Колон не был ни Коперником, ни Галилеем. Названные ученые дошли до своих открытий с помощью логических построений ума, без всякой поддержки судьбы. Колона так же мало преследовали невежество и фанатизм, как этих бесспорных ученых – рационалисты и вольнодумцы. Научная идея Колона – ну что ж, назовем ее так – состояла исключительно в том, чтобы приплыть в Азию, двигаясь прямо на запад. Это предприятие казалось ему вовсе не трудным, так как он находил для себя опору в словах библейских пророков, что «из семи частей света шесть – твердь земная и лишь седьмая заполнена морем».
У него ни разу не возникло ни малейшего подозрения в существовании Нового Света, не упомянутого в священном писании. И все рассказы о знаменитых ученых собраниях в Саламанке, собраниях, происходивших в присутствии невежественных епископов и монахов, подвергавших Колона гонениям, все это от начала до конца – басни, эффектная сцена из оперы или картина на сюжет отечественной истории, герой которых – ученый Колон, преследуемый фанатиками за утверждение, что земля кругла, – мысль, кстати сказать, высказанная за много веков до него, – и за намерение добраться до Индии, плывя все время на запад, что казалось многим из них чрезмерно длинной дорогой.
Колон не был ни святым, ни ученым. Он был просто выдающимся человеком, наделенным пламенным воображением и поразительной силой воли, душою поэта и алчностью торгаша, порой безудержно смелым, порой до крайности осторожным, вплоть до того, что он оставил незавершенными большинство своих начинаний; гениальным во многих своих суждениях и, вместе с тем, непостижимо слепым и упрямым в других. Подведем итог: это был человек, совмещавший в себе огромные дарования и такие же недостатки, на редкость поощряемый судьбой в первом своем путешествии и преследуемый ею же во всех остальных, обнаруживший Новый Свет, но никогда так и не узнавший об этом, – ошибка, доставившая ему величайшую славу и чреватая величайшими последствиями для истории человечества. Окутывающая его происхождение тайна, быть может, когда‑нибудь разъяснится, а быть может, останется навсегда неразгаданной.
Возможно, пройдут века и века, а люди так и не смогут договориться о том, кем же был в действительности этот выдающийся человек, у которого насчитывается четырнадцать родин и две могилы.
[1] Мараведи – старинная мелкая медная монета, равная но стоимости трем четвертям сентимо. которую родственник‑монах выхлопотал для них у королевы Исабелы за заслуги покойного Перо Куэваса, – этого кое‑как хватало им обоим на жизнь.
На той же улице повесил свою вывеску цирюльник, иначе говоря – брадобрей, профессия, выгодная в те времена, когда всем полагалось бриться, от короля до последнего крестьянина, и он стриг и брил у дверей своего дома, решаясь работать внутри него только в случае дождя. Все бездельники этого квартала сбегались сюда, чтобы узнать свежие новости и поразвлечься. Они болтали, рассевшись на порогах соседних домов или на грубо сколоченных табуретках. Нередко в разговор вмешивался, и сам цирюльник или его клиент, сидевший в просторном соломенном кресле и умудрявшийся участвовать в разговоре, невзирая на мыльную пену, покрывавшую его лицо. Тут же всегда оказывался мастер играть на гитаре, и звонкое пение струн сопровождало негромкий гул беседы.
Говорили о завоевании Гранады, великом событии этих лет; о мятеже галисийских сеньоров, последних представителей феодальной вольности; о переговорах дона Фернандо Арагонского с королем Франции; при этом собеседники восхваляли дарования своего короля, столь же искусного в дипломатических тонкостях, как и в военном деле. Когда смеркалось, кто‑нибудь запевал троветы[1] и стишки, только что вошедшие в моду; другие слушали рассказы о чудесах, недавно совершенных каким‑нибудь святым, или печальные повести о пленниках, которые попали в руки мавров и предпочли смерть отречению от Христовой веры. Не проходило месяца без того, чтобы не заговорили с возмущением и ужасом о последних злодеяниях, совершенных евреями, непременно где‑то далеко, на другом конце Испании: будто они похищают христианских детей, чтобы распять их и надругаться таким образом над смертью нашего спасителя.
