Фандор выдает себя за адвоката Дюбара и навещает Элизабет в тюрьме Сен-Лазар. Между молодыми людьми происходит горячее объяснение, и девушка убеждается в искренности побуждений и чувств возлюбленного. Они вместе исследуют таинственную записку, которую Элизабет наконец обнаружила в своих бумагах. Это разработанный неизвестными злодеями график преступлений со списком жертв, все они уже мертвы, за исключением указанных последними банкиров Нантея и Барбе.

Фандор отправляется к банкирам и просит разрешения провести ночь в их доме, чтобы обезвредить преступника. Ночью, в темноте, журналист вступает в борьбу с Фантомасом, но, когда загорается свет, в комнате обнаруживаются только хозяева дома и странный служащий телефонной компании, который вызвал у Фандора подозрение при осмотре здания. Телефонист оказывается инспектором Жювом, вновь сменившим облик. Окно в комнате разбито, на подоконнике валяется маска Фантомаса, однако Жюв не верит в то, что преступник бежал: на клумбе под окном нет следов. На воротнике инспектора — окровавленные отпечатки пальцев, которые, как выясняют Жюв и Фандор, принадлежат Жаку Доллону. Но кто же душил полицейского? Инспектор и журналист изобличают банкира Нантея: на его руках, руках Фантомаса, — перчатки из кожи несчастного Доллона! Банкир Барбе, не в силах вынести позора, закалывается кинжалом. «В минуту окончательной победы Жюв и Фандор обнялись». Однако Фантомас нажимает на вмонтированную в стену кнопку, приводящую в действие мощные электромагниты под полом комнаты. Электромагниты притягивают гвозди в ботинках Жюва и Фандора. Друзья не могут сделать и шага. А Фантомас вновь избегает возмездия…

Элизабет Доллон выясняет, что Фандор — это ее знакомый Шарль Ромбер, и, будучи не в силах вынести его лжи, отказывается выходить за журналиста замуж. Жюв получает служебный выговор. Однако друзья не отчаиваются: они вновь бросаются в погоню за Фантомасом!..

После выхода на экраны фильмов Луи Фейяда Фантомас стал популярным в кругу молодых парижских литераторов и художников, группировавшихся вокруг поэта-модерниста Гийома Аполлинера. Аполлинер, воодушевленный образом зловещего кинематографического героя, основал Общество друзей Фантомаса — неформальную организацию «без статуса, без определенной цели, без штаб-квартиры», то прекращавшую свое существование, то возникавшую вновь. Идея Аполлинера понравилась его младшим приятелям Максу Жакобу и Жану Кокто, которые охотно присоединились к начинанию. В июле 1914 года в журнале Mercure de France Аполлинер провозгласил способность авторов Фантомаса к выдумке и мрачную изобретательность главного персонажа их произведений неподражаемыми. Через пару лет поэт, точно чувствовавший художественное содержание времени, попытался дать определение творческой моде грядущего дня. Опубликованная в 1917 году пьеса Аполлинера на античные темы «Груди Тиресия» охарактеризована автором как «сюрреалистическая драма». Аполлинер написал в предисловии: «Когда человек затеял подражание ходьбе, он придумал колесо, которое не похоже на ногу. Так он, сам того не зная, открыл сюрреализм».

Фантомас, тоже сам того не зная, помог Аполлинеру в движении к еще не до конца осознанной творческой цели, достичь которой (если только это в принципе возможно) поэт, скончавшийся в 1918 году от «испанки», так и не успел. Обоснованием концепции сюрреализма занялись единомышленники Аполлинера. Главным идеологом новой художественной теории и практики стал Андре Бретон. В 1920 году вышел сборник текстов «Магнитные поля», первый опыт «автоматического письма», которое сюрреалисты признали главным средством самовыражения. «На протяжении всей книги должна меняться скорость пера, высекая разнообразные мысли», — пояснял Бретон, предложивший и описание этих «скоростей». «Скорость v, например, „очень большая, такая, чтобы поддерживать всю главу в нарочито заражающей атмосфере отчаяния“. Скорость v»: «Мы пытаемся привести скорый поезд в здание вокзала, не забывая то, что он скорый, но одновременно и то, что он должен остановиться». Биографы Сувестра и Аллена считают технику их творчества — невероятный темп создания романов, скачкообразное и порой неряшливое развитие сюжета, моментальный переход от фантасмагории к реальности, холодно-циничное отношение к смерти, вкрапления в сентиментальный слог черного юмора — близкой к такому стилю «автоматического письма». Отчасти поэтому король парижского бульвара Фантомас и смог внести вклад в коллективное наследие сюрреалистов, превратившихся в межвоенный период в заметную силу в западноевропейской живописи, философии и литературе.

