На берегу, убедившись, что пряностей в зарослях этих блатовониых деревьев ему отыскать не удастся, Колон обнаружил красящие и лекарственные растения, собрать которые было довольно легко. Юнги и пажи с каравелл, посланные им в лес на разведку, принесли ему образцы кассии – тростника, сок которого был хорошим слабительным. Они доставили ему также алоэ, маслянистая древесина которого употребляется как краситель, и камедь – смолу, вывозимую с Хиоса на Средиземном море; она служит для придачи воде приятного вкуса и збвется греками и турками мастикой. Но ни металлов, ни драгоценных пряностей – ничего, что сулило бы настоящую выгоду!
Адмирал начал уже сомневаться в существовании всех тех королей, которые, по словам туземцев, с ног до головы узешаны золотом. «У них так мало золота, – писал он, – что даже небольшое его количество кажется им чем‑то очень значительным».
Затем он снова стал предаваться восторгам, плавая вокруг открываемых островов: его бесконечно восхищал доносившийся с суши «столь приятный и душистый запах произрастающих на ней цветов и деревьев, что слаще этого не найдешь во всем мире». У всякого приближавшегося к белым туземца, если у него висел под ноздрями кусочек золота, это золото немедленно забиралось в обмен на погремушку, именуемую ястребиной ножкой, или вязку стеклянных бус.
Ни адмирал, ни его приближенные не желали больше тратить время на обследование этих бесчисленных островов, всегда зеленых, всегда плодородных и всегда заселенных бедными племенами. Внутри этих островов обязательно бывало большое озеро пресной воды, «по краям которого росли чудесные рощи с высокой и свежей травой, какая бывает в Андалусии в апреле, с таким сладостным пением птичек, что никто никогда, как кажется, по доброй воле не захотел бы уйти отсюда, с такими огромными стаями попугаев, что они затмевали солнце, с птицами столь различных видов и столь непохожих на наших, что прямо диву даешься, с деревьями тысяч пород, имеющих каждая свои особые плоды, по‑разному пахнущие: право же, я чувствовал себя самым несчастным человеком на свете потому, что не умел распознавать их должным образом, ибо я глубоко убежден, что все они представляют огромную ценность, и потому я захватил с собой их образцы, равно как и образцы трав».
На берегах этих озер водились в большом количестве «лапчатые змеи», а также огромные змеи, ползающие на брюхе, которые, увидев высадившихся на землю людей, спешили скрыться. Больше всего, однако, было тут алоэ. Колон велел погрузить на флагманский корабль десять кинталов его, ибо, «как мне сказали, – записал он в своем дневнике, – оно ценится очень высоко». Но нигде не встречалось острова, «на котором были бы золотоносные жилы; да и, кроме того, чтобы обследовать берега этих многочисленных островов, нужны ветры, дующие то так, то этак, а ветры дутт не псегда так, как людям хочется».
Плыть надо было туда, «где идет большая торговля», иначе говоря – к той самой Кубе, о которой толковали туземцы и которая была, несомненно, не чем иным, как Сипанго. И все же адмиралу пришлось потерять несколько дней, дожидаясь благоприятного ветра, ибо затишье было, можно сказать, мертвое и лил дождь, хоть холода с собой он и не приносил. Днем стоял сильный зной, а ночи были умеренно теплыми, как в мае месяце в Андалусии. 27 октября снова шел дождь, что заставило плыть с большими предосторожностями: идти нужно было среди множества островов и отмелей, по мелким проходам с каменистым или песчаным ложем, спустив большую часть парусов, под дождем и во мгле.
28 октября Колон смог двинуться наконец к Сипанго, большой земле, называемой туземцами Кубой, где он рассчитывал найти золото, пряности, большие суда, такие же большие, как корабли испанской флотилии, и богатых купцов.
Прибыв на Кубу, он ничего этого не нашел – по его мнению, из‑за того, что пресловутая Куба туземцев не была островом и, следовательно, не могла быть Сипанго. Проплыв вдоль северного побережья этой страны, Колон выяснил, что Куба расположена на материковой земле, что это – мыс Азии, что она не что иное, как выступающая в море часть Китайского царства и что великие города Саито, а также Кинсай, описание которых приводит Марко Поло, должны лежать в какой‑нибудь сотне лиг от того места, где он в то время был со своею эскадрой.
