчатку, выбрал в гриве коня обломок сухой ветки, откинул в траву. Обратно надевая перчатку, предупредил:
– Ты хоть знаешь, с кем мы сцепились?
Глянув ему в лицо, Удача спросил:
– Ты имеешь в виду, не только с разбойниками?
– Я имею в виду, не столько с разбойниками.
Высказавшись, Борис дёрнул удила, и его кобыла шагом пошла прочь от реки.
– Придётся боярину Морозову списать ущерб на случайный пожар, – спокойно произнёс Удача, отворачиваясь от лесного зарева. – Не думаю, что ему это доставит удовольствие. – И себе под нос пробормотал: – Не желал бы я оказаться на месте Плосконоса и Барона.
Он пришпорил коня, нагнал товарища по недавней схватке с головорезами, и они перевели лошадей в галоп, направились к заставе. Беспрепятственно проехав заставу, на развилке у Донского монастыря опять приостановились, как будто каждый заранее знал, что в этом месте они разъедутся.
– Ты умнее, чем я полагал по слухам, – одобрительно заметил Борис. – Рад был познакомиться с тобой в настоящем деле. На, возьми, раз уж он мне не понадобился.
Он отцепил от седла сумку, вынул пистолет и передал новому товарищу. Тот при лунном свете осмотрел серебряного дракона, изящно и с толком вделанного в тисовую рукоять, отливающий стальным блеском воронёный ствол.
– Нажми ногтём в прорезь, – Борис указал на неприметную щелку в подошве рукояти.
Удача так и сделал, и часть с драконом сдвинулась, приоткрыла небольшую полость. Утяжелённая свинцом, она никак не отражалась на весе рукояти, и о полости нельзя было заподозрить, не зная о ней заранее.
– Но мне нечем ответить на такой подарок, – он с сожалением протянул обратно оружие, которое было не только ценным, но и могло оказаться полезным своим секретом.
Борис не взял, поехал к улице направо, сказал через плечо:
– При следующей встрече расскажешь, как он стреляет. – Повысил голос, всё же посчитав нужным объяснить причину такой щедрости. – Мне хорошо заплатили, а я не рассчитывал на чужую помощь. К тому же, ты отдал разбойникам свои деньги.
– В следующий раз не останусь в долгу, – крикнул ему в спину Удача. И под нос тихо заметил: – Это я не рассчитывал на твою помощь.
Вернув пластинку с драконом в обычное положение, он устроил пистолет за поясом. Только после этого обратил внимание, что на востоке ночь стала бледнеть, отступать перед приближением зарниц. Ноющая рана на голени напомнила, что он на ногах почти сутки, и он поскакал своим путём с единственным желанием, как можно скорее добраться до постели и завалиться спать.
В отличие от него, ни Матвеев, ни три десятка его людей не помышляли о сне. Отправив несколько стрельцов сопровождать девушек в город, полковой голова с остальными галопом поскакал в сторону пожара, имея законный повод нарушить, пересечь границы дачного поместья Морозова. Но приехав к пригорку, когда на востоке обозначились проблески рассвета, они увидели полное безлюдье и наверху лысого склона тлеющие, догорающие, обугленные брёвна терема с рухнувшей между ними крышей, будто пронзённой остовом закопчённой каменной печи. Убедившись, что разбойников и след простыл, отряд не стал задерживаться и повернул назад, чтобы до раннего утра вернуться к своим прямым обязанностям царской службы.
6. Возвращение царя
Вестовая пушка раз за разом раскатистым уханьем тревожила молочное покрывало утреннего тумана над рекой. Она заставила рыбаков в лодках прервать ловлю рыбы, замереть перевозчика у берега и женщин, которые у мостков полоскали бельё. Десятому и последнему холостому выстрелу, словно удалось‑таки пробудить от сна колокола столицы, и они заторопились оправдаться, загудели и затрезвонили в радостном возбуждении, перебивая и дополняя друг друга в желании скорее сообщить о самой важной новости.
Кремлёвский трезвон впорхнул в спаленку, заметался в ней залетевшей птахой. Удача поднялся, выглянул в раскрытое окно и убедился, что час был ранний.
– Царь вернулся! – прокричал конный глашатай, проскакав улицей. За следующим переулком опять выкрикнул: – Царь вернулся!
Столица начинала гудеть растревоженным ульем, изгоняя отовсюду сонливую одурь, торопливо принаряжаться и прихорашиваться, как заждавшаяся мужа молодица.
Уже к полудню толпы жителей и гостей Москвы теснились в Кремле и вокруг крепостных стен, прислушиваясь к торжественному богослужению, которое в Казанском соборе проводил сам патриарх Никон.
– Отныне, – торжественно растягивая слова густым и низким голосом, с важностью соучастника привезённого из военных походов указа, громко объявлял волю государя вступающий в расцвет мужских сил патриарх. – Да будет русское знамя светить возрождением вселенского могущества Православия, завещанного нам Святым Владимиром и патриархами Константинополя, Второго Рима, падшего за грехи под ноги орд нечестивых поганых нехристей. – Он стоял пред мягким сиянием алтаря, как будто перед частью солнца в храме, под расписанными сводами и в отражениях рассеянного золотыми украшениями света привлекая всеобщее внимание, словно главное лицо действия. – Красной полосой, – продолжал он, – да будет освящена в знамени Московская Великая Русь. Белая полоса да отразится в нём Русью Белой. Синяя – да означит Русь Малую с княжьим градом святого крестителя Владимира Киевом. По полотну пусть расправит крылья Золотой Орёл Второго Рима о двух головах. Одна голова пусть зорко и подозрительно смотрит в неправоверную Европу. Вторая – да зависнет над дикой Азией. И будет так во веки веков! Аминь!