^{© Stefano Bianchetti/CORBIS/РФГ}

^{Сюрреализм — не правила для пера или кисти. Это образ жизни. «Друзья Фантомаса»: поэты Поль Элюар, Андре Бретон и Робер Деснос. 1920-е гг.}

Основные принципы «способа чистого творческого самовыражения» Бретон сформулировал в 1924 году в «Манифесте сюрреализма». В разной степени дань сюрреализму отдали десятки талантливых художников, писателей, поэтов, скульпторов, режиссеров, в их числе — знаменитости Луи Арагон, Борис Виан, Луис Бунюэль, Сальвадор Дали, Поль Элюар, Федерико Гарсия Лорка, Жоан Миро. Источником деятельности человека сюрреалисты провозгласили сферу подсознания — инстинкты, галлюцинации, сновидения. Сюрреалисты обещали освобождение от власти подавленных эротических, садистских и иных комплексов, старались показать реальность мистического, хотели воздействовать на зрителя нестыкующимися кошмарными ассоциациями. «В творениях сюрреалистов тяжелое провисает, твердое растекается, мягкое костенеет, прочное разрушается, безжизненное оживает, живое гниет и обращается в прах, — заключил автор ‘Истории сюрреализма’ Морис Надо. — Сюрреализм — это не правила для пера или кисти. Это образ жизни». Как раз такой образ жизни очень нравился Фантомасу.

Сюрреалисты пытались построить модель безраздельной политической свободы, непосредственно связанной с полным раскрепощением нравов. Истоки этой концепции они искали и в творчестве символистов, и в романтизме XVIII столетия, и в «черном романе», и в готической литературе, и в теориях Зигмунда Фрейда. Маркиза де Сада Бретон называл «ослепительно-черным солнцем», источники вдохновения сюрреалисты открывали в приключенческих романах, даже в сказках («отраде детских лет, увы, уже отравленной предчувствием разочарования»). Французская исследовательница сюрреализма Жаклин Шенье-Жандрон подвела итог: «Понятно, каких предшественников они себе ищут: это фигуры нездешнего масштаба, поэты планетарных устремлений».

В широкий диапазон сюрреалистических исканий попадало и творчество Пьера Сувестра, Марселя Аллена и Луи Фейяда, конечно, не только потому, что и они тоже с удовольствием добавляли черной краски в развитие приключенческих сюжетов. Историки культуры усматривают главную причину внимания сюрреалистов к персоне Фантомаса в том, что «фантастическая поэтика его образа по своему масштабу превосходила приземленную идеологическую концепцию книжного и кинематографического образов». Хоть и заумно сказано, но верно: «отцы» Фантомаса сознательно не занимались артистическими экспериментами, не намеревались расширять границы творчества, решая более скромную задачу: занимательно импровизировать на вечную тему «Держи вора!». Писатели Сувестр и Аллен были типичными представителями бульварной литературы, маститый режиссер Фейяд, пекшийся прежде всего о коммерческом успехе, не считал себя революционером в искусстве, а издатель Файяр вообще отличался политическим радикализмом, поддерживая реакционный Action Française. Такие люди не подписывают сюрреалистические манифесты и не питают симпатий к мудреным теориям художественного авангарда. Однако факт остается фактом: неуловимый сеятель зла Фантомас стал авангардистом, и он бросил свою горсточку зерен в почву сюрреалистической мифологии. Его образ, хоть и выписанный «старым пером», провозглашал отказ от прежней эстетики, нарушал табу belle époque, сам будучи ее порождением. Обосновывая эту мысль, культуролог Линда Уильямс заметила: характерная для фильмов о Фантомасе брутальная жестокость, помноженная на растущую популярность кинематографа как нового вида искусства и не ограниченная только формирующимися представлениями о том, «что можно и что нельзя» на экране, добавила интереса к сериалу со стороны сюрреалистов. Французский кинокритик межвоенной поры Жан-Шарль Мари предложил еще более чеканную формулировку: «Фантомас стал открытой дверью свободы».