– Ты? – дохнул он перегаром на нежданного гостя.

Тот втолкнул его обратно в темноту сеней, переступил через порог и живо прикрыл дверь. Сторож торопливо зашептал в темноте, как разбойник давно знакомому сообщнику.

– Тебя же ищут! Посол шаха Кулымбек в городе. Пьёт день за днём. Боится плыть и к шаху и к царю. Несколько раз в пьяном угаре приходил сюда, на постоялый двор, выспрашивал про тебя и своего брата. Перед всеми грозился содрать твою шкуру, если ты жив и объявишься. Что ты ему сделал? И где его брат?

Вместо ответа Гусейн сам потребовал отвечать на вопросы.

– Струги его тоже здесь? Не утонули?

– Здесь, – с кивком головы подтвердил хромоногий. – Все три. На них тоже пьянство...

Гусейн вполголоса перебил его шёпот.

– А Кулымбек где живёт?

– В Белом городе. В большом доме, в доме русского купца. Слух был, воевода обещал ему, если узнают, что ты в землях астраханского воеводства, немедля тебя изловят и привезут для какого‑то дознания.

Гусейн с быстротой кобры схватил его за горло и ощерился в щетинистое лицо.

– Не узнают, если об этом не начнёт болтать глупый язык.

– Да ты что? – отшатнулся от него сторож с обидой в насмерть перепуганном голосе.

Гусейн отпустил его.

– Знаю. Не посмеешь. И тебя потяну за собой на пытки. Слушай же. Я у тебя поживу. Что затрясся? День‑два, только и всего. От тебя зависит, когда избавишься от меня. Чем быстрее поможешь обделать одно дельце, тем скорее покину город. – Он наклонился к самому лицу сторожа, глаза его сверкнули в полутьме, как два кинжала. – Мне нужны десять надёжных головорезов и деньги, чтобы заплатить им. Каждому по рублю за пустячную ночную работу. Десять серебряных монет мне достань, я сейчас пуст. Понял?

Сторож опешил. Затем заскулил:

– Где ж я тебе достану столько денег?

– Ты мне должен. Забыл? – предупредил Гусейн с беспощадной жестокостью. – Мне всё равно где, а достань. Головорезы мне нужны к воровскому часу, через два часа после полуночи. – Он за плечо толкнул сторожа к порогу, выставил за дверь. – Тебя нет, никому открывать не буду. Давай же, пошевеливайся, – сказал он громче, задвигая деревянный засов в тёмный косяк на всю глубину пробоя.

Слышно было, сторож неуверенно потоптался за дверью, потом отвёл лошадь гостя в конюшню, и неровные шаги его стали удаляться к воротам подворья и на улицу. Гусейн из крохотных сеней, как в нору, переступил в спаленку, в которой не хотелось задерживаться дольше, чем вынуждали обстоятельства, различил при свете от оконца стол с лавкой и низкую, у самого пола, грубо сколоченную кровать. Постелью служил длинный промятый мешок, из которого торчала грязно‑жёлтая солома, а поверх лежало смятое и надорванное верблюжье одеяло. Он завалился на мешок, который под ним недовольно зашуршал, вытянулся для удобства и закрыл глаза. Он сказал хромому, что остановится на двое‑трое суток, но это была предусмотрительная ложь. Слова хромого об обещании воеводы Кулымбеку изловить его, Гусейна, заставили существенно менять прежние намерения. Воевода узнает о его нахождении в городе из доклада стрелецкого десятника, а потому нельзя откладывать то, что было задумано. Предстоит всё сделать ночью, и ночью же покинуть город.

– Поспать надо, – произнёс он себе под нос, после чего накрылся одеялом.

За полночью, к воровскому часу самый крупный, главный торговый и ремесленный город на Каспии, называемом русскими Хвалынским морем, будто вымер. Скрытые от звёздного неба кисейным покрывалом облаков, сквозь которые пробивалось лишь бледное сияние полумесяца, улочки и улицы города, казалось, сами по себе извилисто распространялись от стен крепости в посад, в его слободы. Они ветвились там закоулками и переулками, в которых среди тёмных бревенчатых домов и окружавших их крепких заборов невольно рождалось ощущение загнанной в западню дичи. Повсюду не виделось ни одного окна, не закрытого плотными ставнями, и можно было быть уверенным, самый отчаянный стук в ставни не пробудит внутри домов и шороха. Разве что псы с ближних подворий отзовутся угрюмым ворчаньем.