Пономарь соседней церкви, человек, известный своей ученостью, читавший вслух с тем же торжественным выражением, с каким священник служит мессу, удостаивал иногда собравшихся своим вниманием и читал им какую‑нибудь рукописную повесть: приключения сеньора Амадиса Галльского[2] и других рыцарей, которые завоевывали острова, освобождали заколдованных принцесс и сражались с великанами, драконами и другими сверхъестественными существами, наделенными дьявольской силой. На каждой странице повторялись удары шпагой и мечом, косившие целые армии, а сын Перо Куэваса слушал все эти чудеса широко раскрыв глаза, и ноздри его раздувались от волнения.
Он‑то еще не такое совершил бы, если бы бог и счастливый случай даровали ему силы. Плохо только, что война с маврами идет к концу, но зато на море еще нужны будут люди, умеющие драться, а там, за океаном, лежат таинственные земли индийского пресвитера Иоанна[3] и всяких языческих монархов, где есть огромные города, крытые золотом дворцы, гигантские животные, называемые бивнями или слонами, с подвижным хоботом, изогнутыми клыками, толстыми ногами и башнями на спине, полными лучников. Только бы господь оказал ему милость и послал его в эти земли, где доброму христианину может посчастливиться в сражении больше, чем его отцу, бедному оруженосцу, убитому маврами, – об остальном он уже позаботится сам.
Другой радостью его юных лет были беседы с Лусеро, дочерью дона Исаака Когена.
Поблизости от его дома находился квартал, где жили евреи. Фернандо знал по рассказам, что когда‑то, задолго до его рождения, может быть когда его дед и бабка были еще молодыми, этих людей не раз избивали и грабили христиане, беря пример с того, что творилось в Кордове и других, более отдаленных городах. Большая часть еврейских семей, чтобы жить в безопасности, приняла в конце концов христианство и стала называться новыми христианами, или обращенными. Другие же, меньшинство, с упорством мучеников сохраняли верность своей религии.
Одним из таких людей был дон Исаак. Он держал себя мягко и дружелюбно с самыми ярыми врагами, отвечал на оскорбления улыбкой, его речи всегда дышали кротостью, но за этим смирением крылось несокрушимое упорство, когда дело касалось вопросов веры. Он хотел верить в то, во что верили его отцы, его деды, многие поколения евреев, которые, по преданию, хранившемуся в общине, жили на испанской земле уже две тысячи лет, поселившись здесь задолго до того, как возникло христианство. Так как дон Исаак был самым богатым из андухарских евреев, то в дни преследований он поддерживал своих единоверцев‑бедняков деньгами, а остальных – вдохновенными речами. Для старых христиан он был настоящим провидением, когда они оказывались в стесненных обстоятельствах, и всегда был готов дать им денег пилимы под достаточно верное обеспечение. Зато потом он становился для них ненавистным ростовщиком, человеком, который приходит незваным и требует свои деньги и которому все желали скорейшей смерти, чтобы таким образом избавиться от долгов. Фернандо Куэвас в детстве Привык, как остальные городские мальчишки, выкрикивать ругательства перед домами, где жили евреи. Он помнил также, что бросал издали камни в дона Исаака Когена И виднейших членов общины, людей богатых и оказывающих тайное влияние на торговую жизнь города. Все это, однако, не мешало ему тут же затевать игры с еврейскими мальчишками, а также и с мальчишками мавританского квартала, которых называли мудехарами.[4]
Во всех городах того времени попадались испанцы, исповедовавшие иудейскую религию, и испанцы‑магометане, которые после реконкисты оказались под властью монархов Кастилии и Арагона, но остались верны своей древней религии и обычаям.
Примерно к этому времени появился еще один народ, цыгане или египтяне, пришедшие в Испанию несколько лет тому назад, что еще усугубило национальную разнородность страны. Эти кочевые люди, болтливые и вороватые, вышли, по их словам, из Египта и были обречены скитаться по свету как вечный жид[5] оттого, что когда‑то отказали в помощи деве Марии, когда она бежала с младенцем Христом на берега Нила. На самом же деле это племя пришло из Северной Индии, откуда оно было выброшено, как камень из родной почвы, после опустошительных набегов Тамерлана[6] и, гонимое по всей Европе, остановилось наконец на испанских берегах, оттого что дальше идти было некуда.