Но если, достигнув того залива, где теперь находится порт Хибара, он не нашел ии больших кораблей, ни чиновников и солдат Великого Хана, его взорам зато предстала земля такой красоты, что он не мог не воскликнуть: «Никогда еще я не видел чего‑либо столь же прекрасного!»
Пьянящая атмосфера тропиков отравляла адмирала, побуждая его предаваться фантазиям в еще большей степени, чем обычно. Реки здесь были совсем не такие, какие он наблюдал в Африке. Те были могучими, но таили в себе губительную заразу, принося из глубин девственных лесов без конца и без краю скопления гниющей растительности, которая делает воду мутной и служит пристанищем для кишащей в ней всяческой живности. Эти, напротив, были глубоки и прозрачны, а вода в них на редкость чиста; их устья изобиловали раковинами, створки которых переливались перламутром, позволяя предполагать, что здесь масса жемчуга; можно было также наблюдать рыб самой различной и причудливой формы и черепах с дорогостоящими панцирями.
Берега были плоскими, а устья рек настолько широки, что кораблям в них можно было лавировать. «Густые деревья, зеленые и прекрасные, были покрыты разнообразь ными цветами и плодами. Стаи больших и малых птиц, очаровательно певших. Пальмы были особенно высоки, и стволы их не были обернуты той рубашкой, какую мы видим у африканских пальм, а листья их столь широки, что ими здесь кроют хижины».
Адмирал сел в лодку, достиг берега и приблизился к двум хижинам, в которых, по его мнению, жили рыбаки, успевшие в страхе убежать.
В одной из хижин он обнаружил собаку, не умеющую лаять, и в обеих – сети и веревки из пальмового волокна, роговые крючки, остроги с костяными наконечниками и другие орудия рыбной ловли. Колон решил, что в каждой из этих хижин жило по многу людей. Он велел ничего не трогать, и его приказание было строго выполнено. «Трава тут очень высокая, как бывает в Андалусии в апреле и мае, тут много салата и портулака», – записал он в своем дневнике.
Вернувшись затем к себе на баркас, адмирал прошел довольно значительное расстояние вверх по реке, испытывая огромное наслаждение при виде столь роскошных зарослей и лесов и слушая пение птиц, так что ему было жаль «покинуть их и вернуться назад».
Адмирал, в то время еще веривший, что это – остров Сипанго, заявил своим спутникам:
– Это самый красивый остров, какой когда‑либо видели человеческие глаза.
«Море было так спокойно, что казалось, будто оно никогда не волнуется; прибрежная трава росла почти у самой воды, чего никогда не бывает там, где море бурно».
Индейцы, взятые Колоном на каравеллы на острове Гуанаани, – с ними все еще не научились объясняться, и их использовали лишь как глашатаев, возвещавших своим соплеменникам, жившим на других островах, что белые люди не причиняют цветным ни малейшего зла, – объяснили знаками адмиралу, что реки на этой земле весьма многочисленны и протяженность ее берегов такова, что каноэ туземцев ие могли бы объехать ее вокруг, хотя бы они плыли много дней.
Эти последние показания еще больше укрепили дона Кристобаля в убеждении, что Куба не остров, а выступ материковой земли. По словам тех же туземцев, на этой земле было много золотых копей и жемчужных отмелей, и адмирал, видевший на ее берегах великое изобилие перламутровых раковин, уверовал в жемчужные сокровища Кубы.
Ну, а раз тут были жемчуг и золото, то адмиралу казалось, что сюда, без сомнения, ежегодно заходят нарядные суда Великого Хана, чтобы вывезти эти богатства, подобно тому как в давние времена корабли царя Соломона отправлялись с тою же целью в Офир. Путь кораблей Великого Хана не мог быть чрезмерно долгим. Согласно расчетам Колона, на плавание до материковой земли, иначе говоря – Азии, требовалось самое большее каких‑нибудь десять дней. Итак, находясь в одной из бухт на севере Кубы, адмирал пытался уверить своих подчиненных, будто от берегов Китая их отделяет не более десяти суток плавания!