Только разбойники, хозяева этого часа, могли стаей голодных шакалов так безбоязненно притаиться на широкой улице в тени забора большого постоялого двора неподалёку от посадской площади. Наконец за воротами с мягким стуком приподняли длинный поперечный брус, и половинка ворот слабо скрипнула, приоткрывая щель входа в широкое подворье. Девять мужчин с оголёнными саблями и ножами скользнули в щель, присоединились к двум сообщникам. Оба пса валялись на земле, как будто их внезапно одолел глубокий сон. Ночной сторож тоже не шевелился, но на случай, если придёт в себя, он был связан, уложен животом на землю под навесом у конюшни, изо рта его торчала затычка из куска тряпки. Все одиннадцать головорезов без лишнего шума пересекли тихое подворье и столпились у приоткрытых створок похожих на ворота дверей большого сарая, из которого слабо тянуло запахом высушенного сена. В нём успешно боролись с ночной тишиной мужские храпы и сопения. Гусейн жестом оставил подельников стоять на месте, сам юркнул промеж створками внутрь сарая. Оставшееся с прошлого года сено было выстлано вдоль противоположной стены и на него косо падало бледное пятно рассеянного сияния полумесяца, которое просачивалось через узкое открытое окно справа от входа. На плащах и покрывалах, разостланных поверх сена, безмятежно спали семь или восемь человек. Глаза привыкали к царящей полутьме, и Гусейн подкрался к спящим. Он стал бесшумно переходить от одного к другому, пристально рассматривая одеяния и лица. Вдруг замер собакой на охоте у ног Белого князя. Сын князя спал по левую сторону от отца, а дальше лежал третий из недавних спутников Гусейна – Удача. Высмотрев под головой князя тесёмки нужной ему сумки, он с предельной осторожностью наклонился и потянул за них. Молча чертыхаясь из‑за предательского шелеста иссушенной травы, он понемногу высвобождал сумку из сена, когда князь вдруг распахнул глаза и уставился на него, потеющего не от напряжения усилий, а от обострения всех чувств. Он дёрнул сумку на себя, и Белый князь сильным толчком ступни в живот отшвырнул его, опрокинул на спину, затем под шуршание травы и бряканье вынимаемого из ножен оружия вскочил со своего плаща.

На пронзительный свист Гусейна створки ударами ног широко раскрылись, впустили лунный свет, и в сарай ввалились его подельники по разбойному промыслу. Удача проснулся, будто и не спал, в тигрином прыжке разом перекрыл Гусейну выход и сбоку напал на головорезов. Сдавленная грязная ругань сквозь всхлипы от боли в проколотом бедре вырвалась у первого раненого, по голосу совсем ещё юноши, и подорвала надежду грабителей одним своим появлением лишить жертв ограбления желания сопротивляться. Не давая им возможности опомниться, Удача рубанул по сжимающим рукоять сабли пальцам второго. Со злобной бранью зрелых и матёрых преступников остальные головорезы бросились на него, но часть из них тут же оттянули на себя князь с сыном. Звон стали разбудил спавших.

– Что за шум?! – раздался возмущённый выкрик в углу сарая. Тот же голос сорвался на испуганный шёпот: – Господи! Спаси и помилуй!

Приняв удар двух сабель на свою, Удача извернулся и резко лягнул пяткой в пах замахнувшегося кинжалом. Рослый головорез задохнулся, в невольном наклоне помешал сообщнику, и Удача по рукоять вонзил тому в широкую грудь прорвавший кольчужную безрукавку трёхгранный нож, вырвал его и полоснул над воротом кожаного доспеха по горлу ударенного в пах. Отскочив от них, он вскользь отвёл ножом рассекший воздух сабельный клинок, через мгновение разрезал открывшемуся противнику живот. Все трое, кто достались ему, корчились в стонах и сипении. Белый князь тоже отбивался от троих. Но сын князя вскрикнул от полученной лёгкой раны, и Удача метнул нож в спину, отделяющую его от этого вскрика. Трёхгранных клинок прорвал кольчугу под лопаткой грабителя, оставив юноше только одного способного нападать противника. С прыжка Удача рассёк шейный позвонок крайнему из теснящих князя в тёмный угол, когда заметил тень Гусейна, которая метнулась вон из сарая.